Горький шоколад

Плавно скользит легкий весенний ветер, пахнет талым снегом. Мягкий стук мяча, монотонное обрушение звука тяжелым эхом разносится над пустыми кварталами, в которых скоро, вот-вот, зажгутся первые лепестки фонарей. Марку показалось, звук не исчезает, не пропадает бесследно, но, обрастая пылью, становится маленькой вселенной, что несется сквозь столетия… над улицами, проспектами, над истлевшими в земле гробами. Над простой кухонькой Кати в пятиэтажном доме. Лампа грушевидной петлей тянется с потолка, отбрасывая на стену золотое сияние. Скрестив на груди руки, Катерина сонно стоит в проеме двери. В гольфах и длинной футболке, чуть скошенной на плече. Спрашивает:

– Что хочешь еще, милый? Кофе. Хочешь, вино… Кушай скорей, и пойдем гулять. Люблю гулять ночью.

Мяч все летит:

– Раз-два, прыг! – Зияющие бездны за каждым словом, черные провалы пустых глазниц: Раз. Два. П-п-п…

В тот момент Марку стало жутко, он почувствовал сильный жар, будто током, ударивший изнутри. И тут услышал, что кто-то зовет:

– Марк, Марк…

– А?

– Ну, послушай, дружище! Нам с Машей некогда, мы сейчас уходим. – спокойно говорил Костя, – давай, пройдемся до остановки, надо кой что сказать, без свидетелей.

– Ты зачем сюда залез? – смеялась Маша. – Чудной!

– Да, хорошо… идем. Дышу вот свежим воздухом…

Они быстро, словно в тумане, прощались. В руке Марка оказался клочок бумаги. Кто-то сунул, передал. Что это? А, да. Новенькие, брат-сестра. Их телефоны-адреса, да-да, хорошо. Понял, напишу, да-да, обязательно. Счастливо, Нина, до встречи! Сложил бумажку, сунул в карман. Толя, не грусти. В аспирантуру ты обязательно поступишь. Светка-Светочка, пока-пока…

Глава 3 Не бытовая история. Костя и Маша перед тем, как навсегда исчезнуть.

Как только они вышли из подъезда, Костя остановился и протянул Марку связку ключей.

– Держи!

– А что, больше не поедете?

– Никогда, нет! Марк, ты бы только знал… – прошептала Маша, –Костик все расскажет, или я. В общем, ты не поверишь. Но это так. Марк, это так ужасно! Это так…

Последние слова она почти прокричала, ее глаза возбужденно блестели. Короткие волосы, напротив, были тщательно прилизаны, лежали гладко и неподвижно, словно голову обтянули капроновым чулком.

– Что случилось?

– Ничего вроде не случилось, в том все и дело!

Все-таки он не мог понять, что Костя, его лучший друг, нашел в этой Маше. Тощая и высокая, бледная, точно прошлогодний снег, с большими неровными зубами, да еще нервная. В старых джинсах и водолазке, облепившей тучную, совсем не девичью, грудь. Она вся словно состояла из разных, случайно подобранных, фрагментов. Это сквозило во всем. В том, как одевалась, как говорила, как смеялась и грустила, какие фантазии развивала.

– Не знаю, с чего начать! История далеко-о-о не бытовая. – трещала Маша, – Прямо мистика, но мы ведь не верим в мистику и религию. Всякие сказки не принимаем… ох-ох, Кристиан, моя первая любовь, где ты сейчас…

– Какая любовь? – насторожился Костя.

– Муыкант такой… он умер, не ершись. Не забывай, что люди умирают. Сколько раз говорить. У-ми-ра-ют. Кристиан поторопился! Мы не встретились.

– Ну знаешь ли, я тебе тогда про Матильду расскажу…

– Ха-ха, – обрадовалась Маша, – только без свидетелей.

И пообещала:

– Если она топчет еще землю, то… я разобью все наши тарелки, чашки, блюда, миски, и…

В такую Машу, непредсказуемую и сердитую, Костя намертво влюбился с первого взгляда. Бесповоротно и навсегда.

– Она необычная, очень умная. Читает Пастернака, Достоевского, Донцову, Гоголя и Трубецкого, есть такой философ. Ты прикинь? – рассказывал Костя. – А еще она рисует в альбомах и в подъездах. Наскальная живопись сейчас возрождается. Маша говорит, мы должны вернуться туда, в первобытную эпоху. А Пушкина сбросить с корабля современности, как Стенька Разин кинул через борт княжну.

Скорее всего, Марк не стал бы серьезно воспринимать очередные «не бытовые истории» Маши, слушал бы их, скучая, как рассказ о чужих путешествиях, совершаемых во сне, если бы не странное видение в комнате. Что за откровенная, мерзкая муть? Не понятно…

Если бы они курили или что-то выпили, то ладно. Глюк как-никак объясним. Но ничего ведь, ни капли спиртного, кроме белого сладкого чая, бутерброда с московской колбасой и мандаринов. Толя Маслов категорически ратовал за трезвый образ жизни, все ларьки он обходил стороной, а как-то раз даже помог милиции задержать дилеров. Такую установку принимали и поддерживали все друзья. Последний раз Марк пил зимой, на творческой встрече ветеранов труда. В большом зале дворца Культуры помогал им устанавливать аппаратуру, а после старый военный с обветренным лицом и грустными простыми глазами, угостил его на лестнице запасного выхода хорошим коньяком. На подоконнике они расстелили газету. Военный разливал; молча, не чокаясь, пили. Каждый думал о чем-то своем. За окном, между домами, вилась метель, все было серым и слепым.

– Наверное, вы столько всего пережили… – зачем-то сказал Марк и тут же пожалел.

Словно очнувшись, военный посмотрел на него. И ничего не ответил. Достал еще одну бутылку. В зале громко смеялись, хлопала входная дверь.

А после Марк брел домой, было так славно… Он плыл в белом сиянии, словно крохотный счастливый котенок тыкался в опрокинутую молочную кринку; соединялся с метелью, мокрой, теплой и бесконечной. Правильно, лучше всегда пить. Ну-ка мечи стаканы на стол!

– …ее рюмки, сахарницу!

– И прочую посуду. Там о чем ваша не бытовая история?

– Начало было очень даже бытовое, – вздохнул Костя, и в тот же момент Марк понял: все очень серьезно.

– Говори.

– Как обычно мы с Машей сели в автобус и доехали до Пантелеевки.

– Погода была не очень, – дополнила Маша, – всю дорогу мы спали, т.к. пришлось встать в пять утра. А как только вошли в дом, Костя затопил печь, мы попили чай и брякнулись опять. Сил вообще никаких. Словом, все как обычно. Потом Костя читал свои книжки, а я сидела за столом и рисовала. Знаешь, было как-то по-особенному хорошо. На улицу, в лес, совсем не хотелось. Кругом мокрый снег, а в доме так тепло. Я вспомнила свою тесную квартиру, предков, которые вечно лезут не в свои дела. И мне казалось, что сейчас, здесь, наступил рай. Только Костя, огонек в печи. Сумерки. Марк, это, действительно, был рай. Но тут Костя и говорит: мол, уже темнеет, давай пройдемся, пока не совсем поздно. Хоть до конца деревни, до озера. И обратно. И спать, спать, под теплым одеялом…

– Мы целый день сидели, надо было подвигаться… – буркнул Костя, – Маш, давай ближе к сути.

– Здесь все – суть. Каждая деталь важна, раз мы хотим разобраться в том, что случилось после.

– А что случилось?

– Так вот. Мы нашли резиновые сапоги, обмотались шарфами. Дальше основное. Марк, слушай внимательно. Погасили свет. Эту жалкую лампочку, что свешивается с потолка. Я заперла основную дверь, а ключ убрала в карман. Мы пошли в сторону поля. Казалось, в деревне вообще никто не живет. Темные избы, некоторые окна заколочены, узкая, едва протоптанная тропинка… В одном дворе стояла какая-то бабка, за низким забором.

– Так-так, – оживился Марк, – она была в черном?

– Э… не помню, наверное. Она смотрела с любопытством и жалостью. Будто тогда, в ее время, никто никого не любил! А потом мы вышли в поле. Холодное такое, рыхлое. Наверное, если в него ступить и пойти – утонуть можно. Немного подурачились, слепили снежную бабу и отправились обратно. Было очень тихо. И тут я вижу…

– Старушку!..

– М-а-арк, далась она тебе. Не обратила внимание. Скорее, нет. Ушла.

– Ушла, ушла, – подтвердил Костя, – мы были одни… совсем.

– Уже стемнело. И тут я вижу, будто свет откуда. Точно. Вдалеке, за ветвями, горит окно. Все избы темные, а в одной свет. Спрашиваю Костю, сначала в шутку: «Уж не у нас ли?».