Горький шоколад

Замедлив шаг, Маша оглядывается и видит, как из кустов выныривает серая небольшая собака, очень похожая на Чарлика, и все же, по крохотным и темным, похожим на мазутные точки глазам, совершенно другая. Приседая на передние лапы, новая собака настороженно нюхает землю.

– А где Чарлик? – спрашивает Маша.

– Это Сабина, – отвечает Анна Петровна, – А Чарлик умер. Сабина у меня теперь.

– Давно?

– Недели две назад.

Умер?.. Пес, который прыгал вокруг Маши на задних лапах, заливаясь восторженным лаем. Но одно тут же заменяет другое, и жизнь подобна хорошо отлаженному, промазанному маслом механизму. «Сабина, – позвала Анна Петровна, – пойдем, деточка, домой!»

Она вспоминала… Вот Нина, в белом плаще, раскрыв зонт, стоит на остановке, ждет автобус, и дождь серый, словно раствор цемента, прорывает тучи, мутными ручьями несется по мостовой. Все сырое и унылое, все исчезает, расползаясь грязными лужами, и только Нина – белая, легкая, радостная. Маша смотрит в ее голубые узкие глаза, что-то отвечает, рассказывает про институт. «Заходи в гости, – просит Нина, – давно не была».

Вот сегодня она и зайдет, почему бы нет.

Еще старушка с балкона. Впрочем, это совсем отдельная история… Вот бы рассказать обо всем этом Нине: «Ты знаешь, хожу каждый день мимо одного дома. И всегда на балконе старушка, просто сидит, смотрит вниз, да. И вот она машет мне рукой. Однажды. Потом еще раз, ну, я решила зайти… В подъезде пахло чем-то гнилым и было темно: единственное окно между этажами закрыто газетой. Я пожалела тут же, что вошла, а сама поднимаюсь все выше и выше, будто притягивает меня что-то. Это ужасно. Я не хочу идти. И все же иду. И знаю, что не могу по-другому поступить, поздно что-то менять. А перилы деревянные, липкие, я хватаюсь за них, сдерживаю внутри себя дрожь. Вообще, в тот момент я поняла, осознала себя настолько жалкой и слабой! В обычные мгновения ты не замечаешь всего этого. Забываешь про смерть, которая не только во внешнем мире, но и внутри тебя самой. Ведь смерти в жизни намного больше, чем любви. Уж с этим не поспоришь. Так вот. Выхожу, наконец, на площадку, дверь одной из квартир раскрыта, и в проеме, в сером душном пространстве, похожем на щель, стоит та самая старушка. Волосы гладко зачесаны, губы крепко сжаты, она смотрит куда-то сквозь меня и ничего не говорит, молчит. Я тоже молчу, и только мысль, нелепая, дикая, и в то же время осязаемая, против всякой логики втягивает меня в свой внутренний вихрь: «А что если старушка умерла, давно, но при этом продолжает жить? Что, если так?» Она поднимает руку и отступает в коридор. Я прохожу следом. Так и есть: сладковатый запах земли, смешанный с чем-то давним, пыльным напоминает кладбище.

В квартире очень чисто и почти нет никакой мебели: только старый шкаф у стены и кровать, застеленная зеленым балахоном. Дверь на балкон открыта, ползет ровный гул машин. Я вижу край стула, деревянную ножку и угол сиденья, обитого красным, стертым бархатом.

– Да! – говорит старушка, и голос ее в этой тишине, вернее, в сухом неумолкающем шорохе дороги, который мы воспринимаем как тишину, звучит совсем обычно и не страшно. – Хотела рассказать, наконец.

– Это вы сидите на балконе? – Зачем-то спросила я. А про себя подумала: «Ну да, конечно, кто еще. И какая скучная, лишенная всякой цели жизнь»!

– Смотрю, – ответила она, – люблю смотреть. Все куда-то спешат, идут. Каждый день. Бессмысленный путь. Автобусы битком. На тротуарах толпы людей. Пустота каждого из них. Куда они идут и зачем?

– Ну… кто-то на работу, кто-то к друзьям… мало ли.

– Не знаю. Мне кажется, они просто все идут. Просто так. Куда глаза глядят. А почему? – и тут она замолчала.

– Почему? – спросила я.

– Потому что истины не знают. Очень простой, но важной. Мне некому больше сказать. Так получилось. Два сына погибли. Война с немцами… Сгорели в танке… И много лет прошло. Но знать нужно,.. и другим скажи, что… – тут глаза у нее словно вспыхнули: в них появилось выражение то ли тоски, то ли счастья, – мы были на верном пути.

– Как?

Тут она отворяет створку шкафа, и я вижу ряд икон, бумажных, с золотыми нарисованными нимбами, и среди них – фотографию черно-белую. Присматриваюсь.

– Да, да, – старушка качает головой, – Сталин вознесся на небо. Ему нужно молиться. Тогда он вернется, будет второе пришествие и наступит коммунизм. А ветераны – они как проводники, между людьми и ангелами связь держат. Все ведь неспроста было. Эта война и победа. Мы победили, а это самое главное…»

22.

… Солнечные лучи сочились красными струями по стене аудитории, и мир, постепенно темневший, вдруг вспыхнул ярко-красным и золотым. Тонкие стволы деревьев, оставаясь темными, точно крыло ворона, высились на фоне серых домов, раскинув изогнутые ветви.

Маша смотрела в окно, поджидала, когда кончится пара. Самое томительное: сидеть за партой, когда на улицу необратимо и медленно опускаются сумерки. Там, где днем полнотой оттенков наливались четкие формы, теперь проступали лишь бледные легкие очертания, растворенные дымкой. Фонари еще не зажгли,.. мир не стал праздничным, но будто застыл на границе страшного сна среди призрачных предметов, среди пустоты и прохладной вязкой серости, среди всего не-бывшего и не-исполненного, не-жившего. Всего несколько мгновений тоски! Но какой тоски!

Тяжело сидеть. Особенно на скучном уроке. Впрочем, нельзя разве выйти и немного пройтись? Маша отодвинула тетрадку, встала и вышла из аудитории, плотно прикрыв за собой дверь. Спустилась в раздевалку, забрала пальто. Приятная тишина тлела в институте… До конца пары еще минут пятнадцать, и слышно только, как в соседней аудитории смеются, но это далеко, взрывы смеха растворяются, точно пена, и вновь ничего нет, кроме пустых коридоров и яркой слепящей лампочки над крыльцом.

Постояв на крыльце, Маша села на верхнюю ступеньку. На улице ощущался мороз, и по колючему движению ветра ей показалось, будто летит первый снег. Она протянула руку. Но нет, лишь холодные потоки воздуха пронизывали грустный и темный город.

«Нина, я приеду к тебе сегодня, можно?» – напечатала Маша, чуть помедлив, нажала «отправить» и, как только сообщение беззвучно улетело, почувствовала, насколько замерзла. Телефон лежал в ладони ледяным камнем.

Хорошо бы сейчас горячий чай или вино, или лето… Маша закрыла глаза и представила: как бывало, гуляют они с Ниной в парке, бегут друг за другом, и сгусток солнца теплыми каплями пробивается сквозь тучи и листву, наполняет мир золотым сиянием, соленым запахом хвои.

Любая мелочь важна, если касается Нины: какой сон ей приснился, что съела на завтрак, какое платье вчера одела. Удивительна и необъяснима дружба: общих интересов у них давно, вернее сказать, никогда и не было, что выяснилось сразу, как только они разучились играть, и куклы мертвым грузом легли на дно коробки. Оказалось, они читают разные книги, и даже музыку слушают разную, но это было не важно и вовсе не главное. Главное – человек, который дорог тебе сам по себе, то, как он улыбается и смотрит, щурясь от солнца, вдаль. Странно, Тимура она не могла бы вспомнить в движении, представить так просто, словно часть себя, хотя ведь и они пережили вместе много очень хороших, приятных минут. «С Тимуром неплохо, – подумала Маша, – с ним интересно разговаривать, он добрый, умный. С ним можно ощущать себя счастливой. Вот так-то».

«Приезжай, скорее!» – прозвенев, пришла смс.

«Почти еду!» – напечатала Маша, встала со ступеней и заглянула обратно в институт. Она так замерзла, что решила выпить горячего чая из автомата, потом вернуться в аудиторию, забрать вещи, и… «Все в прошлом, конечно, в прошлом, – благозвучно пульсировали мысли, – в мире есть только радость, добро, голубое небо, Новый год. Зачем быть врагом самому себе?». Ей даже представилось: мягкий январский снег за окном, елка с зажженными цветными фонариками и Тимур… Это будет их первая зима, впервые они сядут за накрытый, убранный еловыми ветвями стол, а часы медленно пробьют полночь. Будет радостно и тихо, и тонким сиянием проступит в небе серебристая звезда…

Но ничего этого не будет, никогда, никогда!..

Потому что в то же самое мгновение она увидела Дениса. Быстрым шагом, помахивая рукой, он шел по коридору. Вот замедлил шаг, улыбнулся. А она так и стояла с глупым стаканчиком в руке, прислонившись плечом к стене, словно боялась упасть, в расстегнутом пальто, с покрасневшими от холода щеками.

– Привет, – кивнул Денис, – как дела?

– Привет, – проговорила Маша, – нормально.

И это походило на пробуждение – в ту же минуту пространства сместились. И до того омерзительно вялыми и пошлыми показались ей все эти размышления и про первую звезду, и про Тимура, и про теплую комнату в еловых ветвях. Это счастье, высосанное из пальца. Мишура бытового благополучия. Хотела обмануть себя – не удалось.

– А я, – ответил Денис, – бегу в библиотеку. Завтра, оказывается, нужно сдать одну контрольную, совсем забыл.

– Да? Может, помочь чем?

– Да чего там! Главное – скорее… – и он посмотрел еще раз, пристально, заглядывая в глаза, – до встречи, пока!

– Счастливо!

Маша вернулась в аудиторию, оказывается, урок закончился, все уже давно ушли, и только ее вещи, рюкзак и книга, оставались лежать на парте, сиротливо и одиноко. Она схватила рюкзак, накинула лямку на плечо и побежала, перепрыгивая через ступени, вниз по лестнице, ей вдруг подумалось: ведь Денис пойдет обратно из библиотеки, и на выходе можно будет его встретить, как бы случайно еще раз увидеть. Но в коридоре никого не было. Только Таня… Недовольно растягивая слова, она окликнула:

– Нуу… ты гдеее…. Я тебя жду-жду…

– А?

– До метро пойдем?

Денис мог уже пройти, а мог остаться в читальном зале. Ладно, главное – все будет по-прежнему, без точки и окончательных решений. Ощущение полноты жизни теплой волной толкнулось внутри, и так стало хорошо на сердце, что, казалось, вместо холодного темного города она ступает по весеннему полю, усыпанному цветами.

– Конечно, давай! До метро.

– Между прочим, – сказала Таня, – я к тебе подходила раньше, а ты с кем-то разговаривала. С каким-то парнем. Меня не заметила. Я даже позвала, и все равно.

– Не заметила? – рассмеялась Маша, – это надо же.

…. А минут через тридцать она уже ехала в автобусе по огромному, застроенному высокими блочными домами району. Мелькали одинаковые скамеечки перед подъездами, в чужих окнах монотонно горел свет. Здесь почти не росли деревья, и теперь, в середине ноября, улицы казались особенно унылыми.

Нина уже стояла, встречала на остановке, они молча обнялись и пошли, взявшись за руки, через детскую площадку, заставленную машинами. Где-то вдалеке скулила собака, оставленная перед магазином на привязи, из раскрытого окна верхних этажей доносилась веселая музыка.

23.