Проклятие Пелопа (сборник)

От любви к своей Родине до ненависти к другим народам – один шаг.

Этот шаг – патриотизм.

Жало скорпиона

Это жало скорпиона – как хвост ящерицы: оторванный, он тут же вырастает вновь. Разладица между людьми не прекращается. Улица враждует с улицей, одна городская слобода бьется с другой, крик «наших бьют!» стал боевым кличем мирных обывателей. Формула «свои – чужие» прочно оседлана мелкими политиканами, занимающими высокие посты, расхожую фразу «понаехали тут!» можно услышать теперь не только на рынке, но и за всевозможными «круглыми столами», где ученые споры ведет образованщина. Межнациональные конфликты, как сыпь, покрывают кожу земного шара. Примеры у всех на слуху, их не стоит перечислять.

Наши патриоты «против чужих», фактически поощряемые властью, все выше поднимают головы. Начиная от ножей, арматуры и кастетов для приезжих иностранцев и кончая идеей Русской республики («Россия – для русских!»), они заставляют с болью вспоминать слова цензора Никитенко, с тревогой размышлявшего о патриотах в России многоплеменной.

И не только Никитенко. Лучшие умы России прекрасно понимали, что лукавая формула «патриотизм = любовь», казалось бы, столь очевидная и так легко воспринимаемая массами, приводила, приводит и будет приводить к тяжелейшим последствиям. Еще Петр Чаадаев, констатируя тот факт, что в России происходит «выработка» «национальности», т. е. национального самосознания, усматривал в этом процессе несколько тревожных моментов, заключающихся в том, что эта «выработка» национального самосознания основана на обращении к прошлому, связана с отрицанием западного опыта, с враждой к западной цивилизации и ведет к формированию «квасного патриотизма», рациональной изоляции, противостоит тенденции к сближению народов.

«Люди… не замечают отвратительного себялюбия, которое есть в патриотизме», писал Лев Толстой.

Известный советский психолог Л. С. Выготский считал, что осознание сходства требует более развитой способности обобщения и концептуализации, чем осознание различия; осознание сходства предполагает обобщение или понятие, охватывающее ряд сходных объектов, тогда как осознание различий возможно и на чувственном уровне. Не имея никакого специального образования, каждый – когда речь заходит о национальных особенностях – может подтвердить слова ученого на собственном опыте. Ходячие национальные стереотипы всплывают в нашей памяти моментально, при беглом взгляде на внешность человека из других краев, при первых звуках его голоса. Да что там голос – писатель Василий Белов писал в одном из романов о тяжелом запахе бусурманского пота – в отличие, надо полагать, от приятного запаха пота небусурманского…

«Отсутствие объективности, когда это касается других наций, является вопиющим… В сущности… рассмотрев… отношения между народами… – писал Эрих Фромм, – можно прийти к выводу, что объективность – это исключение, а искажение, обусловленное самолюбованием, – в большей или меньшей степени является правилом».

Об этом же, в сущности, писал и замечательный французский сатирик Пьер Данинос: «Французы убеждены в том, что они никому не желают зла. Англичане высокомерны, американцы стремятся господствовать, немцы садисты, итальянцы неуловимы, русские непостижимы, швейцарцы – швейцарцы. И только французы удивительно милы».

Битва за слово

Патриотизм, рассматриваемый как любовь к Родине, неизбежно приводит общество к противостоянию, о котором говорилось ранее: настоящий или ненастоящий, истинный или неистинный и т. п. За право считаться настоящим патриотом идет нешуточная борьба, а само слово стало полем битвы между самыми противоположными силами. Юрий Карякин с горечью писал о том, что в ушедшие девяностые годы «идеи ПАТРИОТИЗМА были узурпированы коммунистами и националистами всех мастей». Эта узурпация (в данном случае употребляют еще слово «приватизация») вполне закономерна, поскольку коммунисты и националисты – в отличие от либеральных слоев общества – обращались именно к массам, для которых национальное сознание стало естественным итогом многовековой истории России, дополненным коммунистами с их непримиримой враждой к буржуазному Западу.

Любовь к Родине как понятие гораздо шире патриотизма. Патриотизм всего лишь одно из проявлений любви к Родине, так сказать, ее частный случай. Но случай тяжелый: любовь в форме ненависти ко всему чужому. Разумеется, речь идет не о политиканах, которые о любви к Родине только говорят, а святое чувство сограждан лишь цинично эксплуатируют. Речь идет об этих согражданах, слепая ревность которых приводит если не к гибели объекта любви, то к его тяжкой доле.

Отделить эти понятия – любовь к Родине и патриотизм – можно только на бумаге. Истории каждого языка знает немало попыток исправления языка «сверху», кто бы их ни предпринимал: политики ли, филологи, лингвисты, писатели. Не раз пытались привести в соответствие написание и произношение слова, с завидной регулярностью проводились кампании всевозможных чисток родного языка – от словесного мусора, от канцеляризмов, от использования иностранных слов. Были даже попытки искусственного создания слов, так сказать, лингвистических гомункулусов.

Удач на этом пути мало. Жизнь сама наполняет понятия содержанием. Словари, едва поспевая за жизнью, лишь фиксируют то, что она ежедневно и ежечасно преподносит нам.

Сегодня слово «патриотизм» все больше и все чаще выступает как средство манипулирования сознанием больших или малых групп населения для достижения корпоративных целей, чаще всего никак не связанных с интересами Родины, а порой и прямо противоречащих этим интересам.

До словарей такому или подобному определению очень далеко. Прежде чем оседать в словарях, такое содержание слова должно осесть в голове человека. И не как некая, даже самая распрекрасная формула, а как его осязаемая личная потребность.

Диалог в ходе эксперимента

На облаке

– Тише ты!

– В чём дело?

– Стругаешь, как папа Карло…

– Где ты видишь стружку?

– Ну, не стружку… А как это называется?

– Никак. Я ещё не придумал…

– А меня как звать – тоже не придумал?

– Нет. Потом как-нибудь… Впрочем, люди сами придумают тебе имя. И не одно…

– Постой, чего это ты мне прилаживаешь?

– Хвостик… Такой… отросточек. С метёлкой на конце.

– Зачем он? У тебя его, кажется, нет.

– Мне он и не нужен… А тебе полагается по чину.

– То есть?

– Ну, люди должны тебя представлять таким…

– Ты уже второй раз повторяешь это слово – «люди». Что оно значит?

– Такие существа… Я задумал один эксперимент… Видишь, вон в той стороне большой красный шарик? И вокруг ещё несколько, помельче?

– Вижу.

– От большого третий по счёту… Это планета Земля…

– А люди где?

– Их ещё нет. Они появятся позже…

– На этом шарике?

– Да. Но не сразу. Пока там ещё не всё пришло в норму. Но скоро он станет вполне сносным обиталищем для…

– Людей?

– До них пока далеко. Сначала возникнет жизнь…

– Ты говоришь какими-то загадками! Что это?

– Не знаю, как тебе объяснить. Я вообще дефиниций терпеть не могу. Вот у людей это будет любимое занятие… Что такое жизнь? Что такое смерть? Что такое любовь?… Так на чём мы остановились?

– Пожалуй, на людях.

– Нет, на эксперименте… Мне хочется попробовать создать такую саморазвивающуюся систему и посмотреть…

– Терпеть не можешь, но пытаешься: жизнь есть саморазвивающаяся система, которая…

– Это обрубок какой-то, а не дефиниция. Впрочем, таковы они все – ни одна не способна охватить какое-либо явление во всей его… Тьфу, чёрт, куда меня занесло.

– Чёрт? Это ещё что?