Преступления против жизни в странах общего права

Вместе с тем криминализация умерщвления плода при одновременной легализации искусственного прерывания беременности уже породила на практике массу проблем, которые с неизбежностью должны были появиться в столь абсурдной ситуации – женщины, по той или иной причине потерявшие ребенка, сталкиваются с предъявлением обвинений в убийстве. 24 июня 2011 г. The Guardian опубликовала статью, в которой приводились наиболее вопиющие случаи предъявления подобных обвинений[195 - The Guardian. 2011. 24 June (http://www.guardian.co.uk/world/2011/jun/24/america-pregnant-women-murder-charges (http://www.guardian.co.uk/world/2011/jun/24/america-pregnant-women-murder-charges) (2016. 2 нояб.).].

В частности, обвинение в тяжком убийстве было предъявлено Ренни Гиббс, которая в декабре 2006 г. родила мертвого ребенка на 36-й неделе беременности. Девушка, забеременевшая в возрасте 15 лет, страдала от кокаиновой зависимости, и, несмотря на то что употребление наркотиков не было названо причиной смерти младенца, ее обвинили в тяжком убийстве с особой жестокостью, за которое в штате Миссисипи назначается пожизненное лишение свободы. Гиббс стала первой женщиной в штате, обвиненной в тяжком убийстве своего нерожденного ребенка. В апреле 2014 г. окружной суд штата Миссисипи принял решение о прекращении производства по делу об обвинении в тяжком убийстве, поскольку толкование положений уголовного закона не позволяет предъявить подобного обвинения.

В 2011 г. в Индианаполисе 34-летняя Бей Бей Шуай провела в камере предварительного заключения без права на освобождение под залог три месяца после того, как ей было предъявлено обвинение в тяжком убийстве и покушении на умерщвление плода. Находясь на 33-й неделе беременности, женщина после ссоры с сожителем совершила попытку самоубийства, выпив крысиный яд. В больнице ее удалось спасти, и через неделю она родила девочку, которая спустя четыре дня скончалась. Под давлением общественности обвинитель предложил сделку с правосудием, по условиям которой она признавала себя виновной в преступной небрежности.

В марте 2015 г. в штате Индиана к 20 годам лишения свободы была приговорена Пурви Патель за умерщвление плода (feticide) и оставление в опасности ребенка (neglect of a child)[196 - The New York Times Magazine. 2015. 1 April (http://www.nytimes.com/2015/04/01/magazine/purvi-patel-could-be-just-the-beginning.html?_r=0 (http://www.nytimes.com/2015/04/01/magazine/purvi-patel-could-be-just-the-beginning.html?_r=0)).]. Несмотря на весьма неоднозначные обстоятельства дела и критику доказательств, представленных стороной обвинения, присяжные заседатели признали женщину виновной в вытравливании плода и последующем его оставлении в опасности. Пурви Патель, проживавшая в Грейнджере, обратилась в больницу с обильным маточным кровотечением. В ходе осмотра и оказания медицинской помощи из полости матки была извлечена плацента, после чего врач обратился с заявлением в полицию, поскольку были серьезные основания полагать, что имели место роды и появившийся на свет ребенок нуждается в срочном оказании медицинской помощи. После этого женщина призналась, что родила мертвого ребенка, труп которого положила в пластиковый пакет и выбросила в мусорный бак. Прибывшие на указанное место полицейские действительно обнаружили труп младенца, рожденного примерно на 25–28 неделе беременности.

Согласно обстоятельствам дела, которые удалось установить с достаточно высокой степенью достоверности, у обвиняемой была романтическая связь с женатым коллегой по работе, которую она скрывала от окружающих, включая членов семьи по причине их консервативных и ортодоксальных взглядов. О наступившей беременности она узнала достаточно поздно, за медицинской помощью не обращалась и реальный срок своей беременности не осознавала. Она попросила помощи у своей подруги, которая через Интернет заказала медицинский препарат для прерывания беременности, разрешенный для продажи в штате при наличии рецепта. Вместе с тем обвинение не смогло в ходе судебного следствия предоставить убедительных доказательств того, что П. Патель приняла этот препарат. Более того, следы наличия препарата не были обнаружены и в крови обвиняемой. Сторона защиты настаивала на том, что имел место произвольный аборт, и опровергнуть существенным образом эту презумпцию обвинению не удалось. Помимо отсутствия убедительных доказательств, имевших место умышленных действий обвиняемой, направленных на прерывание беременности, не до конца выясненным остался вопрос о том, был ли ребенок жив в момент рождения, поскольку сторона обвинения применяла широко критикуемый в силу большого числа недостоверных результатов тест определения первого вздоха новорожденных. Согласно показаниям самой П. Патель, родившийся младенец не подавал признаков жизни и предпринятые ею действия для его реанимации результатов не принесли. Медицинские эксперты, к которым обратилась сторона защиты, также подтвердили высокую вероятность нераскрытия легких у младенца из-за чрезвычайно раннего срока появления на свет.

В штате Алабама после появления в 2006 г. в Кодексе законов ст. 26-15-3.2, устанавливающей ответственность за поставление в химическую опасность ребенка (chemical endangerment of a child), было возбуждено по меньшей мере 60 уголовных дел по факту поставления в опасность еще не рожденных детей. Изначально инициаторы данной законодательной новеллы исходили из благого намерения оградить детей от вдыхания паров метамфетамина в том случае, если родители готовят наркотический препарат дома. В последнее десятилетие он обернулся предъявлением обвинений и реальными приговорами, вынесенными женщинам, которые в ходе беременности принимали различные наркотические и психотропные препараты, что служило причиной рождения мертвого ребенка или его смерти вскоре после родов.

Аманда Кимброу – одна из тех женщин, в отношении которых было возбуждено уголовное дело на основании данной статьи вопреки весьма спорным фактическим обстоятельствам. Во время беременности ее ребенку был поставлен диагноз, связанный с высоким риском синдрома Дауна, но она отказалась от предложения прервать беременность исходя из негативного отношения к абортам. В апреле 2008 г. на сроке 24–25 недель посредством оперативных родов ребенок появился на свет, но через 19 минут скончался. Шесть месяцев спустя женщине было предъявлено обвинение в поставлении в химическую опасность ее нерожденного ребенка на том основании, что во время беременности она принимала метамфетамин. Как выяснилось во время следствия, женщина действительно принимала наркотический препарат за несколько дней до родов, чем могла их спровоцировать. Аманда в рамках сделки с правосудием признала свою вину в обмен на десять лет лишения свободы и возможности раннего ходатайства о досрочном освобождении. Впоследствии она обжаловала решение в Апелляционный уголовный суд, который оставил приговор без изменения, и Верховный суд штата[197 - Верховный суд рассматривал в одном заседании вместе с апелляцией Аманды апелляционное заявление Хоуп Энкром, которая была осуждена по этой же статье. Энкром страдала кокаиновой зависимостью и неоднократно употребляла кокаин во время беременности, после рождения мальчику был поставлен диагноз кокаиновой зависимости. Хоуп Энкром была приговорена к трем годам лишения свободы, которые были заменены на пробацию сроком на один год. Верховный суд посчитал возможным объединение двух дел в один процесс, поскольку в обоих заявлениях в качестве основания для пересмотра и отмены указывалось неправильное понимание судом первой инстанции термина «ребенок».].

В качестве одного из доводов для опротестования решения приводилось несоответствие в терминологии закона и предъявляемых в данном и подобных случаях обвинений, поскольку потерпевшим в данном преступлении назван «ребенок» (child), в то время как уголовный закон точен и в ситуациях, когда потерпевшим от преступления следует считать «нерожденного ребенка» (unborn child), говорит об этом прямо. Верховный суд штата Алабама не нашел нарушений норм материального права и пришел к выводу, что «нерожденного ребенка» можно считать личностью в правовом смысле, чьи права защищены законом. «На данный момент единственной областью, где отрицаются права нерожденного ребенка, остается искусственное прерывание беременности. И происходит это только потому, что есть соответствующее решение Верховного суда США Roe v. Wade. Более того, принимаемое решение полностью совпадает с Декларацией прав Конституции штата Алабама, согласно § 1 которой все люди равно свободны и независимы; наделены Создателем определенными неотъемлемыми правами, среди которых право на жизнь, свободу и стремление к счастью»[198 - Ex Parte Hope Elisabeth Ankrom v. State of Alabama, 2013 WL 135748 (Ala.) 2, 75 (per Parker J.).].

В особом мнении главный судья Мэлоун подчеркнул, что основной причиной его несогласия с мнением коллег является ситуация правовой неопределенности, которую порождает принимаемое решение. Столь расширительное толкование юридических терминов там, где законодатель не сказал об этом прямо, может привести фактически к тому, что подобные обвинения можно будет предъявить даже тем женщинам, которые не знают о своей беременности и, к примеру, выпивают за обедом бокал вина[199 - Ex Parte Hope Elisabeth Ankrom v. State of Alabama, 2013 WL 135748 (Ala.) 2, 81 (per Malone C. J. dis.).].

Участники движений за права женщин видят в подобных законодательных актах новый поворот в кампании за криминализацию абортов, когда наиболее консервативные законодатели маскируют свое стремление запретить аборты под максимально широким кругом охраняемых тем или иным законодательным актом лиц, включая плод человека, иногда уже с момента его зачатия. «Если не является преступлением намеренное прерывание беременности женщиной, как можно привлекать ее к ответственности за ненамеренное прекращение беременности, наступившее в результате приема наркотиков или по какой-либо другой причине»[200 - The Guardian. 2011. 24 June.].

Таким образом, можно сделать вывод, что в настоящее время наметились две противоположные и в некоторой степени взаимоисключающие тенденции в области правового регулирования вопросов искусственного прерывания беременности в США. С одной стороны, правовое регулирование искусственного прерывания беременности в штатах США выступает свидетельством этической максимы приоритета защиты жизни на раннем этапе внутриутробного развития. С другой стороны, защита жизни внутриутробно без дополнительных условий и ограничений ставит под сомнение возможность реализации некоторых прав вынашивающей его женщины – права на частную жизнь, права на телесную неприкосновенность, права на охрану здоровья, наконец, права самостоятельно решать вопрос о материнстве. При таком подходе не всегда можно сказать о том, что конфликт интересов матери и ребенка решается в пользу матери, а придание одинакового статуса жизни человека и, по сути, «будущей» жизни с неизбежностью приводит к незащищенности женщины от уголовных обвинений в ситуации причинения самой себе вреда или самоаборта.

* * *

Другой фактической предпосылкой для признания деяния преступлением против жизни является установление момента ее окончания и наступления смерти.

В решении данного вопроса наметилось единство подходов, связанное во многом с достижениями медицинской науки. Еще относительно недавно основанием для констатации смерти и с медицинской, и с правовой точки зрения служили прекращение дыхания и сердцебиения. Традиционная медицина ничего не говорила о таком критерии, как смерть мозга. Эта ошибка стала особенно очевидной, когда в последние десятилетия техника оказалась способной сколь угодно долго поддерживать автономную работу и сердца, и легких.

Смерть головного мозга была признана эквивалентной биологической смерти, когда происходит необратимая утрата основных функций организма, в противовес смерти клинической, при которой возможна реанимация организма. Критерий смерти головного мозга был выбран в силу того, что, в отличие от органов сердечно-сосудистой системы и дыхания, мозг осуществляет интеграцию работы других органов и отвечает за человеческое сознание. Поэтому на него не распространяется та ошибка, когда смерть одного органа неверно отождествляется со смертью всего организма.

В Великобритании медицинский критерий смерти головного мозга был принят в 1976 г., впоследствии в ряде судебных решений он получил также и правовое признание. Так, рассматривая дело R v. Malcherek and Steel 1981 г., лорд Лейн подчеркнул: «сегодня у человека можно изъять сердце, и пока ему не будет пересажено новое, дыхание и кровообращение поддерживают машины. Смерть при этом не наступает. Поэтому, как нам кажется, следует согласиться с мнением медиков, которые считают единственно правильным тестом для констатации наступления смерти необратимую гибель клеток головного мозга»[201 - R v. Malcherek and Steel [1981] 1 WLR 690, 694 (per Lord Lane C.J.).].

Десять лет спустя, в другом решении, Airedale NHS Trust v. Bland, лорд Кис констатировал: «в глазах современного медицинского и правового сообщества человек считается живым до тех пор, пока его мозг продолжает функционировать»[202 - Airedale N.H.S. Trust v. Bland [1993] 2 WLR 316 (per Lord Keith J.).].

В США специальный комитет медицинского факультета Гарвардского университета в 1968 г. подготовил доклад, посвященный новому определению смерти головного мозга и необратимому бессознательному состоянию. В качестве критериев смерти мозга были предложены следующие: 1) устойчивое и необратимое отсутствие сознания; 2) отсутствие дыхания; 3) отсутствие реакции на болевые раздражения и рефлексов. Было также отмечено, что при установлении смерти мозга, следовательно и биологической смерти, особое значение имеют ровная электроэнцефалограмма (полное электрическое молчание мозга) и отсутствие рефлексов ствола головного мозга[203 - A Definition of Irreversible Coma. Report of the Ad Hoc Committee of the Harvard Medical School to Examine the Definition of Brain Death // JAMA. 1968. Vol. 205. № 6. P. 337–340.].

Впервые новое определение момента окончания жизни было законодательно закреплено в 1970 г. в УК штата Канзас (§ 77-202).

В настоящее время можно говорить о том, что практически все штаты признали концепцию смерти мозга как правовое определение момента окончания жизни. При этом 42 штата опираются на понятие, приведенное в Единообразном акте об определении смерти (Uniform Determination of Death Act), в котором сказано, что наступление смерти можно констатировать при необратимом прекращении функций дыхания и кровообращения или «необратимом прекращении функций всего мозга, включая его ствол»[204 - Uniform Determination of Death Act 1981, S. 1.].

Иногда в научной литературе можно встретить предложение подходить к определению критериев смерти с учетом автономных прав каждого человека делать выбор по его собственному усмотрению, выраженному в письменной форме прижизненно[205 - Veatch Robert M. Transplantation Ethics. Washington. 2002. P. 115–138.]. По мнению авторов данной позиции, тот или иной установленный нормативно критерий смерти человека представляет собой не просто медицинское решение вопроса, а несет в себе определение ключевых религиозных, этических и философских взглядов на сущность человеческой жизни и смерти. В зависимости от воли лица критерии для установления смерти могут быть более строгими и предполагать констатацию не только гибели мозга, но и прекращения дыхания и остановки сердцебиения, либо менее строгими, когда смерть лица констатируется при утрате высших психических (церебральных) функций.

Предложение связывать прекращение жизни с утратой высших церебральных функций, к которым относят воображение, мышление, восприятие, память, речь или сознание, вызвано тем, что именно эти функции отвечают за развитие человека как члена общества[206 - См. подробнее: Baker L.R. Persons and Bodies. Cambridge. 2000; Barlett E., Youngner S. Human Death and the Destruction of the Neocortex / Death Beyond Whole-Brain Criteria. Ed. by R. Zaner. Dordrecht. 1988. P. 199–216; Rich B.A. Postmodern Personhood: A Matter of Consciousness / Bioethics. 1997. Vol. 11. № 3–44. P. 206–216; Radha Krishna K.L., Kwek S.Y. The Changing Face of Personhood at the End of Life: The Ring Theory of Personhood // Palliative and Supportive Care. 2015. Vol. 12. № 4. P. 1123–1129.]. «Человеческая жизнь в ее современном понимании предполагает участие индивида в общественной жизни как равноценного члена общества, а такое взаимодействие возможно только в том случае, если тело и мозг человека интегрированы. Это предполагает установление критерия смерти мозга как утраты высших церебральных функций, которые отвечают за способность к сознательной деятельности и общественному взаимодействию»[207 - Veatch Robert M. Op. cit. P. 139.].

Основное этическое возражение, которое вызывает данный подход, связано с тем, что используемые категории и термины могут привести к серьезному этическому тупику. В частности, термин «личность» (person), которым оперируют сторонники данной позиции, чаще всего понимается как «лицо, способное к самоанализу, осознанию себя во времени и пространстве, к моральному выбору». При таком подходе отдельные группы лиц не могут быть отнесены к категории личности, поскольку в силу различного рода психических или физических особенностей своего организма, наличия заболевания или, например, нахождения в особом физическом состоянии, коме в частности, утрачивают способность к сознательному и интегрированному мышлению. Онтологически данный подход сводит смысл человеческого существования к осознанной психической деятельности, и ее отсутствие или прекращение приравнивается к смерти[208 - DeGrazia D. The Definition of Death / The Stanford Encyclopedia of Philosophy. Ed. by Edward N. Zalta // http://plato.stanford.edu/archives/fall2016/entries/death-definition.]. Он воспринимает человека не как биологический организм, а как набор ценностно ориентированных качеств, моральных установок и общественных связей, утрата которых и отождествляется со смертью.

В Уголовном кодексе Канады в ст. 230 есть оговорка, которая связывает момент наступления смерти с прекращением дыхания. Это дало основание судебной практике расширить критерии наступления смерти: отсутствие сердцебиения, прекращение дыхания и, как следствие, гибель мозга (распад клеток центральной нервной системы). Вместе с тем законодательное закрепление медицинского критерия наступления смерти в настоящее время отсутствует, за исключением двух провинций – Манитоба[209 - Vital Statistics Act, R.S.M. 1987. C. V60, S. 2; Human Tissue Gift Act, Chapter H 180, S. 8 (2).] и Остров Принца Эдуарда[210 - Human Tissue Donation Act, S. 1 (b) 1995.]. Обе провинции связывают наступление смерти с гибелью всего головного мозга (entire brain death criteria).

Иллюстрацией того, насколько важные изменения повлекло за собой изменение правового критерия смерти, может служить следующая довольно распространенная и весьма актуальная ситуация.

Обвиняемый наносит ранение потерпевшему, которого доставляют в больницу, где врач предварительно констатирует смерть головного мозга. Потерпевшего подключают к системе жизнеобеспечения, но через какое-то время после повторных неврологических осмотров установленный ранее диагноз смерти мозга подтверждается. Признав дальнейшее поддержание дыхания и сердцебиения нецелесообразным, врач отключает систему жизнеобеспечения. Названные обстоятельства дают возможность обвиняемому утверждать, что причиной смерти стали действия врача[211 - Как это имело место в упомянутом выше деле R v. Malcherek and Steel [1981] 1 WLR 690.].

Новая концепция смерти мозга сделала невозможным само предъявление обвинения медицинскому работнику, поскольку и фактически, и юридически человек, которого отключают от поддерживающих жизнь аппаратов, уже мертв.

Точное установление момента наступления смерти представляется чрезвычайно актуальным в связи с регулированием операций по трансплантации органов, тканей и клеток человека.

Например, в США составители рекомендованного законодателям штатов в качестве модели Единообразного акта о пересадке анатомических органов (Uniform Anatomical Gift Act)[212 - Uniform Anatomical Gift Act 1969, § 7.], подробно регламентирующего многие вопросы трансплантации, отказались сформулировать правила определения момента наступления смерти, предоставив решение этого вопроса медицинской науке и судебной практике, что само по себе способно повлечь злоупотребления в данной сфере.

Примером может служить довольно сложный и широко обсуждаемый в США вопрос о возможности изъятия органов для трансплантации у детей, больных анэнцефалией.

Анэнцефалия – это полное или частичное отсутствие костей свода черепа и мозга (головного или спинного), являющееся дефектом внутриутробного развития, при котором родившийся ребенок не может прожить более нескольких дней[213 - Хэгглин Р. Дифференциальная диагностика внутренних болезней. М., 1993. С. 162.]. Других аномалий развития у таких детей, как правило, не наблюдается, поэтому их можно рассматривать как потенциальных доноров[214 - Спрос на трансплантаты новорожденных очень велик – по оценкам американских исследователей, в год в США умирают от 30 до50 % детей младше двух лет, нуждающихся в операции и не дождавшихся трансплантата.]. Однако «с медицинской точки зрения наступление смерти – это не какой-то отдельно взятый «момент», а процесс, при котором происходит постепенное сокращение естественного кровообращения и снабжения органов кислородом, что делает их непригодными с точки зрения трансплантологии»[215 - Bard Jennifer S. The Diagnosis of Anencephaly and the Parents Ask About Organ Donation: Now What? A Guide for Hospital Counsel and Ethics Committees // Western New England Law Review. 1999. Vol. 21. № 1. P. 63.].

Американская ассоциация медиков изначально предлагала исходить из того, что такая аномалия несовместима с жизнью, поэтому диагноз анэнцефалии приравнивался к биологической смерти. В 1994 г. Совет по этическим и правовым вопросам отказался от данной концепции и признал допустимым с этической точки зрения изъятие органов у еще живых новорожденных с таким диагнозом[216 - The Use of Anencephalic Neonates as Organ Donors. Council on Ethical and Judicial Affairs. American Medical Association // JAMA. 1995. Vol. 273. № 20. P. 1614–1618.]. Такое решение вызвало волну возмущения у общественности, и после открытых дебатов от нее отказались в пользу прежней концепции.

Дж. Бард пишет о том, что, несмотря на факт несовместимости анэнцефалии с жизнью, такие новорожденные не отвечают медицинскому критерию смерти мозга, и, как бы привлекательно с точки зрения спасения другой человеческой жизни ни выглядела такая «уловка», подобные операции допускать нельзя[217 - Bard Jennifer S. Op. cit. P. 92.].

Описанная ситуация является проявлением еще одной проблемы, проблемы отношения общества к людям с физическими и психическими аномалиями. Британские медики провели независимое исследование в одной из больниц Центральной Англии, чтобы определить, как часто происходит отказ от реанимационных мероприятий при рождении ребенка с серьезными неврологическими отклонениями, либо с минимальной массой тела и беременностью менее 28 недель. Оказалось, что за 4 года 75 младенцев умерли от неоказания им медицинской помощи, при этом в 68 % случаев врачи не могли с точностью констатировать ни возможность «полноценной жизни», ни неизбежность наступления смерти. В 92 % случаев о прекращении реанимационных мероприятий просили родители[218 - Weir R.F. Selective Nontreatment of Handicapped Newborns: Moral Dilemmas in Neonatal Medicine // Reconstructing Criminal Law. Texts and Materials / Ed. by N. Lacey, C. Wells, O. Quick. 3

ed. London, 2003. P. 687.]. По данным фактам уголовные дела практически никогда не возбуждаются.

«Новорожденного нельзя воспринимать как автономное существо. С одной стороны, это предопределяет необходимость повышенной заботы о нем. С другой стороны, в силу отсутствия у новорожденных осознания собственной личности и при наличии прогноза тяжелых физических страданий и умственной неполноценности умерщвление таких детей можно считать оправданным. Решение о дальнейшей судьбе «неполноценных» новорожденных должно быть основано не на идее о равной ценности человеческой жизни или ее священной неприкосновенности… Таким образом, не существует обязанности предпринимать все возможные меры для поддержания жизнедеятельности таких детей. Напротив, решение сохранить им жизнь – или не делать этого – необходимо принимать исходя из интересов младенца, семьи, «будущего» ребенка, общества в целом»[219 - Lacey N., Wells C., Quick O. Reconstructing Criminal Law. P. 691.].

Получается, что и юристы, и медики забывают о неотъемлемом, равном для всех, священном праве на жизнь, когда перед ними встает вопрос выбора между жизнью здорового человека и человека с какими-либо аномалиями, либо вопрос «экономической целесообразности» оказания дорогостоящих реанимационных мероприятий и использования сложной аппаратуры, если они не уверены в положительном исходе. В первой половине прошлого столетия известный американский судья Бенджамин Кардозо сказал: «ценность жизни для всех одинакова – и для самого могущественного человека, и для самого посредственного. Женщина имеет право распоряжаться судьбой плода, пока она носит его в себе, но после того, как он рождается, она это право утрачивает. Он становится человеком, а человечество – это общество равных»[220 - Cardozo B.N. Selected Writings. N.Y., 1949. P. 234.]. К сожалению, сегодня эти слова по-прежнему звучат как красивая, но не подкрепленная реальным положением вещей декламация.

Проблема определения момента окончания жизни связана также с применением доктрины общего права «правила одного года и одного дня» (year-and-a-day rule). Согласно этой доктрине лицо может быть признано виновным в убийстве только в том случае, если смерть наступила в течение одного года и одного дня после причинения ему вреда. Так, если 1 января 2016 г. А стреляет в B, а 1 января 2017 г. B от полученных ранений умирает, A может быть предъявлено обвинение в убийстве. Если же смерть наступает после 2 января 2017 г., деяние не может быть квалифицировано по статьям об убийстве. Однако это обстоятельство не исключает возможности привлечения к уголовной ответственности за совершение иного преступления, в частности нападения с целью убийства (assault with intent to kill).

Эта доктрина появилась в Англии в 1248 г. и долгое время была неотъемлемой частью всех классических определений убийства. В Великобритании от правила одного года и одного дня отказались в 1996 г. в связи с принятием Закона о реформе права (Law Reform (Year and a Day Rule) Act (c. 19), S. 1). Согласно этому закону, в случае совершения преступления, направленного на лишение жизни, уголовное дело может быть возбуждено лишь с согласия Генерального атторнея, «если телесное повреждение, которое предположительно и привело к смерти, было причинено более чем за три года до ее наступления».

Статья 27 Уголовного кодекса Канады содержала норму, согласно которой лицо освобождалось от уголовной ответственности за виновное лишение жизни другого человека, если смерть наступала позже, чем через год и один день с момента совершения последнего акта, который мог стать причиной или способствовать наступлению смерти. Но в 1999 г., после внесения изменений в Уголовный кодекс, названная норма утратила силу.

В США, в отдельных штатах страны, эта доктрина все еще действует. Некоторые из них, не оказываясь от нее полностью, увеличили указанный срок. Так, § 194 УК штата Калифорния содержит норму, согласно которой «в том случае, если смерть наступает после трех лет и одного дня, существует опровергаемая презумпция, что лишение жизни уголовно ненаказуемо».

Доктрина, появление которой было связано с несовершенством медицинских методов определения причин смерти, сегодня при наличии современных медицинских технологий представляется бесспорным анахронизмом. В настоящее время можно не только с точностью определить, что послужило причиной смерти, но и достаточно долго поддерживать жизнь потерпевшего.

Как отмечает в своей работе И.Д. Козочкин, «суды к правилу одного года и одного дня относятся по-разному. Одни, считая, что оно является уже частью американского общего права, полагают, что могут его не применять, другие исходят из того, что поскольку оно является конститутивным элементом убийства, может быть отменено только законодательным актом»[221 - Козочкин И.Д. Уголовное право США. Успехи и проблемы реформирования. С. 319.].

Вместе с тем и у этой доктрины имеются сторонники. К одному из достоинств правила относят его определенность при решении вопроса об отграничении убийства от умышленного причинения вреда здоровью, повлекшего смерть потерпевшего[222 - Grant I., Chunn D., Boyle C. The Law of Homicide. Toronto, 1999. P. 4–3.].

Иногда предлагают учитывать наряду с направленностью намерения промежуток времени между причинением вреда и наступлением смерти. «В противном случае может сложиться ситуация, когда лицу будет предъявлено обвинение через столь значительный промежуток времени, что это не позволит собрать достаточные доказательства по делу и заведомо поставит потенциального обвиняемого в невыгодное положение»[223 - Report of the Select Committee on Murder and Life Imprisonment (1989) HL 78-I. P. 14. Para 34.].

* * *

Если отвлечься от непосредственного объекта нашего исследования и обратиться к российскому законодательству, то приходится констатировать наличие определенного правового пробела в регулировании охраны жизни до рождения человека.

Основной закон страны, Конституция РФ, в ст. 17 предусматривает, что «основные права и свободы человека неотчуждаемы и принадлежат каждому от рождения»[224 - Конституция РФ (принята на всенародном голосовании 12 декабря 1993 г.) // СЗ РФ. 2009. № 4. Ст. 445.]. Согласно ст. 53 Федерального закона от 21 ноября 2011 г. № 323-ФЗ «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации»[225 - Парламентская газета. 2011. 23 нояб.] моментом рождения ребенка является момент отделения плода от организма матери посредством родов[226 - Там же.].

Вплоть до принятия названного законодательного акта вопрос о том, какой момент следует считать началом жизни человека, оставался в правовой науке дискуссионным. Согласно господствовавшим в науке уголовного права представлениям жизнь человека начиналась с рождения, а если быть точнее, – с начала физиологических родов[227 - См.: Бородин С.В. Преступления против жизни. М., 1999. С. 174, Борзенков Г.Н. Указ. соч. С. 19. В отечественной дореволюционной литературе не было единого мнения относительно момента начала жизни человека. Так, Н.С. Таганцев и М.Н. Гернет связывали начало жизни человека с отделением плода от тела матери, что являлось свидетельством его самостоятельной внеутробной жизни (Таганцев Н.С. О преступлениях против жизни по русскому праву. СПб., 1873. С. 25–31; Гернет М.Н. Детоубийство. М., 1911. С. 232). В.Д. Набоков, напротив, полагал, что плод становится человеком в момент появления из утробы матери какой-либо части тела (Набоков В.Д. Элементарный учебник особенной части русского уголовного права. СПб., 1903. С. 5).]. Такой вывод традиционно делали исходя из формулировки ст. 106, предусматривающей ответственность за убийство матерью новорожденного ребенка – «во время или сразу же после родов».

Роды – это сложный физиологический процесс изгнания содержимого полости матки (плод, околоплодные воды, плодные оболочки и плацента) через естественные родовые пути. Выделяют три периода родов: первый – раскрытия, второй – изгнания, третий – последовый[228 - Акушерство. Справочник Калифорнийского университета / Под ред. К. Нисвандер, А. Эванс. М., 1999. С. 264.]. Непосредственное появление ребенка на свет связано со вторым периодом, когда происходит полное раскрытие шейки матки, переход схваток в потуги, и, наконец, рождение ребенка.