Тяга к свершениям: книга четвертая

– Правильно будет унифицировать букву «ё». Это дублирующая буква, совершенно бесполезная.

– Бесполезная? И как мы без нее будем общаться? Что это такое получиться: елка, вместо ёлка, и ежик, вместо ёжик? Это же смысловая буква – не просто так.

– Ты помнишь, до революции существовала буква «i»? Такая, с точкой наверху, – обратился Дульцов к Роману, указательным пальцем изобразив ее при этом в воздухе.

– Да. Хорошая буква была, – ответил Роман.

– Она использовалась в некоторых случаях вместо «и», как сейчас используется «ё», вместо «е». Например, раньше если слово «мир» писалось через букву «и», то оно означало…, – тут Дульцов замялся, силясь произнести что-то, но не находя для этого нужных слов, – как бы… противоположность войны… состояние отсутствия конфликта… Ну ты понял. А если писалось «мiр» через букву «i», то имелось в виду «мир», в смысле – планета земля. Сейчас буквы «i» нет, и оба этих слова пишутся одинаково, но у тебя, я думаю, никогда не возникало вопроса, что имеется в виду под словом мир в том или ином случае, например в названии эпопеи Толстого. То же самое с буквой «ё», тем более что эта буква и так уже нигде не пишется… Вообще, тридцать три буквы – слишком много. Надо не только «ё» упразднить, но и «й», «ы», твердый знак тоже.

– Ты что серьезно? Да сокращение количества букв сделает язык примитивным, – как ни в чем не бывало, перешел к другому утверждению Роман. На уровне подсознания он почувствовал правоту друга, но не в силах согласится, попросту уклонился в сторону, акцентировав внимание уже на совершенно другом аспекте обсуждаемого вопроса.

– Кто тебе сказал, что это сделает язык примитивным? – еле сдержал в себе эмоции Дульцов. – При последней реформе русского языка в восемнадцатом году убрали четыре буквы: он стал проще, но при этом его разнообразие ничуть не уменьшилось.

– Из-за уменьшения количества букв потерялись многие описательные свойства.

– Что за ерунда! – воскликнул Дульцов, так что даже сам смутился, как громко прозвучала сейчас в кафе его фраза. – Ничего не потерялось. Ты же читаешь дореволюционных писателей, и при этом понимаешь все, до последнего слова, до мельчайшего нюанса. Реформа совсем не обеднила язык, но сделало его намного легче!

– Да этой реформой убили язык. Раньше буквы имели название, несли в себе смысловой посыл: Аз, Буки, Веди… В ходе реформы они потеряли свое символичное значение, свои корни, – в очередной раз ушел в сторону Роман, попросту не заметив железные аргументы друга.

Дульцов готов уже был взорваться от возмущения. Все те логические доводы, которые он приводил в поддержку своего мнения, Роман упорно игнорировал, и это невероятно его злило. Дульцову всегда нравилось общаться с Романом, нравился его образ мыслей, но при этом его не менее сильно раздражал в нем один пункт, а именно – когда друг нес всю эту чепуху про корни и связь с духовным миром, превращаясь из интересного собеседника в ортодоксального болвана.

На старших курсах института Роман увлекся определенными идеями, и некоторое время даже состоял членом в одной общественной организации. Организация эта было почти политическим объединением, и имела очень самобытное название: то ли «Славянская правда», то ли «Истинная воля». Идеология объединения базировалась на утверждении, что русская культура имеет уникальную, по своей глубине и силе, связь с неким «духовным миром планеты». Для подтверждения обоснованности этой идеи внутри общества активно распространялись и муссировались различные псевдонаучные теории о некогда существовавших на земле невероятно развитых древних цивилизациях, о том, что на самом деле исходя из новейших находок археологов славянская культура является самой древнейшей в мире, что именно от нее пошла вся человеческая цивилизация, что даже якобы в северной Америке в пещерах находили надписи, которым было никак не менее нескольких сотен тысяч лет, и что написаны они были на кириллице. Все эти доводы сами по себе, по отдельности, были абсолютно несостоятельны, а порой даже до очевидности абсурдны, смехотворны; но грамотно выстроенные в систему, они смотрелись довольно стройно: скрывая недостатки друг друга и акцентируя внимания на общих моментах, они поддерживали сами себя, подобно тому, как отдельные металлические части, тонущие в воде, определенным образом собранные вместе могут держаться на ее поверхности. Одним же из основных канонов этой организации как раз и была идея, что через неповторимый и живой русский язык осуществляется необъяснимая современной наукой связь носителя этого языка с «духовным миром планеты».

Роман состоял членом этого объединения чуть больше года, после чего благополучно покинул его, но некоторыми идеями он успел за это время проникнуться очень глубоко. Конечно, это проявлялось только в отношении узкого круга вопросов, таких как происхождение человека, роль русского языка, да еще может быть трех-четырех, но уж если разговор касался этих тем, то Роман демонстрировал невероятную упертость. В такие моменты Дульцов про себя часто сравнивал Романа со своей уже пожилой тетей – глубоко верующей женщиной, которую он, не смотря на это, очень любил. Наблюдая за ними, он выделил для себя в их поведении одну общую характерную особенность: когда речь заходила о религии, его тетя точно так же, как сейчас Роман, попросту игнорировала конструктивную критику и любые доводы, противоречащие ее идеям, и вместо того чтобы приводить аргументы по существу вопроса, как загипнотизированная повторяла какие-нибудь свои убеждения, которые могли даже не вписываться в общий контекст разговора.

Смотря на свою тетю, а позже и на Романа, Дульцов никогда не переставал удивляться тому, как человек легко может сделать свое сознание жертвой сформированных убеждений. Он воочию наблюдал, как люди, строя какую-нибудь идею, собственноручно формируя ее у себя в голове как крепость, потом, выстроив, забирались внутрь и полностью теряли объективность, переставали воспринимать очевидные истины, становились просто непробиваемыми. Его невероятно раздражало, когда человек, закрывшись в подобной раковине, сделанной из убеждений и предрассудков, рассуждал совершенно иррационально, не слыша никаких доводов и упорно противореча любой логике. Имея пытливый гибкий ум, Дульцов всей своей сущностью протестовал против проявлений подобной близорукости, но в то же самое время эти проявления ужасно его пугали. Осознание того, что человек так легко может стать заложником собственных устоявшихся убеждений пробирало его до глубины души. С содроганием приходил он иногда к мысли, что его мозг возможно тоже в некоторых вопросах принял определенную форму, застыл в ней как холодец, и позже, когда, под влиянием новых научных открытий или цепочек логических рассуждений, форма распадется, его отношение к этому вопросу так и останется застывшим в прежней несуразной, нелепой форме. Думал он, что может быть и есть у него уже такие реакционные убеждения, но он и не знает о них, потому что подсознание блокирует противоречащую его взглядам информацию, не позволяя ее даже заметить, не говоря уже о том, чтобы оценить и принять.

– Подожди, – обратился Дульцов к Роману. Сумев-таки совладать с собой, погасить негодование и вернуть мысли в конструктивное русло, он понял, что прямой аргументацией здесь ничего нельзя было добиться, и решил прибегнуть к методу Сократа. – Я правильно тебя услышал: ты считаешь русский язык одним из самых богатых и развитых языков в мире?

– Конечно, – ответил Роман.

– А он богаче, например, китайского?

– Мне сложно сравнивать. Я не знаю китайского языка.

– Но уж точно не уступает ему? – не унимался Дульцов.

– Я думаю справедливо будет утверждать, что русский язык как минимум не уступает китайскому по своей силе, – согласился с ним Роман.

– Но ведь в русском языке всего тридцать три буквы, а в китайском – тысячи иероглифов, каждый из которых при этом имеет свое особое символическое значение. И несмотря на это, русский язык, как мы знаем, не уступает китайскому по глубине и разнообразию… Отсюда следует, что богатство и выразительность языка не зависят ни от количества символов его выражающих, ни от того, несут ли эти символы какую-нибудь смысловую нагрузку (как в китайском или русском до революции), или просто являются буквами!

Роман молчал. Дульцов так подвел его к этому утверждению, что он не мог уже никак возразить ему. Но парадокс! – признать точку зрения друга верной, Роман тоже был не в состоянии. И не потому, что считал ее ошибочной. Он сам на секунду даже почувствовал, что Дульцов прав, как будто даже осознал это, но, тем не менее, тут же выкинул из головы. Роман не мог согласиться с другом, просто потому, что не мог этого сделать. Его подсознание полностью блокировало эту информацию, не позволяло ей остаться в его голове, потому что тогда Роман усомнился бы в собственных убеждениях, в убеждениях, на которых зиждилось его мировоззрение, в которые он поверил настолько, что они стали частью его самого. Без этих убеждений его подсознание потеряло бы существеннейшую опору в этом мире, столь еще непонятном, и во многом пугающем, и поэтому оно не позволяло Роману даже просто попытаться осмыслить услышанное.

– Но ведь язык не обязательно должен быть простым, чтобы с его помощью можно было изображать все бесконечное многообразие жизни, – только и смог отрешенно произнести Роман.

– Конечно, он не обязательно должен быть простым, чтобы быть богатым и красивым,– спокойно согласился Дульцов. – Но боюсь, если он не будет простым, то в условиях современной глобализации он рискует вскоре стать мертвым.

– О чем ты? – спросил Роман, не поняв друга, но, тем не менее, искренне заинтересовавшись.

– Почему сформировалось множество различных языков? – продолжил Дульцов издалека, выражая мысли в свойственной ему подробной манере. – Из-за низкой мобильности отдельных человеческих групп с одной стороны, и их самодостаточности с другой. В прошлом люди жили замкнутые в своих группах: большинство из них не имело возможности перемещаться на достаточно большие расстояния (это было дорого и очень долго), да к тому же им этого вовсе и не требовалось. Такое положение вещей сохранялось еще каких-нибудь сто лет назад, когда большинство людей умирало, так ни разу в своей жизни и не выехав за пределы родной страны. Но сейчас ситуация изменилась до неузнаваемости. Постоянно возрастает потребность в международном общении: покупаешь ли ты что-нибудь на аукционе, занимаешься бизнесом, хочешь забронировать отель в другой стране через интернет или просто едешь на отдых. А сколько стало интернациональных мероприятий, начиная музыкальными конкурсами и заканчивая мировыми чемпионатами по каждому без исключения виду спорта: от футбола до дартса? За последние пятьдесят лет стало возможным быстро и относительно недорого перемещаться по планете, а потребности в общении с иностранцами (вживую или через интернет) возрастают с каждым годом. Да что говорить, вот приедем в Китай – сам почувствуешь. И неизбежным следствием этих процессов становится один общий мировой язык.

– Мировой язык? – произнес Роман с явным скептицизмом в голосе.

– Все к этому и идет. Взрывной рост взаимодействия с гражданами не только своей страны, но и иностранцами приведет к существованию одного языка. Ну может быть нескольких крупнейших, а в далекой перспективе – все-равно одного. Это неизбежный процесс, и происходить он будет по тем же причинам и законам, по которым отдельные диалекты малых регионов со временем сливались в один общий язык, распространяясь на все большее пространство. И в этом процессе, как и в жизни, выживут сильнейшие… А посмотри, что сейчас происходит. Бывшие республики СССР, в которых подавляющее большинство образованного населения свободно владеет русским языком, отказываются от русского. Мало того, что все книги в этих странах переведены уже на русский, что у них существует уникальная возможность свободно общаться и объясняться на всем пространстве бывшего союза, так это еще и огромное стратегическое преимущество наших стран, которого лишены многие другие государства. Украинцев вообще не понимаю! Какова вероятность, что украинский язык будут жив через две-три тысячи лет? Мизерная, а скорее – нулевая. И лучшей альтернативы, чем самый близкий, родственный русский язык им уж точно не найти. Ты знаешь, что Гоголь не написал ни одного произведения на украинском? А уж величественней украинца в литературе еще не было. Странам бывшего СССР не следует уходить от русского языка, потому что, помимо всех очевидных преимуществ, это существенно повысит шансы того, что ставший родным для сотен миллионов людей язык сохранится в водовороте тысячелетий.

– Ну, так я точно о том же и говорю! – обрадовался Роман, с искренней любовью смотря сейчас на друга. – Я же только и пытаюсь тебе все это время сказать, что нам необходимо сохранить русский язык, а не разрушать его.

– Но чтобы сохранить наш язык мы должны его упрощать!.. Я полностью разделяю твою точку зрения, что русский язык богатый и сильный, возможно даже самый выразительный язык в мире, и мне бы очень хотелось, чтобы он стал мировым языком. Но чтобы он не затерялся в ворохе истории, был в состоянии конкурировать за звание глобального, им должно пользоваться как можно большее количество людей. А это зависит от двух факторов. Во-первых, от совокупной силы всех государств, говорящих на русском языке. Здесь дела обстоят плохо, и не только потому, что республики бывшего СССР проявляют поразительную недальновидность, отказываясь от русского языка, но в большей степени из-за того, что наши современные руководители также близоруки и даже не пытаются связать себя с этими, столь близкими нам по духу и по культуре государствами, а горделиво воротят нос, мол, мы сами и без вас справимся. Справимся – в этом-то как раз никто и не сомневается, – усмехнулся Дульцов.

– А во-вторых?

– Второй фактор – это простота языка. Больше миллиарда людей, или каждый седьмой на планете, разговаривает на китайском, но китайский язык никогда не станет мировым по одной простой причине – он очень сложный. Сложный язык не может стать мировым. Поэтому было бы разумно в первую очередь упростить русский, в частности уменьшить количество букв (не бездумно, конечно, а убрав те, без которых вполне можно обойтись), а потом уже приступать к его популяризации. Здесь у нас более чем хорошие шансы. Но чтобы продолжать существовать, надо постоянно совершенствоваться, – сказав это, Дульцов замолчал было на секунду, но тут же обратился к проходящей мимо их столика официантке: – Девушка, можно счет?

– Сейчас будет, – ответила официантка уходя.

Через минуту она вернулась, и друзья, расплатившись, вышли на улицу. У них почти не осталось наличных денег, но это не должно было стать проблемой: они не должны были им больше понадобиться до самой границы, да кроме того у Романа была еще некоторая сумма на карточке, которую всегда можно было снять, найдя где-нибудь банкомат.

Сев в машину, друзья отправились дальше. Небо было ясное, а дорога пустая, и Роман смело прибавил газу. Однако проехал он так совсем недолго: уже через несколько минут ему пришлось сбросить скорость и почти остановиться, потому что путь машине преградил трактор. Трактор еле двигался, но обогнать его Роману мешали правила: для этого ему пришлось бы пересечь сплошную линию разметки, которая запрещала здесь обгон и, несмотря на то, что дорога прекрасно просматривалась вперед как минимум километра на два, а встречная полоса была совершенно пустой, Роман не собирался нарушать их. Это был один из его принципов – не выезжать на встречную полосу на трассе, если это запрещает разметка. Но плестись за трактором ему тоже было тягостно, и Роман в нетерпении сократил дистанцию, так что почти прижался к нему сзади. Видимо, в этот момент водитель трактора заметил, что создает помехи их движению и решил пропустить Романа. Он мигнул левым сигналом поворота, давая понять, что встречная полоса свободна, и взял правее, съехав одним колесом на обочину и освободив этим маневром почти всю дорогу. Роман, резко ускорился и в несколько секунд обогнал трактор, но только он вернулся на свою полосу, как из-за кустов метрах в четырехстах от них на дороге появилась какая-то фигура.

– Вот черт! – выругался Роман

– Менты! – сказал Дульцов и, тут же пристегнувшись, принялся спешно поднимать спинку своего сидения, чтобы успеть придать себе вертикальное положение.

Человек на дороге действительно оказался полицейским, и когда друзья приблизились, он жестом потребовал от них остановить машину.

III

– Ст…ший …па…пщик П…т…ев, – промямлил какую-то глухую несуразицу полицейский, только друзья вышли из машины, и тут же продолжил, совсем ясно и отчетливо, обращаясь к Роману – Ваше удостоверение.

Это был низкорослый, худощавый мужчина, с неприятным широким пухлым и рябым лицом. Его плотные губы, сложенные ровной горизонтальной линией, располагались значительно ниже того места, где должны были по идее находиться, отчего подбородок казался очень маленьким и узким; нос почти не имел переносицы и на конце курносо приподнимался вверх, а большие выпученные карие глаза были неестественно и даже пугающе сильно расставлены относительно друг друга. Лицо полицейского выражало некоторую усталость и полное безразличие.

– Я не расслышал вашей фамилии, – сходу уточнил у полицейского Дульцов.

– Старший прапорщик Плетнев, – выговаривая слова, с крайне недовольным видом повторил полицейский, взяв из рук Романа протянутые документы. – Вы нарушили правила – выехали на встречную полосу. Пройдемте в машину, – пригласил он Романа и, не возвращая ему документы, направился к полицейскому автомобилю, который стоял на обочине, тут же за кустами, и, несмотря на яркий бело-синий цвет кузова, был спрятан в них так искусно, что уже со ста метров не было никакой возможности разглядеть его в листве.

– А что, вам маскировочные сетки на машины еще не выдают? – громко, чтобы его наверняка услышали, с язвительной усмешкой произнес Дульцов вслед Плетневу.

Он остался стоять возле своей машины; Роман же пошел за полицейским в патрульный автомобиль, раздраженный несдержанностью и излишней болтливостью друга, который столь не вовремя решил высказать свое ироничное замечание. Плетнев жестом показал Роману, чтобы тот садился сзади с правой стороны, а сам, передав в открытое окно сидящему в машине напарнику изъятые документы, пошел назад к дороге.

Сев в машину, Роман оказался прямо за сидящим на переднем пассажирском месте полицейским. Половину заднего сидения занимал какой-то большой ящик из черного пластика, который не позволял ему подвинуться левее, отчего разобрать лицо стража порядка он не мог. По погонам, правда, Роман понял, что сидящий впереди полицейский был старшим лейтенантом, но это почти ничего ему не дало. Отсутствие возможности видеть эмоции собеседника, да и просто знать, как он выглядит, многократно усилило тот дискомфорт и смятение, которые царил сейчас в голове у Романа. Несмотря на то, что он не имел своего автомобиля, его много раз останавливали, когда он управлял машиной отца или брата, и всегда Роман быстро давал полицейским взятку и ехал дальше. Но сейчас так просто разрешить ситуацию не представлялось возможным. Он сидел, потирая друг о дружку вспотевшие от волнения ладони и отчаянно пытаясь придумать какой-нибудь выход, но сознание его совершенно зациклилось. Вместо того чтобы начать соображать, что требуется сейчас предпринять, Роман снова и снова возвращался к мыслям о том, чего не надо было делать, чтобы оказаться в такой ситуации. «Это лишение прав – сто процентов. И что же делать? – думал он в этот момент. – Вот дурак! Зачем же я обгонял этот трактор?! Ехал бы спокойно за ним… Да хотя бы пятьсот рублей с собой было – это бы все упростило. Но если он меня сейчас оформит, то суда точно не избежать. Что же теперь делать?».

– Роман Леонидович, это ваша машина? – спросил лейтенант, твердым и безразличным голосом. Вытянув руку из-за сидения, он указал на небольшой экран, находившийся на том самом пластиковом ящике, который стоял слева от Романа.

Садясь в машину, Роман в волнении не заметил этот экран, но сейчас увидел и его, и то, что на нем действительно предательски четко был зафиксирован момент, когда он, обгоняя трактор, частично заехал на встречную полосу. Кадр был на редкость удачным и подробным – там было видно все, плоть до номера машины, и отрицать этот факт не имело никакого смысла.

– Да, – тихо ответил Роман.

– Выезд на встречную полосу с пересечением сплошной линии разметки наказывается лишением прав управления транспортным средством на срок от четырех до шести месяцев, с изъятием водительского удостоверения, – заученно-монотонно проговорил лейтенант, но, выдержав короткую паузу, вопросительно и на этот раз с явными нотками заинтересованности в голосе, добавил: – Я оформляю?