Перед грозой так пахнут розы

Кроме того, я охотно отпускал своих подчинённых на митинги, и сам в них участвовал.

Донецко-Луганская агломерация – это самая большая промзона в Европе. Два-три километра за окраину одного города – и вот он, уже начинается другой город. Мы тогда во многих из них побывали.

Больше всего мне запомнился митинг в Красном Луче в последний день марта.

Несмотря на будний день, пришли отпущенные руководителями пять тысяч рабочих. В основном, шахтёры, работающие на концерн «Донбассантрацит». Были и делегации со всей Донецкой и Луганской областей. От Лутугино – я и Санька Седов. Точнее, уже Сан Саныч. Я помнил его молодым и худощавым вчерашним студентом, а теперь он уже степенный и пузатый отец двоих детей. От Шахтёрска – директор шахты, на которого я работал четыре года назад.

Дольше всех выступал мой бывший работодатель из Шахтёрска.

На мой взгляд, он всё правильно говорил. Он пространно разъяснял народу, что вступление в Евросоюз значит конец украинской промышленности. Что навязываемая западенцами русофобия глубоко чужда жителям Донбасса, где издревле коцапы и хохлы жили в мире и согласии. Что хозяева предприятий должны делиться баснословными доходами с эксплуатируемым ими трудовым народом, а не вывозить в столицу всё до копейки. Что дорвавшиеся до власти в Киеве путчисты – бандиты и уголовники, не понимающие никакого другого языка, кроме грубой силы.

Но он не сделал главного вывода. Вспыхнувший конфликт востока и запада Украины – это не просто спор о том, как писать названия городов Донецк и Луганск, с мягким знаком или без. Это конфликт мировоззрений.

Меня удостоили только короткого выступления после него. Звукорежиссёр шепнул, прикрыв свой микрофон:

– Минута, максимум полторы.

Зрители, тем временем, продолжали аплодировать предыдущему оратору.

Но я не растерялся, собрался посреди шумной толпы, и нашёл, что произнести. Кратко, но метко:

– Славянские народы – это православные христиане. Социализм – это верховенство рабочего класса. Да здравствует христианский социализм – диктатура славянского рабочего класса. Донбасс, вставай!

По толпе покатилась волна – народ всё громче и громче пел написанный на днях безвестным композитором марш:

Полощет ветер флаги перемен.

Донбасс готов врага с земли смести.

Он как боец поднимется с колен,

Чтоб вновь свободу обрести.

Отступать больше некуда,

Так бывало не раз.

Возродится Отечество!

Возродится Донбасс!

Возвратится в Отечество

Возрожденный Донбасс…

И мы действительно в это верили. И верим, несмотря ни на что. Даже в последние строки, хоть Россия и не спешит вводить войска, опасаясь войны с НАТО.

Но иногда приходилось и в офисе сидеть.

Здание конторы выходит прямо на один из центральных проспектов.

Вернувшись с обеда, я принимал бухгалтеров, чтобы выработать план, как успокоить Киев насчёт падения доходов и скрыть, чем мы тут на самом деле занимаемся.

Сквозь открытое окно доносился обычный уличный гам. Мимо перекрёстка прогрохотал трамвай, звонком разгоняя автомобили на рельсах.

Но что-то явно чужеродное слышалось с улицы. Чеканил шаг строй, но это были не солдаты. Даже я во время срочной службы ходил строем лучше, хотя по тем меркам был разгильдяем. И пели они нестройно.

Я повернулся в сторону окна. Это были не луганчане. Это были понаехавшие из Тернополя. Передние держали плакат «Бандера прiйде – порядок наведе». Но пели на на рiдноi мове, а на чистом русском языке:

Знамена ввысь! В строю едином слиты,

Штурмовики идут, чеканя шаг.

Друзья, Ротфронтом и реакцией убиты,

Незримо в наших шествуют рядах.

Свободен путь для чёрных батальонов,

Свободен путь для штурмовых колонн!

Глядят на свастику с надеждой миллионы…

У них была такая же форма с рунами на шевронах, что и у молодчиков, разгромивших церковь святителя Луки в Червонохрамске.

Богу одному известно, чего мне стоило сдержаться и не открыть стрельбу по ним из купленного на днях пистолета. Не время ещё. Мы ещё постреляем.

Неожиданно проблему решила моя секретарша. Она закрыла окно в приёмной, несмотря на то, что на улице уже совсем потеплело.

И за двойным стеклопакетом звуки с улицы стали не слышны.

Резко поворачивая шпингалет, она срифмовала строки по-своему:

Свободен путь для штурмовых колонн,

А кто в них марширует, тот – го**он!

– Оксана, что за выражения? Ты же девушка, – с укором произнесла главный бухгалтер предпенсионного возраста.

– А они, что, имеют право матерно оскорблять президента России? – возмутилась девушка, – и зовут меня Ксения.

А девчонка-то молодцом. Совсем молоденькая – родилась, когда Советского Союза уже не было. И до переворота в Киеве была не прочь на мове побалакать. А теперь только и мечтает, чтобы Путин нас поскорее захватил, и требует называть её на русский манер Ксенией, хотя по паспорту она Оксана. О какой такой единой Украине после этого может идти речь?

Когда началось восстание, она слёзно упрашивала меня взять её с собой в повстанческую армию. А я отослал её в грубой форме, мол, иди домой к мамке, в твоём нежном возрасте надо ещё в куклы играть. Но она потом, всё-таки, примкнула к ополчению. И стала снайпером, вспомнив, что в школе показывала лучший результат на юношеских соревнованиях по стрельбе.

А я несколько минут сидел, тупо уставившись в одну точку и думая:

– Если бы все проблемы решались так же легко и просто, одним непринуждённым движением. Закрыли форточку, и как будто бы никаких кошмаров не бывало. Нет фашизма, нет моей возлюбленной в луже крови, а сидит она рядом со мной в номере отеля в Италии, и на Украине нет русофобии, а сидят русский, украинец и казак под абрикосовым деревом и распивают на троих добротный донецкий самогон…