Тень Земли: Дар

– Надо же, совсем не помню!

Глеб потом долго размышлял над этим эпизодом и нашел только одно объяснение: талисман – именно он приказал коту погасить лунный свет; видно, тот колдун как-то использовал лунную энергию, – вызывает же луна приливы, например. Кто знает, какие штучки можно выделывать с помощью колдовства над обычными объектами природы! Тут и стулья разговаривать умеют, может, и грибы начнут в футбол играть.

Потянулись бесконечные дни. Сентябрь кончался. Все прохладнее становился ветер, все меньше листьев оставалось на деревьях, все реже показывалось солнце. Сразу после того случая с луной Глеба поселили в горнице Григория, мальчик ни днем, ни ночью не оставался один, его страхи вскоре забылись, и ожидание беды уступило место беспросветной тоске по дому. За две недели лесной жизни Глеб перезнакомился со всеми местными знаменитостями, перепробовал все дары леса в сушеном, моченом, вареном, пареном, соленом, засахаренном, копченом, свежем и даже заможжевеленном виде. Он удил рыбу в бобровой заводи, ходил по грибы, по орехи и по желуди, помогал Григорию лечить больные деревья, судил молодого волка за нарушение правил охоты и много еще чем занимался. Но постоянно думал о доме.

Велик был Лещинный лес, хотя, по словам Григория, площадь его сократилась в три раза за двести лет и особенно сильно – за последние полвека. Лес горел, засыхал на корню и гнил в болоте, но это все мелочи. На месте пожарища вырастали новые заросли, да такие густые, что приходилось прореживать; болото, насытившись, отступало, и на пригорки вокруг него высыпали молодые березки. Хозяин холил свой лес, деревья были здоровые, могучие, и не брал их ни жар, ни холод. Главные враги леса – люди, которые безжалостно вырубили сквозную просеку для линии электропередач, опустошили огромные площади под поля и под фундаменты зданий наступающего города. Хотели провести дорогу прямо сквозь лещинное сердце леса, но встали стеной вековые дубы, и дорога свернула – дешевле было проложить лишние километры в обход. Издавна славился этот лес лещинными орехами, крупными и крепкими. Были тут богатые места рыбные, грибные и ягодные, целые поляны засажены отличными травами-медоносами, и дикие пчелы работали – только поспевай вынимать мед из бортей. Именно об этом лесе и рассказывал Старобор, тут он познакомился с Григорием и жил с ним по соседству много веков, пока не грянула беда и не развела их в разные стороны, превратив зеленые просторы в дикую пустошь.

Глебу стыдно было за людей своего мира, и тем более любопытно было познакомиться со здешними людьми, которые называли себя лещанами. Жили они в маленькой деревушке на южной окраине. Жили тихо и мирно. Их предки появились тут четыре века назад – погорельцы из старых деревень, уничтоженных войной, – распахали заброшенную землю, развели скот, брали дары леса и платили ему любовью и уважением. Никакой техники эти люди не знали, жили по-старинке, письменность забыли за ненадобностью, а верили в лесных духов и передавали из поколения в поколение сказания о своих героях, которые когда-то помогли защитить лес от темной нечисти.

Лещане приняли гостя открыто, но не особенно радушно. Глеб гостил у них три дня, пока его лосю Дуброгу не надоела ячменная солома и он не запросился обратно в лес. Люди работали с восхода до заката, спеша закончить уборочный сезон. Старики говорили, что до холодных дождей осталась неделя. За это время нужно было полностью убрать с полей солому, провеять зерно, собрать урожай овощей. Женщины, свободные от полевых работ, были заняты скотиной, молодежь уходила в лес за грибами и травами. Глеб «отметился» и тут, и там, но скоро понял, что только мешается под ногами. У него была ясная цель: выяснить, не знают ли местные люди, как можно попасть в тот мир, или кто другой может помочь в этом деле. Но лещане были неразговорчивы.

Пожилой пасечник Евсей вынимал соты из колоды, где содержалась большая пчелиная семья, когда мальчик остановился, чтобы поздороваться.

– Здравствуй, дедушка.

– Здравствуй и ты, отрок, – ответил лещанин, не поворачивая головы; янтарный мед огромной густой каплей стекал в глиняный горшок, сверкая на солнце. – Отведаешь медку?

Глеб сглотнул слюнки:

– Хотелось бы. Спасибо. Это дикие пчелы?

– Нет, зачем же. Это наши пчелы, а дикие живут в лесу, находят дупло и живут.

Пасечник дождался, когда мед вытек, убрал пустые соты в колоду, потом зачерпнул деревянной ложкой из горшка и протянул мальчику. Глеб еще у Старобора впервые попробовал настоящий мед и теперь с наслаждением вылизал ложку. Дома он относился к меду как к лекарству, мог его съесть только по принуждению. А здешний мед – не чета тому, ешь его, и словно оживает у тебя внутри летняя цветочная поляна.

– Дедушка, а ты всю жизнь здесь живешь?

– Да. Живу, мед жую, молоком запиваю, – неожиданно усмехнулся Евсей.

– И не скучно тебе жить на одном месте всю жизнь?

– Не скучно ли? Хе-хе! Нет, не скучно. А ты почему спросил? Тебе скучно у нас разве?

– Да нет, конечно, – замялся Глеб. – Я вот все выспрашиваю, не знает ли кто из ваших дорогу в мой мир, да никто говорить не хочет.

– Это, брат, тебе должно быть известно, как ты к нам попал. Где вход, там, наверно, и выход. А из нашей деревни вообще нет никаких дорог.

– Вы, значит, так и живете: к вам никто и вы никуда? Типа родовой общины? Даже ни с кем не торгуете? Натуральное хозяйство у вас, наверное, да?

– Как, как ты сказал? Ты говорил бы по-нашему, а то ведь не каждый тебя поймет.

– Да я вот слышал, что где-то вроде бы живут какие-то другие люди. Как бы мне к ним попасть, ты не знаешь?

Глеб смотрел на пасечника, ожидая ответа. Старик внешне, кажется, совсем не изменился: все те же уверенные движения и добродушно-спокойное лицо. Но до чего же холодный стал у него голос, когда он после долгой паузы ответил:

– Знаю, отрок, что ты уж не первый день пытаешь нас такими словами. Не был бы ты гостем Григория, давно бы уж и нашим гостем перестал быть. Хочешь гостить – гости, но о том не будет у нас с тобой разговора.

Он повернулся спиной, собираясь опорожнить новую колоду, но не заметил, что горшок уже полон, и мед выплыл через край, потек по горшку на землю.

Глеб ретировался, недоумевая, чем так раздосадовал старика.

„Не все в этом мире добрые да приветливые. Звери – и те добрее людей. А люди какие-то странные. Разве я неучтиво спросил? Или обидел чем-нибудь? Все тут как нарочно скрывают что-то. Они живут дома, а как другим домой попасть – им и дела нет. Если б я мог вернуться к Старобору, разве бы ходил тут и выспрашивал?“

Он уселся на теплое место под сосной и задумался. Выходило так, что пути из этого леса ему не было. Он предполагал, что между его миром и этим есть какие-то таинственные проходы, единственный известный был ему недоступен из-за Черного Стража, а где искать другие? Если бы такой проход был поблизости, Григорий бы наверняка знал и не стал бы скрывать. Что же делать дальше? Сидеть и ждать неизвестно чего или самому искать неизвестно где? Может быть, Страж когда-нибудь оставит Старобора в покое, и проход освободится? А может, Старобора-то уж и на свете нет…

„Одна надежда – на Григория. Как скажет он, так и сделаю“, – решил Глеб.

Сзади хрустнула ветка. Глеб обернулся и увидел идущего к нему молодого лещанина. Он приближался как бы таясь, часто оглядываясь по сторонам. Подошел и присел рядом.

– Если решишь идти к светлым людям, то будешь не один, – сказал он, разжигая в сердце мальчика угасшую было надежду. – Ты бы отправлялся назад в Лещинные Хоромы. Не ко двору ты здесь у нас пришелся: говорят, ты принес нам беду. А я навещу тебя, когда закончим страду, тогда и поговорим.

– Кто ты? – Глеб схватил парня за руку, потому что тот уже поднялся, чтобы уйти.

– Зовут меня Гаврила. Гаврила Евсеич. Ну, прощай пока что.

В тот же день Глеб, ни с кем не попрощавшись, покинул неприветливую деревню. Дуброг мягко ступал копытами по опавшим листьям. Погода стояла теплая – теплее, чем в сентябре, который только что закончился, и мягче даже, чем в ином августе, который хоть и значится летним месяцем, но иногда разводит настоящую осеннюю слякоть. После двух холодных сентябрьских недель деревья в лесу сохранили мало зелени и теперь красовались своими желтыми и красными нарядами. Листьев на ветках оставалось еще очень много, у деревьев был целый месяц в запасе, а то и больше, чтобы как следует подготовиться к зиме. Среди молчаливых и неподвижных (на наш взгляд) лесных обитателей тоже есть свои торопыги-непоседы и тихони-тугодумы: вон, рябины и липы уже растеряли половину своего наряда, а карагач до самого рождества простоит с озябшими мелкими листочками. А сосна, как мудрый философ, неторопливо смотрит со своей высоты как течет жизнь и слушает небо; что весна для нее, что осень – мелочи природы, не стоящие внимания. И ель такая же на первый взгляд, только ближе к земле, а на самом деле – несносная болтушка и сплетница, приветит под собой муравейник и разнесет по всему лесу мелкие муравьиные тайны. Жаль, нет в этих краях могучего властелина хвойной породы – кедра. Но зато много дубов, а они тоже солидные и серьезные, основательно врастают в землю и меряют жизнь не десятками лет, а сотнями.

В Лещинных Хоромах тепло и тихо. Круглый год зеленеет трава в залах и горницах, цветут одуванчики и вьются по стенам плющи, питаясь добрым лесным волшебством. В круглых окошках нет стекол, но холодному ветру, дождю и снегу тут путь закрыт.

Гаврила явился через шесть дней. Это время Глеб высчитал, как Робинзон, поставив насечки на палке, которая служила ему посохом и орудием в грибной охоте. Задним числом он отметил все дни со времени неудачного посещения подвала, насечек набралось порядочно, и сколько их еще будет – неизвестно. Лещанина сопровождала девушка, высокая и рыжеволосая, в меховой куртке и меховых штанах, с охотничьим ножом на поясе. Они привезли Григорию осенние дары (за которые тот отдарил втройне) и преподнесли Глебу целый горшок меда. И вот что узнал Глеб из разговора с ними.

Лещане, оказывается, прекрасно знали о людях своего мира, которые живут на востоке в обширных лесах. Живут и ведут долгую, почти безнадежную борьбу с силами тьмы. Люди эти сильны своим духом и чародейством, их мудрецы вполне могут знать о неведомых путях между миром Земли и миром Людей, потому что неведомое для них – открытая книга, из которой они постигают тайны мироздания. Можно подумать: ну что ж, живут где-то там и пусть себе живут, кому надо – вспомнит о них добрым словом за то, что они такие светлые да мудрые, а кому не надо – забудет, живя собственными заботами.

Однако для лещан это очень больной вопрос. Вроде бы хотят они жить сами по себе, не вмешиваясь в чужие дела и себя не выставляя напоказ. Но в недобрые годы – то через десять лет, то через двадцать, – объявляется в этих местах старик. Всегда один и тот же, в зеленом ветхом плаще с капюшоном, на том же коне, что и сто лет назад. Говорят, скитается он по миру, не зная пристанища, и объезжает племена людей, живущих обособленно, как лещане. Как он находит дорогу, не поймешь, потому что старик слепой – глаза у него то ли выколоты, то ли выклеваны.

Он въезжает в село (обычно под вечер), останавливает коня на вечевом поле и поет о прекрасной далекой земле, о человеческой любви и доблести, о могучих витязях и мудрых правителях. Голос его имеет такую власть, что, когда он уезжает, молодежь теряет покой. Лучшие из лучших уходят вслед за ним и никогда не возвращаются. Он приезжал этим летом, и теперь девятнадцать юношей и девушек (в самом цвету!) сговорились покинуть родной лес, не страшась ни долгого пути, ни чужих мест, ни тьмы, ни погибели. Их уговорили только повременить до осени. Теперь время пришло. И через три дня отряд отправляется на восток.

– Мы с Ольшаной тоже пойдем, хоть наши родители против. Можем взять и тебя, – объявил Гаврила.

Глеб не знал, что и думать. Хотя бы представить, где эта прекрасная земля!

– А далеко это? – спросил он.

– Нам такой вопрос и в голову не приходил. Зачем это! Мы знаем, куда идем – это главное. Там война. Прекрасный мир в опасности. Мы нужны нашим братьям, они ждут нас. Ну так что, готовить на тебя запас?

Глеб замялся. Ему, правда, хотелось бы пойти за счастьем с этими прекрасными людьми, но не уведет ли его эта дорога в сторону от цели, не закроет ли путь домой? Добро им тут рассуждать о битвах и славе, а ему-то, школьнику двадцать первого века, разве место в этом мире витязей и чародеев? Да ему бы и родители запретили: мол, подрасти для начала.

– Я должен спросить Григория, – ответил он, опустив глаза и почему-то краснея.

– Вот как, – сказал Гаврила и этим ограничился.

А Ольшана взяла мальчика за руку и, когда Глеб поднял глаза, улыбнулась ему:

– Ты, все-таки, подумай. Если решишь идти, то найдешь меня в доме кузнеца. Только решай скорее – десятого октября проводы. Мы выступаем в полдень.

И они ушли. А Григорий-то был тут как тут.

– Мал ты еще для таких дел, – веско сказал он. – Полюбили мы тебя, Глеб, и я не хочу, чтобы ты сгинул понапрасну. Живи у нас, пока не будет мне ясного знака насчет тебя. Может, сами что решим, а может, кто подскажет. Старобор либо другой кто, надежнейший и мудрейший, поможет тебе.