Горький шоколад

– Да. Я посмотрел, а на той стороне, в доме – свет. Самого окна не видно, но сияние, общее, размытое. Еще дерево. Ведь перед нашим, перед твоим, домом растет береза. Вот там и горит окно. Подумал, что просто выключить забыли.

– А когда подошли, уже ничего. Пустое темное окно. Нормально, да? Видимо, кто-то зашел, пошуравал, а теперь… Не хочется думать! Факт есть факт. Внутри кто-то есть. В общем, идти я на отрез отказалась. А Костя начал разводить. Мол, мы забыли выключить. Поэтому был свет. А теперь лампочка перегорела. Всего-то делов, а мы как чудики боимся. Так решил Костя. А я упираюсь. Как же забыли, если все помню так четко, словно на допросе в НКВД. Каждую деталь. Не пойду, лучше замерзну. Хорошо. Потоптались минут десять у крыльца. Тихо, спокойно. Звезды, точно булавки, прогрызли тучи. Все кругом такое колючее, ледяное… Сил нет. Ну тогда решились. Зашли. Сначала Костя. Осторожненько так, по стенке. Прислушиваясь.

– Я обошел комнаты. Везде включил свет. Никого. Маша шкафы открыла, под стол слазила, в диван заглянула. Тут мы, конечно, развеселились.

– Костя даже на чердаке побывал. Сени обошел. Фух, думаем. Пронесло. Пировать стали. Пили зеленый чай с вафельным тортиком. Много смеялись…врубили музыку. Спать легли поздно, часов в 11. И все было так забавно! Я уже прикидывала, что приеду и расскажу всем нашу историю, этот прикол. Быстро отключилась, но около часа ночи проснулась от страшного ощущения мертвой тишины, Кости рядом не было. Кажется, я позвала. В темноте зашевелись. «Что? – спрашивает Костя, он сидит за столом, – я просто спать не могу, а ты что?». Костя был какой-то странный…

– Нет-нет, я был обычный.

– Нет, странный! Я сказала тебе: «Костя, ложись, мне страшно одной… и слишком пусто». А ты такой: «не-ет, спать не хочу». А в воздухе что-то тревожное довлеет, наливается… давит. Еще луна поднялась. Каждый предмет, будто изнутри подсвечивается. Стулья, стол, кухонный сервант выступают, точно клыки, из серой туманности. Доски в углу, старый диван и… И тут я увидела. Он стоял возле дивана, почти сливаясь со стеной.

– Кто?

– Человек. Я боялась шевельнуться. А он отделился от стены и пошел. Протянул руку. И тут я закричала, будто резанная. Умею так. Костя вскочил, резко включил свет. В комнате не было. Никого.

– На том месте, где он стоял – висела старая куртка.

– Висела, да. Но человека я видела точно, это потом его не стало…исчез.

– Когда он подошел к столу, я успел взглянуть в лицо. Оно было очень бледное, практически белое, а глазницы пустые. Просто черные дыры, на половину прикрытые веками.

– А как он был одет?

– Обычно… точнее, нет, не совсем. Кажется, он был в военной форме. И он смотрел на меня своими пустыми глазами, в которых ничего не было. Машка напугалась, закричала. А я сразу понял: он не хотел нам зла. Но чего-то все-таки он хотел… а что? Не знаю.

– Никогда бы не поверил, – пробормотал Марк, – но знаю, так все и было.

– Ага, знаешь… – заключил Костя, – не думаю, что эта история касается только нас с Машей.

– Почему?

– Это твой дом. И все что там происходит – твое. Босс, ключи отдал, разбирайся…

– Вот поеду и выясню, – решил Марк, – как только потеплее будет, в начале лета.

А сам подумал: «Надо будет захватить нож, и где бы ружье откопать. Или хотя бы пистолет нормальный. А что, если свиснуть у Толи? Не даст, скорее всего».

Тем вечером Марк зачем-то достал из-под кровати железную коробку, в которой хранил пневматический пистолет, пересчитал патроны. Приятно ощущать в руке холодную тяжесть рукоятки, но все-таки это не Вальтер, что ни говори. Так, игрушка, плюющая детские пульки. С другой стороны, тот, кто поселился в деревенской избе, вряд ли боится зачетного выстрела. Уж не настолько Марк наивен. Очень хотелось с кем-то поговорить. Быть может, Маша и Костя испугались обыкновенной тени. А, может, они рехнулись. Такое тоже не стоит исключать. Скрипнула диванная пружина, послышались шаги. В комнату заглянула бабушка:

– Не ходи в ночные клубы, – сказала с тревогой, – это так опасно. Любые клубы, но особенно – ночные.

– Послушай, а как ты думаешь, призраки существуют?

– После смерти мы все становимся призраками, – утвердила бабушка. Таким вопросам она почти не удивлялась, догадывалась и раньше, что современная молодежь увлечена, скорее всего, чем-нибудь глупым и несуразным. – Поэтому, пока ты жив, нужно беречь себя и не связываться с плохими компаниями. Не ходить в клубы.

– Как интересно! – изумился Марк, – постой. А что мы делаем? В смысле, когда становимся призраками…

– Видишь ли… По сути, ничего. Просто летаем под небом. Невидимые, легкие… с крылышками.

– И все?

– Думаю, что все. Конечно, другой мир не существует. Ведь мы его не видим. Ну-ка, докажи теперь, что он есть. Поэтому и призраки не существуют. Да, они летают. Но разве это жизнь? Не знаю. С того света никто еще не возвращался. А если и возвращался, то не рассказывал.

– Ба, я ничего не понял…

–Будешь в моем возрасте, поймешь. Иди на кухню, я сварила вермишель.

«Я просто так кинул, – каялся Рафат в телевизоре, – в сторону, р-р-раз…»

До сессии оставалось два месяца; Марк погрузился в учебу. Про деревенский дом он почти не думал. Больше не ходил к Толе и забросил гитару. Только учеба, последний год музыкального училища, репетиции до позднего вечера, а в выходные дни монотонная работа на почте, в отделе доставки. Иногда он уставал так, что начинало казаться: в мире образовалась черная щель. В каждом предмете виднелась впадина, бездонный разрыв, который он наугад перешагивал. В глазах рябило, и все-таки это было хорошо. Еще немного и он поступит в институт, уедет из тихого и теплого города, в котором такая тоска. Даже весна, первые цветы и свежие почки, пахнут нафталином. Покинет навсегда эти пустые и серые улицы, продуваемые ветрами.

Как минимум, столетие здесь ничего не происходило… И не произойдет. Катя, где ты, в каких снах потерялась? Твой новый фрэнд, хлипкий владелец ресторана, просто жалок. С тонкой бородкой и дипломатом, похожим на черную дыру в космосе. Стерильный, чистенький такой мужичок в хлопковой майке и шортах. Серьезный, старый и спортивный, да. Пусть будет так. Но как забыть твои теплые руки и густые волосы… Город исчезал, оползая сухим песком. Уже давно, очень давно, ничего не существует.

Только коммунисты каждую весну упорно стекаются к памятнику Ленину. Развернув красный флаг, сообща грустят о чем-то своем, непонятном.

Глава 4 Вечная чаша синего неба. Нина

Свершилось! Совершилось. Отныне, с этого дня, двадцать первое марта – пусть будет красной датой в моем календаре. Я крепко целую первого, кто попадется навстречу. Котяру Муську, в пушистый лоб, в холодный мокрый носик – чмок! А вот и бабушка, ах бабушка, здравствуй! Держи, купили тебе морковку и карамель. Все, побежала в комнату, хочу танцевать. Нет, прыгать. Точнее, кружится. Что, еще картошку и хлеб? Ну, забыли. А, мелочи. Зато вот карамель со сливками. Сама выбирала.

Смешно смотреть на Мишу, он такой мрачный. А с чего бы это? Эх, Миша Мишенька, в жизни не только физика существует! И не только стихи. Не согласен? Ну что ж, тогда иди, читай свои книги. А я вот расскажу сейчас Муське, как да что было. Точнее ничего не расскажу. Никому. Никто не узнает, что когда закрываю глаза, победными трубами звучит финал: «А потом они жили долго и счастливо…» Ох, трубы. Потише там. Нам не нужно мещанства и благополучия, во-первых. Слишком уж сахарно звучит: «долго и счастливо». Пугает как-то. А во-вторых, самого главного, по сути, еще не произошло. Точнее, ничего не произошло. Рано говорить «гоп!» Мы не только не успели пожениться, но еще даже толком не объяснились в любви. Разумеется, взглядом мы поняли друг друга. На каком-то таком… ээ… невербальном уровне. Он как-то так, по-особому, посмотрел на меня и сказал, медленно и со смыслом, «До встречи, Нина…» Его волосы светлые и золотистые, словно спелая пшеница, а глаза, напротив, такие темные, вечерние, куда-то зовущие. И очень грустные. Грустные и живые. Терпеть не могу самодовольных, выставляющих все напоказ – ай какой я молодец! На них смотреть противно. А вот Марк, он…

Но обо всем по порядку! Итак, сегодня мы отправились в гости к Мишиному другу Толе. Мне еще не особо хотелось идти. Боялась, что будет скучно. Такие бывают компании. Много говорят, и все вроде бы ни о чем. Из пустого в порожнее. Ну, собственно, и здесь так оказалось. Толя из себя строит мэтра. Этакого умудренного жизнью старца, а его жена Света во всю потакает. Вот он скажет: «Светка, принеси салат!..» Приносит. «Светка! Кто-то стучит, не слышишь? Иди, открой дверь». Бежит. Честно, мне ее очень жаль. Симпатичная девушка, кстати. Случайно узнала, что она просто так с ним живет… как наложница. Но скоро они должны вроде бы повенчаться. Правда, Толя не очень хочет, он прямо так и заявляет: «Я родился свободным и хочу свободным умереть». Света, конечно, в шоке. Мы тоже. А что она сделает, деваться банально некуда. Толя привез ее из деревни, там полный развал. Родители пьют, к ним не вернешься. Тяжело быть дома. А здесь Светлану все-таки приняли, папа Толи – главный бухгалтер, очень мягкий и добрый человек. Никто не обижает, Толя недавно купил ей маленький ноутбук, хочет, чтобы она училась, поступила в университет. Т.е. совсем даже не определяет только на кухню, не использует как домработницу. По-своему даже любит. Главное, чтобы его беспрекословно слушали, а он уж и цветы подарит, и новые сапоги купит, и к родителям в деревню съездить разрешит.

Мне кажется, свои посиделки он организует по той же причине: хочет главенствовать, сидеть в кресле и важно изрекать вердикты-заключения. Конечно, и краснобай немного, и гитарист. Обрушить длинный поток слов, а после закрепить их, словно острым гвоздем, песней – вот его стиль. Поэтому мне было очень скучно, чуть не заснула. При этом, как Миша говорит, квартира Толи Маслова пользуется доброй славой. Сюда, мол, собираются мыслящие люди. Подумать только, не пьют, не грабят и никого не убивают. Такое вот достижение. Вместо этого читают стихи, поют песни, общаются… словом, интеллигенция. Хороша интеллигенция. Уже хотела встать и смотаться пораньше, Мишка пусть как хочет. Сидеть неподвижно два часа – это выше моих сил и терпения. Уже было собралась.

Как тут открылась дверь, и вошел он. Ничего не говорил, просто зашел, махнул рукой Толе, кому-то еще, и сел у стены, на пол. Даже если бы я не смотрела, закрыла глаза. Все равно бы знала, невозможно не почувствовать. Воздух словно сгустился, стал осязаемым. И все вдруг преобразилось. Так человек выходит из темной пещеры: до этого он видел лишь тени, слабый отблеск света, призрачное мерцание капель. И думал, бедный, что это и есть подлинный, настоящий мир. Но вот он вышел, и все иллюзии тут же развеялись, в глаза ударил яркий свет. Он почувствовал зеленую свежесть трав, глотнул из синей чаши неба жгучий простор, услышал трели птиц; и упал на землю, и заплакал от радости, и поцеловал эту землю. Точно также и мне, все прошлые события показались лишь слабым отпечатком, тонким узором, тихой прелюдией, размытым фоном – самого главного и чудесного, единственного, неповторимого таинства. Таинства встречи. Во мне словно забил новый родник, я прорастала в каждом предмете, в каждом слове; растворяясь, была во всем, безгранично, вечно.

Миша, кажется, сразу почувствовал неладное. Еще бы, мои глаза сияли, мои щеки горели. Это было невозможно скрыть. Я прислушалась к разговору и теперь ловила каждое слово. Смешно, но даже кончики моих волос потянулись вверх, стали завиваться. Я пыталась пригладить, но ничего не получалось. Единый вихрь охватил меня, пронизывал, в какой-то момент мне показалось, что сердце дробится на куски, но это было не больно и не страшно; каждая отколотая часть тут же обращалась в белую птицу, которая вылетала с громким клекотом. И все они мчались туда, к нему, несли от меня весточку. Ведь мы еще не познакомились. Спасибо вам, птицы.

Несколько раз мы посмотрели друг на друга. Точнее, не сводили взгляда. И тогда Маслов (надо отдать ему должное!) заметил: «Если кто не в курсе, то это Миша. А это Нина. Марк, они из Москвы приехали». Да-да, так и представил: «Марк, а это Нина». Дальше потекло какое-то очередное длинное рассуждение, не помню про что. Кажется, Толя говорил, что зимой любит кататься на коньках, а после за ненадобностью отбрасывает их в ящик, на нижнюю полку шкафа; но сейчас он планирует отделить коньки от ботинок и ходить в них весной. Таким способом он хотел подчеркнуть вопиющую нищету русского народа. Бедная Света чуть не подавилась салатом, когда услышала про коньки. И сказала: «Только, пожалуйста, не надо. Хочешь, вот сладкий апельсин». Разумеется, апельсин захотели и все остальные и, пока Толя чистил и с милой щедростью отламывал дольки – я встала, подошла к Марку и села рядом. Мы тут же стали разговаривать. Обо всем на свете. Он рассказал, что учится в музыкальном училище, играет на фортепьяно. Но, когда я восхитилась (ах, как здорово!), тут же заверил, что таланта особого у него нет, никогда и не было, и все это просто так, от нечего делать. Таким как он, самое место где-нибудь на стройке, в рабочем комбинезоне, покрытом известью и пылью, или на заводе, в глубоких шахтах, где не видно неба, и только рев машин заглушает случайные мысли и слезы; или в бесконечном поле… в знойный день на тракторе (ах, как романтично!) не успела воскликнуть я, как Марк тут же добавил, что все равно будет музыкантом, даже если ему отрежут пальцы.

– Какой ужас, – не удержалась я, – зачем…!

– А затем, что призвание.

– Разве может быть призвание без необходимого таланта?

– Еще как.

И тут подошел мой брат Миша, как всегда не вовремя. И ляпнул с таким вот умным видом:

– А смысл, не лучше ли заняться тем, что получается? То, что хорошо получается – это талант. Разницы между талантом и призванием не вижу. Синонимы. Стал бы я учить физику, если бы не побеждал на Олимпиадах. В прошлом году ездил, участвовал в международном турнире, занял второе место. Для универа это стало знатным событием, сам ректор поздравил. Да мне что? Стремлюсь к большему. Верю в свои силы, по-другому нельзя. Понимаешь? Сквозь тернии к звездам, говорили древние…

И так далее и так далее… Нет, Миша хороший парень, не спорю. Но иногда он просто невыносим. От возмущения я даже встала, и хотела выйти на балкон.

– Ведь во всем есть особый резон, – не унимался Миша, – существуют вещи, которые даны от природы. Птицы хорошо летают, но это не значит, что…

– Ты думаешь? – как-то отстраненно, глядя поверх головы, пробормотал Марк, – ну, тогда смотри, не зевай, птицы летают… – тут он подбежал к окну и… в одно мгновение запрыгнул на подоконник. Приоткрыл створку. Я не могла поверить своим глазам! А Миша так вообще застыл с непрожеванным словом во рту. Оно, это слово, было таким большим и умным, что еле умещалось за щекой, слегка покалывало и судорожно искало выход: