Гостьи

Помыл посуду, протер полы на кухне, сложил свои вещи стопочкой на диван. Ну-у, своеобразной стопочкой. Нарезал овощей, заправил сметанкой – вот тебе и салат! Хлеб, чай, киношка – так и вечерок скоротаю. Может, надо было взять желтую тетрадь? Хочу ли я знать о них с мамой?

…Мы познакомились в поезде. Пожили немного. (Пауза). Потом ты родился.

Мой сосед по кабинету, врач отоларинголог, грузный и жизнерадостный человек, кажется, приметил меня в товарищи. Я не был против, ведь в гости Анатолий меня не звал, ко мне не напрашивался, собой моих выходных не занимал. Мы вместе обедали, выходили на пятиминутки, я с кофе, он с сигаретой. А однажды он мне сказал: «Я с семьей на юг еду, боюсь, совсем с ними там заскучаю. Поехали с нами». Ему было около пятидесяти. У него была молодая жена, дочь лет пяти, и годовалый сын. «Поеду», – согласился я.

Семья Анатолия заняла собой целое купе, а я, на свое счастье, поселился в соседнем. Как только за стенкой начинали кричать дети, а затем их мать, в дверь моего купе слышался вежливый стук. Глава семейства вызывал меня на «пятиминутку».

В купе нас было двое – я и девушка. Молоденькая попутчица со мной не говорила, на меня не смотрела, была то в книжке, то в созерцании пейзажей за окном. Смущалась, стеснялась, наверное, побаивалась меня сорокалетнего, небритого. Ночью уснуть было сложно. Я весь день украдкой поглядывал на длинные ноги в коротких шортах и сандалях, на черные волосы в тугом хвосте, на тонкие пальцы, маленькую грудь. Ворочался, ворочался. А она лежала тихо, не шелохнется. Так и дожили до утра. Я проснулся рано. Любовался со своего места на спящую девушку. Пришел Анатолий.

Пили кофе в вагоне-ресторане. Сидели долго до самого прибытия. Зашел в купе за вещами, а попутчицы уже нет. Бельё сдала, матрац свернут. Только записка на столе. Клочок бумаги с номером телефона.

Позже написал Ане письмо из Новороссийска.

Помню его слово в слово: «Аня! («Дорогая» писать не модно стало). Я на Юге. Поправляю свое здоровье. Прописал себе морского воздуха. (Была в том доля правды. Отдышка, которую не так давно заметил у себя, здесь, как будто стала не так мучительна). Когда вернусь – не знаю. Высылаю тебе ключ от квартиры. (Вложил позже ключ в конверт). Там ни цветов, ни котов, приглядывать не за чем. Алексей. (И «твой» тоже не модно)». Да и чей я теперь был?

С попутчицей жили вместе, сорились часто. Думаю, ей это нравилось. Хотя обычно все заканчивалось ее слезами. Однажды успокаивая, я сказал ей:

– Что мы все делим?

С Аней ведь мы не ругались вовсе. Я даже спросил Аню однажды, конечно, в шутку: «Что нам даже поругаться с тобой не о чем?» Она лишь пожала плечами: «А чего нам делить?»

Вот я и спрашиваю попутчицу:

– Что мы все делим?

– Угу, делить то нам нечего! – ответила она, затевая новую сору, в которой обязательно скажет, что у нас ничего общего – и квартира чужая, съемная, и фамилия у каждого своя. Она встала с моих колен, и повернувшись ко мне спиной, добавила раздраженно:

– Ну вот теперь хоть ребенок будет общий!

Я не ходил смотреть на море, я там всегда оказывался случайно, и задерживался, чтобы побыть с ним наедине. Часто вспоминал, как еще в Казахстане мы с Аней ездили на Капчагай. Какое никакое, а для нас это было море. Долго ехали в душном, дребезжащем автобусе. Аня спала у меня на плече. Я смотрел в окно, прижимая к себе лежащий на коленях арбуз. Аня почти не купалась, она не за тем ехала. Она смотрела на море. Сидела на раскаленном песке, в панамочке, а я – дурак, думал, что смотрит на меня. Я делал вид, что тону. Махал ей руками, кричал: «Помогите!» Хотел, чтобы она засмеялась. Но она смотрела на море и не видела в нем меня. Зато купающиеся неподалеку детишки, посмеивались над взрослым глупым дяденькой.

Прости, я не показал тебе настоящего моря. Ведь где бы мы ни были, мы до сих пор едем с тобой в том автобусе, подпрыгивая на каждой кочке.

Я море оставлял невидимой Ане, а сам смотрел на горы, что возвышались за ним. Погрызенные горы. Человек будто хотел вкусить их величия, отгрыз кусочек, ровненько, ступеньками, не сам, машинами. Измельчил, и решил построить себе неподалеку такие же, только строго прямоугольные, без мягкой поросли, с окошками… Не люблю этот город. За что ему такие горы? – думал я.

В Алма-Ате горы были другие. Горы не могут быть хуже или лучше, они не подаются упрощенным категориям. Они просто были другими. Будто укрытые бархатным одеялом, коснись, и почувствуешь их мягкость, нежность. Протяни руку и пройдись ладонью по плавным линиям, изящным изгибам. Ребенком я воображал их спинами спящих исполинских чудовищ. «Они когда-нибудь проснутся!» – с восторгом думал я. И уже будучи взрослым, все равно хотелось провести по ним рукой. И я делал это, прищурив один глаз. Я гладил округлую гору, будто ласкаю детскую головку с нежной порослью светлых волос… А ребенок попутчицы был совсем лысый. Он еще даже не начал быть интересным. Он меня еще не узнавал.

Аня прислала мне письмо. Писала, что у нее все хорошо, что в квартиру наведывается, держит ее в чистоте. Писала подробно про огород и деревенских соседей – кто умер, кто родился, кто женился (а я уже и людей этих не помнил). И в конце длинного письма: «Рома закончил школу. Будет поступать в Липецке. Бегаю с документами».

Попутчица отдала как-то ребенка на вечер маме, чтобы мы побыли вдвоем. Она приготовила вкусный ужин, побрила ноги, надела красивое платье. Я пытался говорить с ней как раньше, а она все торопилась. Торопилась есть, говорить, любить. Торопилась к своему ребенку. Я говорил о здоровом индивидуализме. Говорил не просто так, я об этом много думал последнее время. Говорил, что люди сбиваются в стаи, разбиваются на пары от слабости. Человек боится быть один, но еще больше боится остаться один. Особенно женщина. Я спросил ее об этом. Но она слушала не внимательно. Она была занята ужином, потом молнией на моих штанах. Она торопилась.

8

Воскресенье не казалось мне уже столь тягостным. Еще со вчерашнего вечера я придумал себе отличное развлечение – закажу пиццу и пересмотрю все части «Трансформеров». Деньги можно уже так тщательно не экономить, скоро все равно домой. Да ведь у меня сегодня, можно сказать, выходной. А с завтрашнего дня все начнется, закрутится, завертится – документы, здравствуйте–проходите, так дешево, потому что срочно. Потом опять документы, деньги в банк, билет на поезд. Хм, сказали бы мне еще месяц назад, что так меня завертит.

Проснулся поздно. Решил из квартиры сегодня не выходить. Я дома частенько такое практикую. Если бы не универ, может месяцами не выходил бы. Ну еще и мама, конечно, «свежий воздух» и все такое. А теперь еще и Алиска – пойдем туда, пойдем сюда. А здесь ничего и никого. Только я, Оптимус и пицца. Даже мысль мелькнула – может не продавать квартирку-то? Так хорошо мне здесь одному.

А вечером робкий стук в дверь. Женя так не стучит, а у старушки есть ключ. Я с замиранием сердца открываю дверь. О да, – Ангелина. Только бы не услышала, как громко бьется мое сердце.

– Привет, – я ей первый, не смело так.

– Можно войду? – глазки опустила, скромная.

Я посторонился, жестом пригласил войти.

Развязнее! – командую я себе.

Ангелина вошла. Теперь она двигалась медленно, осторожно. Разулась и нерешительно направилась в комнату. Я за ней.

– Присаживайся, – говорю.

Вот так, на «ты», по-хозяйски, молодец я!

Зачем она пришла? – мучил меня вопрос. Но еще сильнее мучил другой – тот, который и сформулировать не мог, потому что все было слишком гипотетически, слишком нереально. Не верю я вселенной, которая вот так просто может ниспослать мне такую девушку. И Геле не верю, что мог я ей приглянуться. И себе не верю, что решусь, даже если вселенная и Геля все же сошли с ума и приготовили мне такой подарок.

Ангелина не села, а прошла к окну. В комнате полумрак. Ее силуэт на фоне окна. Из приличия бы свет включить, а я залюбовался.

– Я захотела прийти сюда в последний раз. Хоть его здесь и нет…

Я еле сдержался, чтобы не натараторить ей что-то типа: да ты приходи, когда хочешь, я всегда здесь, всегда тебе рад. Если надо и ключик у старушки заберу, тебе отдам…

А она так же тихо, пискляво:

– Он мне деньги и просто так давал, когда я просила.

Деньги? Кто? О Боже, опять этот Алексей!

– Любил он тебя что ли? – нехотя спросил я, чтобы не обидеть ее молчанием.

– Нет. Просто добрый был.

– А-а, – тупо отозвался я.

Она долго молчала. Я даже пошаркал ногами о палас, чтобы напомнить, что я здесь. И видимо сработало.

– Лучше бы он не умирал, – по-детски всхлипнула она, – я бы его навещала. Просто так.

Отвернулась всем телом к окну. Плачет. Тихо так, рот ладонью, небось, прикрывает.

Пропало все очарование момента. Сейчас и свет включить можно, вселенная передумала. Но Гелю жалко. Наверное, она стесняется своих слез. Ну еще не все потеряно, Паш! Вот сейчас, подойди, обними, погладь по голове. Она нежная, тонкая, трепещущая, будет плакать на твоем плече.

– Может вино? – внезапно охрипшим голосом спросил я ее.

– Воды.

Я принес стакан воды. Она сделала пару глотков и поставила его на подоконник.

– Он в нашем институте преподавал. Давно, когда я там еще не училась. На замену преподу нашему один раз вышел, когда я на первом курсе была. Его все так слушали… Он так говорил…