Тяга к свершениям: книга четвертая

– Я вас засужу! – уже стоя, в гневе восклицал Майский. – Думаете, это вам так просто с рук сойдет?! Не на того напали!

– Прекрасно, – при словах о суде Белокобыльский даже как-то успокоился и повеселел. – Увидимся в суде.

Не говоря больше ни слова, Майский вышел в коридор, так громко хлопнув при этом дверью, что стекла во всех шкафах тревожно задрожали, наполняя кабинет протяжным звоном.

«Вот же придурок!», – в сильнейшей злобе сжав зубы, выругался про себя Белокобыльский.

Глава третья

«Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть.», Л.Н.Толстой, «Война и мир»

«Остерегайтесь обидеть отшельника! Но если вы это сделали, то уж и убейте его!», Ф.Ницше, «Так говорил Заратустра»

I

После повторного посещения пенсионного фонда и разговора с Белокобыльским Майского охватила глубокая непрекращающаяся депрессия. Окончательно понял он, что пенсию по инвалидности ему никто увеличивать не станет и что придется смириться с очередным ее урезанием до нынешних пяти тысяч в месяц. Перед ним встала задача научиться обходиться столь мизерными средствами, и это оказалось не так-то просто: как не прикидывал он свой бюджет, ему хватало только на еду да на коммунальные платежи – о более-менее полноценной жизни не могло быть и речи.

Думая обо всем этом, о своей жизни, своем будущем Майский закипал изнутри лютой злобой. Но происходила эта иступленная озлобленность не из одного только факта теперешней его нищенской пенсии, а в большей степени из поглотившего Майского ощущения своей абсолютной ничтожности. В результате последнего визита в пенсионный фонд он был вконец унижен и оскорблен. Белокобыльский со всей очевидностью показал ему, что он никто, пустое место, бессмысленное бесправное существо, вынужденное принимать как данность любые решения власти. И хотя Майский пригрозил юристу судом, в действительности ему, человеку, тщетно потратившему три года на разбирательства с Я-ским пенсионным фондом, как никому другому было отлично известно об абсурдности такой затеи. Майский прекрасно понимал, что независимой судебной системы в стране нет и ни минуты не думал всерьез искать у суда защиты.

От осознания того, что действующая власть отобрала у него последние средства к существованию, лишила достоинства, абсолютно всех прав и надежды на справедливость, Майского с каждым днем все сильнее душила отчаянная злоба. Снова засел он в своей квартире, не имея ни желания, ни моральных сил покидать ее. Он ни с кем не общался, не смотрел телевизор, а все больше читал – книги или самые разные статьи в интернете, который в это время бурлил от переполнявших его протестных голосов недовольных граждан.

В последние годы власть в стране была уже полностью монополизирована. Все ее ветви и уровни, так или иначе, находились под тотальным контролем небольшой группы людей, тесно связанной с премьер-министром страны, которого в обществе стали уже напрямую ассоциировать с единовластными российскими монархами позапрошлого столетия. Большинство выборов было отменено, а те редкие акты народного волеизъявления, которые еще остались, превратили в фарс, сопровождающийся бесчисленными нарушениями и злоупотреблениями со стороны действующей администрации. Абсолютная не подотчетность и безнаказанность чиновников вылились в кумовство, самоуправие, коррупцию и беззаконие на самых высших этажах власти, и вполне естественно, что эти явления в точности транслировались вниз, заражая все без исключения сферы общественной жизни страны.

Наблюдая развернувшиеся процессы монополизации власти и ее прямые губительные для нации последствия, народ уже на протяжении нескольких лет гудел в протестном возмущении; в последние же месяцы негодование граждан усилилось многократно. Интернет был взбудоражен обсуждениями беспросветной коррупции, повсеместного воровства государственной собственности и вопиющих по своей наглости случаев превышения полномочий чиновниками самого разного уровня. Нескончаемые примеры подобных бесчинств сопровождались неистовыми комментариями и даже открытыми призывами к революционной смене власти. Эти настроения с поразительной точностью совпадали с бушевавшими в Майском эмоциями: все сильнее и тверже убеждался он, что совсем не один, что таких большинство, которые всецело разделяют его взгляды на происходящие в стране безобразия. Как никогда ясно видел и понимал он возмущение народа, не желавшего продолжать терпеть издевательства, и еще более креп в своей ненависти к преступной власти, прогнившей с самого верха и донизу.

Вместе с тем, Майского с каждым днем все сильнее стала беспокоить недавно возникшая, но прочно укоренившаяся в его сознании идея запечатлеть себя в истории. Оставить хоть какой-то след в этом мире – только ради одной этой цели он продолжал еще жить, и открывавшаяся теперь перед ним перспектива до конца своих дней влачить жалкое бессмысленное существование на грани нищеты и умереть в безвестности доставляло ему сильнейшие страдания и не давало спокойно спать. Днем и ночью думал Майский о своей роли в этом мире, о том, как может он увековечить свое имя и тем сильнее разрасталась в нем тяга к свершениям, чем больше времени проводил он в бесплодных попытках найти ответ.

В этой своей желчной депрессии Майский пребывал уже больше месяца, почти не выходя на улицу, ни с кем не общаясь, мучимый бесконечной злобой и отчаянными поисками способа оставить свой след в истории. Неустанно думал он над этими вопросами, пока не был уже так перенасыщен мыслями, что несознательно пришел к необходимости поделиться ими хоть с кем-нибудь.

?????????????????????????????????????????

Майский проснулся в девять часов. Было воскресенье, самая середина ноября и на улице еще даже толком не рассвело, но он всегда старался вставать не позже девяти, вне зависимости от дня недели и времени года, и поэтому вчера перед сном как обычно завел будильник. Впрочем, это оказалось излишним: от выработанной годами привычки Майский проснулся чуть раньше, чем прозвенел звонок. Он полежал еще несколько минут, поднялся, одел трико и тапочки, подошел к окну и, раскрыв шторы, отворил форточку. Морозный воздух с улицы вторгся в квартиру и тут же развеял последние остатки сна Майского. Не закрывая форточки, он задернул тюль и направился в ванную.

Квартирка у Майского была из разряда самых скромных: однокомнатная, в старом типовом советском доме, площадью чуть больше тридцати квадратных метров. Зашедший в нее человек сразу попадал в крохотный коридорчик, из которого выходило три двери: слева была жилая комната, справа – туалет с ванной, а прямо располагалась кухня. Только заселившись, Майский сделал неплохой ремонт, так что сейчас квартирка выглядела вполне себе свежо. В кухне были приятные светло-оранжевые обои и новый линолеум; настенную же плитку, равно как и кухонный гарнитур, в процессе ремонта он менять не стал, и только хорошо вычистил и подремонтировал. Кроме гарнитура здесь были также довольно красивый массивный стол со стульями, холодильник и печка, которые Майский привез с собой из Я-ска, но разместить все это в кухоньке смог с огромным трудом, и сейчас здесь можно было разве только поесть одному, ну максимум двум человекам, поэтому единственная жилая комната в его квартире являлась одновременно и залом, и гостиной, и кабинетом, и спальней. В этой продолговатой, довольно светлой комнате с большим окном тоже все было порядком заставлено. Слева располагалась кровать, а за ней в углу находился громоздкий самодельный сваренный из толстых металлических листов сейф, высотой не многим ниже самого Майского. Дальше, у стены напротив двери стоял крупный бельевой шкаф и низкая тумбочка с небольшим, но вполне современным телевизором на ней. Справа находился широкий угловой компьютерный стол, а между столом и входным проемом прямо напротив телевизора располагалось кресло. Комната была обставлена, хотя и небогатой, но вполне приличной новой мебелью, подобранной осознанно и со вкусом и выдержанной в едином цветовом стиле – светлый орех с декоративными вставками металлического цвета. Над компьютерным столом с обеих сторон слева и справа были приделаны два больших стеллажа на всю высоту стены почти под потолок, плотно заполненные различными книгами, а между ними, над монитором находился календарь и шесть фотографий. На одном из снимков, единственном черно-белом, был запечатлен маленький симпатичный пухлый мальчуган двух лет отроду, с густыми светлыми кудрявыми волосами; на другом Майский был уже взрослый, в военной форме и с автоматом на плече; еще на трех фотографиях он находился где-то на севере, а одна, по размеру больше прочих, висела прямо посредине: на ней Майский стоял с карабином за плечом, держа в руке очень крупного глухаря.

Еще живя и работая за полярным кругом Майский полюбил охоту. Начав с группой товарищей ходить на гусей и зайцев, он с самых первых вылазок непременно умудрялся что-нибудь да подстрелить, отчего быстро увлекся этим видом отдыха. Он по-настоящему гордился своими охотничьими навыками, приобрел профессиональное ружье – Сайгу, и даже когда потерял руку, не забросил полюбившегося занятия. Переехав же в Я-ск, Майский и там первое время продолжал охотиться, именно тогда добыв запечатленного на фотографии глухаря (однажды он даже подстрелил козу, но как назло не взял в тот день с собой фотоаппарат, о чем неоднократно впоследствии жалел и сокрушался). Однако в последние годы, погрязнув в судебных тяжбах, ходить на охоту ему было недосуг, и он забыл о своем увлечении, а переехав в N-ск, и вовсе стал считать его чем-то навсегда оставшимся в прошлом.

Умывшись, Майский вернулся в зал, оделся и тут же принялся заправлять постель. В силу своего характера он паталогически не выносил беспорядка, отчего все комнаты в его доме сияли чистотой и аккуратностью, совершенно не свойственным иным холостяцким квартирам. Здесь ничего не валялось просто так, и при всем желании невозможно было найти брошенного журнала, оставленной кружки, полупустой бутылки из-под сока, забытого утюга или поношенных носков. По полу в доме у Майского вполне комфортно было ходить босиком, не рискуя насобирать на ноги крошки или еще какой мусор, а всю мебель он регулярно протирал, так что даже на самых дальних полках никогда не успевала скапливаться пыль. При этом царивший в квартире идеальный порядок заключался отнюдь не только во внешних проявлениях: каждая вещь в платяном шкафу, каждая вилка и тарелка на кухне, каждая книжка в столе и на полках знали свое место и занимали его со всей возможной строгостью и аккуратностью. Даже посуда, мытье которой давалось Майскому с определенной – особенной сложностью, никогда не накапливалась у него в раковине, а мылась незамедлительно, сразу после еды. В общем, все в квартире сияло чистотой и таким порядком, будто здесь только что завершили генеральную уборку.

Тщательно заправив постель, Майский пошел на кухню, не торопясь позавтракал и вновь возвратился в зал. Часы показывали еще только без двадцати минут десять; час как минимум стоило подождать и он, выбрав на стеллаже небольшую книгу в блеклой обшарпанной мягкой обложке, уселся в кресло, решив скоротать время за чтением. Книжка была одним из бесчисленных советских жизнеописаний Владимира Ильича Ленина, к литературе о котором Майский относился с особенным волнением, интересуясь в большей степени именно биографией главного практика социализма и оставаясь вполне безразличным к его теоретическим выводам и взглядам. Во многом живой интерес Майского был обусловлен явным его внешним сходством с Лениным. Сходство было до такой степени очевидным, что это часто подмечали знакомые, а порой даже совершенно незнакомые люди, что всегда очень льстило Майскому и тешило его самолюбие. Временами даже, находясь один дома, он останавливался возле зеркала и, с удовольствием вглядываясь в отражение, смотрел на свое маленькое округлое с аккуратными чертами лицо, на ровно остриженную бородку, на кажущийся особенно высоким из-за большой лысины лоб, воодушевляясь тем, как сильно походил он на гениального русского вождя. Все это однако было прежде: в последние же недели он уже не испытывал такого энтузиазма при виде себя в зеркале; напротив – теперь он вообще старался избегать глядеть в него.

Чтение быстро увлекло Майского. Он совершенно выпал из времени, а когда, дочитав одну из глав, снова взглянул на часы, то увидел, что уже подходило к двенадцати. Наскоро собравшись, он вышел из дома и спустя десять минут уже стоял в коридоре у родителей.

Дверь Майскому открыла Марина; сняв ботинки и раздевшись, он проследовал за ней в зал. Здесь на диване, подобрав под себя ножки, расположилась Алина, которая смотрела по телевизору мультфильм, одновременно с этим раскрашивая что-то в лежавшем перед ней альбоме. Рядом на кресле сидел Леонид Федорович, одетый по-уличному, в брюки и кофту, по всему куда-то собравшийся, но вместе с тем ничуть не спешивший и ничем не занятый, кроме просмотра того же мультфильма по телевизору. Когда же в комнате появился сын, Леонид Федорович сразу переключил на него все свое внимание.

– Давненько ты не заходил, – тепло проговорил он, приветствуя Майского.

– Давно, – тихо согласился тот, опускаясь во второе кресло. – А где мама? Рома? Они дома?

– Рома в спальне. Сейчас я его позову, – подскочила Марина и заспешила за мужем в комнату.

– Мать собирается, – сказал Леонид Федорович.

– Куда пойдете?

– В магазин.

– Зачем?

– Не знаю. Ей что-то нужно…

В этот момент в комнату зашел Роман. Одетый в трико, футболку и носки без тапок, он выглядел вполне бодро, но выражение его лица было безрадостным и удрученным. Поздоровавшись с Майским, Роман сел возле дочки на диване, а следом за ним зашла и пристроилась рядом Марина.

– Что нового? – не сразу поинтересовался он у брата.

– Ничего у меня нового нету, – отведя взгляд, сквозь зубы бросил Майский.

В комнате наступила тишина, в которой вдруг особенно четко проявились веселые и забавные реплики мультипликационных персонажей из телевизора. Так прошло несколько минут, в течение которых никто не решался продолжить разговор.

– Максим здравствуй, – неожиданно для всех раздался строгий сдержанный голос Юлии Романовны, показавшейся в проходе между коридором и залом.

– Здравствуй, – на удивление схожим, таким же сухим и ровным тоном ответил ей Майский. Он может и хотел бы быть теплее с матерью, но, услышав ее слова, ненарочно смимикрировал, так что даже сам удивился про себя неестественности и необычности звучания своего голоса.

– Ну что, идем? – обратилась Юлия Романовна к Леониду Федоровичу. Одетая со вкусом, накрашенная, с накрученными волосами, она выглядела как всегда презентабельно, держалась внушительно и прямо, с серьезным и волевым выражением лица, кажется, ничуть не изменившимся за все это время.

– Идем, – встал с кресла Леонид Федорович.

– Только недолго давайте, – попросил Роман. – Я в четыре уже хотел на работу выйти.

– Хорошо. Мы в центр… и может еще в Торговый заедем… Ну, ты дашь мне-то пройти, – последние преисполненные недовольством слова Юлии Романовны донеслись уже из прихожей.

– На какую работу ты собрался? – обратился к брату Майский, когда дверь в коридоре с шумом захлопнулась.

– В такси.

– Ты в такси устроился?

– Не то чтобы… Так, время от времени выхожу в выходные на папиной машине. Вот сегодня тоже поеду. В воскресенье вечером заказов много должно быть.

– А постоянную работу не нашел еще?

– Ну-у-у, как бы нашел. Торговым представителем.

– Торговым представителем? – удивился Майский, кажется даже еще более чем новостью о подработке брата в такси.

– Да.

– А что служащим куда-нибудь не получилось?