Горький шоколад

Маша зашла куда-то выпить чаю. Это «куда-то» оказалось душным пропахшим ванилью Макдоналдсом, тем самым, что возле института. Получается, она бродила кругами, или туда-сюда по прямой, что, впрочем, не так важно, или, с другой стороны, очень, очень важно. Ведь именно там была лестница.

Чай горячий губы обжег. Да, конечно. Вот когда-то давно,.. а именно, вчера, приехал Тимур. «Тимур, бедный, как права Нина, и как ошибалась я. Глупо, глупо, теперь все будет по-другому. Ведь так? Как же иначе! Я забуду, будет другой день, именно так, а затем…»

Тут Маша почувствовала чужой пристальный взгляд. С соседнего столика, на нее смотрела женщина. Сделав усилие, Маша вернулась к себе, и тогда поняла, что давно уже плачет. Слезы бесшумно стекают по щекам. Торопливо вытерла концом шарфа и достала из сумки телефон. Лучше создать видимость какого-нибудь срочного дела. А телефон звонил, настукивая веселую мелодию. «Тимур, твой единственный настоящий друг. Милый Тимур».

– Але, – она не знала, что говорил он на той стороне, что хотел сказать, – послушай, послушай, – нужно произнести скорее, не опоздать, ведь мир сжимается до крохотного зерна, и ты держишь его сейчас на ладони, – пожалуйста, Тимур, ты слушаешь, да?! Так слушай. Никогда не звони. Не надо. Постарайся забыть. Все, это все. Навсегда, ты понял?! Причина – во мне. Потому что я не хочу. Не хочу. И по-другому не могу.

Она отключила телефон. Тимур больше не будет звонить, не будет писать и, тем более, приезжать. Никогда! Уж в этом, учитывая раненое самолюбие и принципы чести, можно быть уверенной. На душе неожиданно стало хорошо и очень спокойно.

Маша медленно допила чай, а когда вышла на улицу – то не узнала город.

Все белело и кружилось: снег летел, закрывал ближайшие дома так, что ничего не было видно, кроме единого, неспокойного, похожего на морскую пену, снежного стремления. Она спрыгнула с невысокого крыльца и, вздохнув полной грудью, улыбнулась.

Люди и маски. Повесть

Глава 1. Дом на краю города. Марк

Два события в большом городе происходят незаметно. Убийства и похороны. И то и другое слишком обыденно и одновременно слишком серьезно, чтобы громко звучать. Лишь некоторые, тщательно отобранные прессой случаи, выплывут, будто легкая пена, на экран телевидения. Вот уж тогда заговорит про них вся страна! На короткий срок, чтобы вскоре забыть. Навсегда.

Наша история, в основе которой подлинные факты, так и останется достоянием внутрисемейных пересудов да тревожного молчания белой сирени, что посадят друзья на свежей могиле.

Как обычно тем утром бабушка Людмила Петровна смотрела новости, из которых узнала, что некий ублюдок Рафат зарезал в ночном клубе русского Васю. Метким ударом ножа, кинутым как дротик, через столы. Страна негодовала. Людмила Петровна тоже.

Она сидела в глубоком кресле перед телевизором и медленно пила, закусывая сладкой баранкой, зеленый чай. После новостей объявили прогноз погоды. Обещали похолодание.

– Марк! – разволновалась бабушка, – ты слышишь! Надень куртку, зонт возьми! Сегодня будет холодно…

Марк, двадцатилетний внук-раздолбай, курил на балконе и ничего, конечно, не слышал. Бедная Людмила Петровна. Она вспомнила Рафата и всерьез встревожилась:

– В ночные клубы – ни ногой! Ты слышишь, Марк! Марк, куда ты сегодня пойдешь… скажи.

Да-да, наши дети – всегда остаются детьми, какие бы они ни были. Так считала Людмила Петровна и была, разумеется, права. Иногда она пыталась представить, сколько сил потратила, чтобы вырастить внука. Покупала му дорогие игрушки, одежду, водила на прогулку в ближайший парк. Почти не занималась собой. Только семья и работа. Ничего другого.

– Отстань, – буркнул Марк, – я не хожу в клубы, ты знаешь.

– Убили Васю.

– Кого?

– Васю, приезжий Рафат, в клубе…того. В телевизоре….

– Аа…

– Нечисть, изуверы, – возмущалась бабушка, – понаехали. Всех вышвырнуть. Давно пора.

У нее был даже разработан собственный гениальный проект: для эмигрантов, считала Людмила Петровна, правительство должно построить отдельный город, далеко, где-нибудь на северном полюсе, и туда, собственно, их всех и вывезти. А территорию, непременно, огородить колючей проволокой. Чтобы не разбежались.

– Ба, – крикнул Марк – я ушел, пока. Замок, кстати, заедает. Хорошо бы сменить.

… Будет холодно, сказала бабушка. Да на улице – теплынь! Снег недавно растаял. Еще не успела появиться первая зелень, еще не распустилась сирень у подъезда, а небо уже громогласно сияет над серыми крышами домов, нежно-синее, жаркое, близкое, словно утренний поцелуй любимой женщины.

Марк натянул капюшон и, протолкнув пальцы в узкие карманы джинсов, быстро зашагал в сторону автобусной остановки. В такие дни ему было отчего-то особенно грустно.

Казалось, будто земля, тощая полоска затоптанных газонов, – замерла в чутком ожидании чего-то большого и великого. Притихла в мучительном и сладком томлении. Но это «что-то» не могло произойти. Никак и не при каких условиях. Глубокий вздох без выдоха! Вот, что сдерживала земля. И только солнце по-прежнему ползло из облака, словно мед из опрокинутой банки. Прозрачный поток чистых лучей тоскливо отзывался в безликом и теплом пространстве улицы.

Воскресенье… в город непривычно безлюдно. Марк запрыгнул в пустой автобус, встал у окна. Никого. Неужели все спят.

Лишь в грязном сквере у памятника Ленину сидит на скамейке девочка лет пяти с пятнисто-серой кошкой на коленях. И девочка, и кошка до того серьезны, словно решают сложную математическую задачу. Или обдумывают фундаментальные вопросы мироустройства. Марку захотелось что-нибудь крикнуть, рассмешить, спросить просто так хоть о чем-нибудь эту малышку (что она делает одна в сквере?), но автобус уже тронулся.

Медленно поехал вдоль невысоких кирпичных домов с полуразрушенными фасадами, продуктовых магазинов и пивных ларьков, мимо кинотеатра «Комсомолец» и нескольких старых берез, образующих небольшую аллейку, которую Марк очень любил. Здесь он встречался со школьными друзьями, а после шел, куда глаза глядят – по всему городу, который казался в те времена огромным, как мир. Именно здесь впервые в солнечном кружении осенних листьев, увидел Катю. Она стояла в легком вельветовом пальто и кремовых туфлях на высоком каблуке возле кинотеатра и будто ждала кого. Заметив его, тогда еще нескладного подростка с гитарой и тяжелым рюкзаком, подошла и загадочно улыбнулась. От нее пахло заграничными духами, сладкими розами и морем, Марк закрыл глаза. Как давно это было!

На «Советском проспекте» автобус свернул и, подпрыгивая на ухабах, поехал через городской пустырь, заросший колючим кустарником. Вдалеке, за частными домами, виднелись купола нового храма. Позолоченные кресты, будто птицы, парили в пустой небесной синеве…

На конечной остановке Марк вышел. Достал из кармана мобильник. Два часа дня. Поздновато. И все-таки к Толе Маслову нужно обязательно зайти. Еще утром хотелось, а сейчас что-то совсем пропало настроение; но будут ребята, будут Костя с Машей, Петя и Кирилл, сладкий чай, кофе, гитара. Значит, надо. Обещал. И он побрел к желто-розовой пятиэтажке. Толя Маслов жил на последнем этаже в однокомнатной квартире вместе с родителями и девушкой Светой. Как все они там умещались, для Марка оставалось загадкой. Впрочем, не для него одного.

Дверь в квартиру Толи никогда не запиралась, а на стене, под звонком, висела табличка «вход строго по одному…». Чуть ниже кто-то приписал черным фломастером: «Lasciate ogni speranza voi chentrate».

Марк немного постоял на лестничной клетке у окна, любуясь открывающимся видом. Это был последний дом на краю города. Дальше простирались луга, сто лет назад разрытые под какое-то строительство, так и не завершенное. Невысокие холмы и рытвины, похожие на глубокие шрамы; горы размытого песка и камней подступали к самой реке, мутной Лихоборке. На другой берег можно было пройти лишь по узкой трубе. Ну, или плюхать два километра до городского моста, что, разумеется, никто и никогда не делал. Марк улыбнулся, вспомнив, как прошлой весной они все дружно вывались из квартиры Толи и отправились к реке.

– Ребятки, ребятки… – неожиданно возникла (и откуда только!) древняя старушка в черном платке, – ой-ей… ой-ей-ей.

– Что бабушка? – спросил Толя.

– Не ходите туда. Упасть – долго ли.

– Вы не волнуйтесь так! – вежливо ответила Маша, – мы ведь осторожно. Очень аккуратно.

Кто-то сунул ей монету, старушка вновь повторила «ой-ей-ей» и, когда Марк оглянулся, все смотрела им вслед, качая головой.

… А там, на том берегу, начинался самый настоящий хвойный лес. В ветряную погоду он весь гудел, словно парусный корабль в мировом океане. И всегда там было темно и холодно; даже летом, в жаркий день.

Глава 2. Запах плесени. Марк

В коридоре его встретила Света. Обрадовалась.

– Марк пришел? – пискнула, приподнимая свое бледное, чуть заостренное лицо, для поцелуя. Светка-Светочка. Волосы стянуты в подвижный пучок на макушке, бледно-голубые глаза как всегда улыбаются, без причины, просто так, мягко и гордо сияют, словно снежные вершины далеких гор в солнечный день; она постоянно что-то напевает вполголоса, и обычно говорит вопросительными предложениями, забавно закругляя вверх последнее слово.

– А у нас сегодня гости с утра? – продолжила Света, – и тебя давно ждали, и ты пришел? А вот Костя с Машей, говорили, ты собирался. А у нас сегодня особый день… постой, письмо…

– Какой день, Света…

– А вот узнаешь? – хитро улыбнулась Света и чуть ли не вприпрыжку побежала в комнату. – Подожди немного, подожди…?

Марк заглянул на кухню, поздоровался с родителями Толи. Они сидели на узком диванчике и, не открываясь, смотрели телевизор. Передавали последние новости. Марк немного постоял. Сначала показывали широкую площадь, заполненную угрюмыми людьми. Их лица были так напряжены, словно каждый сжимал в руке по невидимому топору. Затем в кадре мелькнула красивая девушка, на щеках блестели слезы.

– С-с-сволочь, – прошептала мама Толи, с трудом разводя бледные, обескровленные губы. Марк знал, она давно и тяжело болеет.

– Эх, друг… – оживился Толин папа, – ты давай-ка, в холодильник загляни. Там курица. Хочешь – согрей, поешь.