Перед грозой так пахнут розы

Звонил директор. Я открытым текстом рассказал ему, что потерял жену. Он отнёсся с пониманием к тому, что я по этому поводу в свинячьем состоянии, и разрешил до конца недели не появляться в офисе. Только забрать приказ о переводе, и можно сразу ехать в Луганск.

Положив телефон, я снова стал предаваться печали. Даже попробовал сочинить стихотворение о себе. Но спьяну почти всё забыл. Помню только первую строку:

В равноденствие новой зимой завершилась весна…

И концовку:

Так и в сердце моём свет жизни угас.

Я как призрак, ветром носимый.

Человек умирает столько раз,

Сколько раз он теряет любимых.

Сидеть в четырёх стенах было невыносимо. Я взял пухлую пачку наличности и отправился по кабакам.

От безысходности я там закурил. Причём, не только табак. А поздно вечером рискнул даже попробовать купленные на чёрном рынке транквилизаторы.

Вот так и сидел в ночном клубе, тупо таращась в одну точку и монотонно повторяя раз за разом:

– Пам-пам-пам, феназепам, пам-пам.

А утром ездил в метро туда-сюда с бутылкой в руке, размазывая по обросшему щетиной лицу слёзы, сопли и слюни и наливая по доброте душевной таким же слюнявым бомжам.

А ещё сидел у ограды детского сада прямо на земле. Смотрел, как играют дети, и горестно вздыхал о том, что у нас с Натой уже никогда не будет детей.

К шести вечера я вернулся домой и немного протрезвел.

И в тот же час мне позвонил Сергей Валерьевич и предупредил, чтобы я больше не пил, потому что завтра в первой половине дня надо было ехать на похороны.

Но я всё же перед выездом принял чекушку, чтобы приглушить боль. И поехал за рулём пьяный. Мне уже было всё равно.

Хоронили одновременно четверых – отца Виктора, Наталью, Степана Сергеевича и Самуила Моисеевича.

Мне пришла в голову мысль:

– Православных отпел отец Илия, а по еврею и каддиш ятом прочитать некому.

И от этого ещё сильнее полились слёзы.

Среди славянских народов считается, что мужчинам плакать не пристало. А среди евреев мужественность не исключает права проливать слёзы. В этот день я поступил по-еврейски.

Священника хоронили в облачении, бизнесмена в обычном цивильном смокинге, еврея в национальном костюме. А самую молодую из умерших – в заштопанном по лоскутам любимом костюме цветов национального флага, не до конца отстиравшемся от крови.

Мёртвая украинка в окровавленном жовто-блакитном костюме. Символично. Вся Украина теперь мертва. Растерзана по косточками бандеровской нелюдью.

Приехал Сергей Валерьевич с личным водителем покойного сына. Его выносили из грузового микроавтобуса на инвалидной коляске. От стресса и пьянства у восьмидесятилетнего старика парализовало ноги. Нет худшего испытания для родителей, чем хоронить родных детей. Тем более, вместе с внуками.

За время похорон я окончательно отошёл от пьянства и только тогда понял глубину своего горя.

Чем выше взлетел, тем больнее падать. Со своим счастливым браком и блистательной карьерой, я вознёсся до небес. И теперь низвергнут на самое дно ада.

Припарковав машину у станции метро Арсенальная, где мы с Натой так любили ездить на длинных эскалаторах, я поехал по красной ветке на восток. Я опирался спиной о двери, где было написано «Не притулятися». А когда милиционер сделал мне замечание, показал ему средний палец.

Я вышел на станции метро Гидропарк и направился на мост через Днепр.

Раньше я любил стоять на мостах и медитировать, глядя на неспешно текущую равнинную реку.

Теперь я поднялся на мост, как я считал, в последний раз. Минут десять я, как встарь, смотрел на воду, а потом понял, что пора кончать. Сразу и со всем.

Я сделал резкое движение ногой, чтобы перемахнуть ограждение и прыгнуть в студёные воды.

Но вторую ногу переставить не успел.

Прямо с небес на меня смотрели: Наталья в подвенечном платье, отец Виктор в праздничном облачении и ещё один человек. Юноша с крыльями. То ли ангел-хранитель, то ли белая горячка.

Наталка кричала в своей обычной эмоциональной манере:

– Не делай этого! Не смей! Ты слышишь, тряпка? Я тебе приказываю: жить!

Священник уточнил тихим и спокойным голосом:

– Я тебя прошу.

А ангел-хранитель ответил за них обоих:

– Мы все тебя просим.

* * *

Следующий день был воскресеньем. Утром я исповедался отцу Илии, не забыв упомянуть и попытку суицида, но, несмотря на это, был допущен к причастию.

Остаток дня я посвятил подготовке к переезду в Луганск, куда уже было пора выдвигаться.

Первым делом, я коротко остриг волосы, доходившие почти до груди. Во-первых, чтоб перестать быть похожим на старое фото из базы данных «Их разыскивает милиция». А во-вторых, имея намерение вступить в нарождающуюся повстанческую армию, заранее постригся по-военному. И, выйдя из парикмахерской, начал обтяпывать тёмные делишки во имя светлой цели.

Мне удалось накупить золотых украшений в ломбардах по дешёвке на 15 тысяч долларов. Не помешает, учитывая, какая инфляция ожидает гривну, когда Крым отпал, а Донбасс вот-вот отпадёт.

А ещё удалось купить на чёрном рынке вместо игрушечного пистолета настоящий Макарыч. В плане дальней стрельбы эта пукалка слова доброго не стоит. Но если бандиты остановят по пути мою машину, чтобы золото забрать – самое то. До восьми отморозков смогу восемью патронами утихомирить.

Когда стемнело, я проехал по Лаврской улице, чтобы бросить прощальный взгляд на любимый монастырь, где служит отец Илия, про которого я не знаю, увижу ли его когда-нибудь ещё.

За день власти успели выставить у ворот монастыря охрану, чтобы не пускать паломников.

«Штирлиц едет в Берлин работать», вспомнилась финальная фраза из известного советского сериала.

А я еду работать в Луганск.