Горький шоколад

– А Тимур останется. Тимур – это факт. Как можно его не любить? Он ведь не курит, не пьет…

– И что?

– Заботливый, Маша, это очень важно. Добрый, семейный… серьезный.

– Какая мне разница.

– Не видела я твоего Дениса. Но Тимур… Пожалуйста, подумай, не торопись. Не говори ему… Жалеть потом будешь.

– Завтра же скажу! Он хотел прокатить меня на своей машине. Вот я и расскажу. Вернее, ничего не буду рассказывать. Просто – прощай. Не хочу. Давай забудем весь этот ужас.

– Ужас?!

– А что же еще? Бесцветность.

И тут ей вспомнились разные мелочи, в них не было ничего особенного, но именно они создавали настроение, точнее сказать, вполне определенную мелодию, и мелодия эта была для Маши царапиной, досадной и неприятной. «Он ходит пешком по лестнице, он обязательно надевает защиту, наколенники и шлем, он не общается с теми, с кем не о чем больше разговаривать, он не рекомендует читать в транспорте… Он так и говорит: «не ре-ко-мен-дую». Рекомендация!..»

– Правильно, ну это же правильно… – возмутилась Нина. – Ты что! Зрение может испортиться. Глаза беречь надо. И защита – хорошо. А вдруг упадешь? По лестнице ходить вообще полезно. Что в этом плохого?!

– Да в том-то и дело, что все это хорошо и правильно. Не более того!

Он весь пропитан своими очевидными истинами! «Дважды два – четыре». Этакий менторский тон. «Пушкин – наше все».

– А сколько же? – удивилась Нина. – Если не четыре.

– Суть в том, как ты относишься к этому. Тебе мало? Он дорогу переходит только на зеленый свет. Всегда. И он никогда никуда не опаздывает.

– Ну, это уже слишком… Ты сама не знаешь, чего хочешь.

– Да ведь от всего этого свихнуться можно!

– Мне кажется, ты заболела. Ну, помрачение нашло, временно. А что тот Денис? Чем он лучше: везде опаздывает что ли?

– Да тут не вопрос: лучше-хуже. Денис – другой. Я не могу объяснить, что именно я люблю в нем. Мне кажется, мир обрел свою душу. Раньше были просто предметы. Ты и я, здания, дороги, деревья и планеты. А теперь в них есть душа, которая проступает в настроении, чаще грустном. И я чувствую себя причастной каждому солнечному лучу, каждой капле дождевой.

На лестничной площадке кто-то топтался, скрипнул мусоропровод, и гулко отозвалась труба, потом проскрипела дверь, и шаги стихли.

Нина задумалась.

– Ты знаешь, – сказала она, – для серьезных отношений нужно все же учитывать характер человека. Я рассуждаю так. Во-первых, чтобы работал. Во-вторых, не пил чтобы и не курил, занимался спортом. Трезвая жизнь, понимаешь. Это очень много значит!

– Я же не о том…

– А я об этом, постой. Приведу пример. У одной моей знакомой, вернее, знакомой моей мамы муж постоянно пил. Приходилось за бутылками ночью бегать. Он просыпался, кричал, требовал… В доме постоянный дым. Днем он сидит, ничего не делает, одну сигарету за другой курит. А у нее мечта – съездить в Иерусалим. Вот накопила она денег каким-то образом, постепенно. Паспорт заграничный оформила. А утром, в час отъезда, он разорвал и паспорт, и деньги. И за один день она поседела! Все потеряло смысл. Я когда встретила ее – не узнала. Вот к чему приводит любовь.

– Ну и ладно, – пожала плечами Маша, – что с того, у всех своя судьба. Ничего тут не поделаешь.

Так они разговаривали, пока не вернулись с работы родители Нины. Тогда перешли в комнату, немного поиграли в лото и расстались, довольные друг другом: прямой честный разговор всегда приятнее, чем лесть и взаимные утешения. Нина заявила, что не понимает Машу, и Маша обещала «немного подумать», хотя не могла согласиться ни с одним ее словом.

На улице шел дождь, но настолько мелкий, что не разбивался каплями: разбухая, дождь ощущался лишь влажной вязкостью густого воздуха. Все стало единым в своей цельности и неразличимым, серые дали и спящий город, трубы завода и кольца московских задымленных дорог, а Маша вновь вспомнила про кнопку в магнитофоне и про детскую фотографию в комнате Нины, но уже с другим настроением. Ведь в ракушках, что лежали на полках, шумело море.

24.

– Привет! – возле подъезда с портфелем в руке стоял Тимур, – а я только что звонить собирался, думаю, где ты. Так поздно.

– Привет, – от неожиданности Маша не знала, что сказать, – а чего ты…

– Так ведь покататься решили. На машине, – он подошел, хотел поцеловать, но Маша отступила и нахмурилась.

– Сегодня разве?

– Ну да, а когда же…

– Завтра…

Тимур лишь грустно взглянул и пожал плечами.

– Вот видишь,.. ты перепутала день. Бывает.

– А…

– Поехали? Пробок нет, красивые места посмотрим.

– Тимур, я от подруги сейчас. Домой зайду, переоденусь. Хорошо? – она взбежала по ступеням под козырек подъезда и оглянулась, – я быстро!

– Давай… – он повернул к машине, склонившись, отрыл переднюю дверь.

Безлиственная береза, словно тень, качалась под желтым кругом фонаря, моросил холодный дождь.

…Не снимая ботинок, Маша прошла к окну, отдернула шторку; далекий свет соседних домов походил на пятна подсолнечного масла. И было в этом что-то глухое и непроницаемое, как изображение на картоне, лишенное простора и воздуха. Она и сама находилась внутри такой картины, задыхалась в зарослях серого дождя и мутного цвета, небрежно наложенного кистью неизвестного художника. Художник обводил контуры, сейчас он бы нарисовал фары, ярко зажженные, и темную дорогу вникуда, по которой, разбрызгивая лужи, несется чужая машина. А кругом – все те же дома пресного оттенка подсолнечного масла и те же люди. Живые – в своих квартирах-скворечниках, мертвые – в гробах, перетянутых лентами, глубоко под фундаментом. Какая, в сущности, разница! Подобно дождевой воде, каждый человек необратимо стекает, просачивается в землю, в самые ее глубины. А машина все мчится, Тимур крутит руль.

Ехать не хочется, но все равно она едет, и ничего уже нельзя изменить, невидимые нити тянутся от колес, изгибаясь, чертят свою траекторию, и художник белым цветом замазывает неудачные, лишние штрихи: встречные машины, подтеки грязи и следов, воронки звезд в темно-серой пене облаков.

Город разворачивался длинным свитком, без углов, лишь прямыми бесконечными линиями. И дома в вихре машин, будто слезы вдоль дороги. В этом было что-то спокойное, плавно-баюкающее, теплое и дремотное.

– Тимур, – проговорила Маша, и почувствовала, что хочет спать. Сможет ли она сказать что-то сейчас, и как объяснить, да и нужно ли? Не лучше ли оставить как есть? Кто знает, вдруг Нина права?.. А потом – столько всего связано с Тимуром, быть может, это и есть как раз то, что нужно: дружеское расположение, а не зависимость, которая граничит с безумием, с тревогой и со страхом. Может быть…

– Смотри – красиво! – заметил Тимур, – мы проезжаем район, где Чистые пруды.

Да-да, прошлые века вдевают свою душу в старинную кладку кирпичей, но давно уже исчезла та душа, а дома продолжают стоять, словно пустые гробницы, отремонтированные, с новыми пластиковыми окнами.

– Как думаешь, – спросила Маша, – то, что было раньше, связано с теперешним?

– В любой ситуации есть свои плюсы и свои минусы. Многие хвалят царскую власть, но не учитывают факт крепостного права. Другие хвалят Советский Союз. Или ругают. Но ведь, подумать, сколько заводов тогда было построено. Экономическое развитие страны. А сейчас что? Бесконечный кризис и коррупция.

– Вон как…

– Однозначно ничего нельзя расценить. Ведь в мире нет абсолютного, высшего добра. А в таком случае нет и зла.