Тяга к свершениям: книга четвертая

– А у меня вторая, – ответил Майский.

Иван Сергеевич перестал улыбаться. Он склонил голову, опустил глаза на уже полупустой бокал с пивом и начал судорожно вертеть его в руках.

– На самом деле нет у меня никакой инвалидности. Все это липа. Просто… надо же на что-то жить. А так всем хорошо… и мне, и Белокобыльскому… и врачам из трудовой комиссии тоже…, – он поднял на Майского кроткий, взывающий к пониманию взгляд. – Все в доле и все довольны, – неуверенно улыбнулся он.

Майский встал из-за стола и, сняв с вешалки куртку, принялся наскоро одеваться.

– Вы уходите? – как-то заискивающе-виновато поинтересовался Иван Сергеевич. – Даже пирожок не съели; вон, только один раз откусили… и кофе не допили…

Майский одевался, не обращая уже никакого внимания на Ивана Сергеевича.

– А с Белокобыльским поговорите. И скажите, что от меня. От Ивана Сергеевича… Иначе он даже слушать не будет… Обязательно поговорите и скажите, что со мной знакомы…, – второпях проговаривал он вслед Майскому, который одевшись немедленно направился к выходу.

Солнце уже скрылось за домами, но было еще довольно светло и, вместе с тем, морозно. Майский же теперь вовсе не замечал холода. Он даже не задумывался о том, чтобы застегнуть верхние пуговицы куртки или поправить впопыхах плохо надетую шапку; он лишь машинально спрятал руки в карманы и направился домой.

В душе Майского все бурлило, кипело. То, что он услышал от Ивана Сергеевича, ввергло его в состояние крайнего смятения. «Как же это может быть?! – задыхаясь, вопрошал он про себя, не в силах успокоить сбившиеся легкие, которые судорожно хватали кислород в попытке поспеть за неистово колотящимся в груди сердцем. – Как такое вообще возможно?! Ну не может же он быть такой тварью! Ну не может этого быть!!!». Майский упорно не хотел верить тому, что услышал сейчас в кафе. Подсознание его, проникнутое до крайности обостренным и вместе с тем всюду ущемленным чувством собственной значимости, всячески отказывалось принимать информацию, которая рождала невыносимые, до невозможности мучительные переживания. Но глубоко внутри Майский понимал, что все услышанное правда и душа его металась в отчаянии. «Это что получается: он оформил этому тунеядцу и пьянице пенсию по инвалидности?! Не-е-ет, это берд какой-то! Не может этого быть!!! Каким же надо быть скотом, чтобы так поступать?! Как можно потом с этим жить?!! Тринадцать тысяч ему выплачивают!.. Инвалидам да пенсионерам жалкие подачки в пять тысяч, а этому алкоголику тринадцать!!! Что же это такое твориться?! Как он после этого людям в глаза смотрит?! Он же юрист!.. Ха-ах! Поначалу такой приветливый, отзывчивый был! Двуличная гадина!!! Заставил меня пробиваться через все возможные инстанции, а потом сидел и улыбался: "…фонд не может вернуть выплаты на прежний уровень… для N-ска не предусмотрены такие северные надбавки…"; про себя же, наверное, вовсю потешался над дурачком-инвалидом! Да он же просто ноги об меня вытер!!! Как о тряпку половую!!! – Майский сжал зубы. От нестерпимой обиды слезы наворачивались у него на глаза. Голова кружилась. – Завтра с самого утра туда пойду! Послушаю, что он будет говорить! В глаза ему посмотрю и сам все увижу!.. Завтра я его прижму!», – заключил он решительно.

Но переживания Майского были столь глубокими, что, даже твердо решив для себя идти на следующий день в пенсионный фонд, он не смог успокоиться. Вернувшись домой он, переполняемый гневом и негодованием, ни на секунду не мог отвлечься от нестерпимых и навязчивых мыслей: сев ужинать, Майский оказался не в состоянии съесть хоть что-нибудь, а улегшись в кровать, в продолжение всей ночи так и не сомкнул глаз.

III

Утром следующего дня Владимир Алексеевич Белокобыльский спешил на работу, рассекая городские кварталы на своем большом импортном джипе. Подходило к двенадцати, рабочий день был в самом разгаре, а он сегодня еще даже не появлялся в офисе. Конечно, накануне вечером Белокобыльский позвонил начальнице и предупредил ее об опоздании, но та явно была не в восторге от этой новости и согласовала ему задержку только лишь на два часа. Он же при всем старании не в состоянии был управиться за столь короткое время, отчего летел сейчас, нарушая самые разные требования правил дорожного движения, одновременно чертыхаясь на Литовскую, которая уже успела сегодня позвонить ему и в чрезвычайно импульсивной форме высказать свое крайнее недовольство.

«Совсем обалдела! В первый раз за год задержался – и она уже с ума сходит!», – думал про себя Белокобыльский. Возмущение его было вполне естественным: он действительно опаздывал редко, в исключительных случаях, и сегодня не приехал вовремя лишь потому, что никак не мог освободиться раньше. Обстоятельства, обрушившиеся на него в последние несколько дней, были выше любой пунктуальности. Наверное, никогда в жизни Белокобыльский не находился в таком иступленном смятении. А жизнь он прожил длинную.

Белокобыльскому шел уже восьмой десяток лет и эти годы не прошли для него даром. Родился он накануне войны в N-ске в самой обычной семье строителя-железнодорожника и продавщицы. К полутора годам, едва только научившись нормально ходить, он уже оставался дома один по двенадцать-пятнадцать часов в день, в то время пока мать трудилась в цехе по производству патронов. Но лишения этих сложных четырех лет Белокобыльский в виду малого своего возраста не помнил, так же как совершенно не помнил он и погибшего на фронте отца. По окончании войны мать вновь вернулась на работу продавцом и жизнь в семье начала входить в привычное русло. Вскоре Белокобыльский пошел в школу, где учился хорошо, с желанием, а после учебы сразу же поступил на факультет права одного из высших учебных заведений N-ска. Окончив институт, что в те времена само по себе являлось довольно значимым достижением, он уже состоял членом коммунистической партии, отчего сразу был определен на работу в горком, а спустя некоторое время женился. Белокобыльский был грамотным специалистом, отличался ответственностью и исполнительностью, да к тому же быстро уловил, как следует вести себя с начальством, так что уже после нескольких лет работы его перевели в областной комитет, где он сумел занять невысокий начальствующий пост.

В Обкоме должность Белокобыльского была хотя и руководящая, однако же, во многом непримечательная, да и платили не так, чтобы очень хорошо, но вся ее прелесть неожиданно раскрылась в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов. В то время разлагающееся советское государство захлестнула волна запредельной коррупции, и на фоне общих тенденций Белокобыльский сразу смог разглядеть открывающиеся перед ним возможности. Его скромная должность помимо прочего заключала в себе контроль поставок и распределение среди работников областного и городского комитетов ряда товаров, что в условиях катастрофического дефицита оказалось чрезвычайно полезным. Действуя крайне осторожно, Белокобыльский очень скоро выработал несколько простых схем, позволявших ему регулярно получать суммы, значительно превышающие положенную ему официальную зарплату. Но существенно увеличившийся доход его не имел большого значения до тех пор, пока в стране не началась перестройка.

Перестройку и переход к капитализму Белокобыльский встретил всей душой: она подарила ему долгожданную возможность раскрыть себя. Еще со школьной скамьи он ощутил в себе жгучее стремление выделиться из общей массы окружающих, и это непреодолимое желание по разным причинам долгое время оставалось нереализованным. В детстве его порывы сдерживала мама и учителя, в институте – требовательные преподаватели, а во взрослой жизни – жесткие, преисполненные аскетизмом пролетарские принципы, коих должен был придерживаться каждый советский гражданин. С особенным же трудом дались Белокобыльскому последние несколько лет перед перестройкой: в это время он делал уже хорошие деньги на своих коррупционных схемах, но вынужден был жить как все – прежней серой, мало чем изменившейся жизнью, очень страдая в душе от невозможности в полной мере выразить себя и свою успешность. С приходом же новой свободной капиталистической системы Белокобыльский смог, наконец, полностью выделить свою индивидуальность: он тут же переехал в более просторную квартиру, купил современный иностранный автомобиль, начал регулярно ездить заграницу, ужинать в ресторанах и одеваться самым наилучшим образом. Когда солнце жизни Белокобыльского уже клонилось к закату, он получил, наконец, то, о чем так долго мечтал: он занял такое место в обществе, приобрел такой статус, который, по его мнению, в полной мере соответствовал гениальности и таланту его личности.

Время шло и к началу нового тысячелетия Белокобыльского, разменявшего к тому времени уже шестой десяток, попросили уйти на пенсию. Предвидя подобный поворот, он заранее побеспокоился и выхлопотал себе место в областном подразделении пенсионного фонда. Скромная должность главного юриста фонда была для него понижением и кроме всего прочего предвещала довольно напряженную работу, но Белокобыльский ясно видел в ней скрытый потенциал и возможность «подрабатывать», отчего охотно согласился занять ее.

Он не ошибся: место действительно оказалось «хлебным» и, понимая, что работать ему позволят лет восемь-десять, не больше, Белокобыльский решил в оставшиеся годы скопить себе средств на безбедную старость. Выработав очень выгодные схемы, из которых оказанная Ивану Сергеевичу «помощь» носила самый безобидный характер и была сделана большей частью из родственных соображений (Иван Сергеевич являлся двоюродным братом его супруги), Белокобыльский упорно откладывал большую часть денег, которые получал в виде взяток, так что вскоре сумел приобрести еще одну квартиру и сформировать очень солидный счет в банке. Детей у них с женой не было и по планам Белокобыльского доход от сдачи в аренду квартиры и накопленных средств им двоим вполне должно было хватить до конца жизни; но в то самое время, когда он уже всерьез подумывал оставить работу, в мире разразился финансовый кризис. Рубль сильно подешевел, в обществе начали муссироваться слухи о его скорой девальвации и Белокобыльский не на шутку обеспокоился за сохранность своих сбережений. За свою долгую жизнь он не раз уже переживал обесценивание национально валюты и не понаслышке знал, как миллионные счета, еще вчера делавшие своих владельцев состоятельными богачами, в одночасье превращались в сочетание бессмысленных цифр, обналичив которые можно было купить разве только палку колбасы да бутылку водки. Хорошо помня события прошлых лет, Белокобыльский озадачился вопросом, куда можно было бы вложить накопленные за последние годы деньги, и довольно скоро пришел к выводу, что самым надежным приобретением в условиях кризиса будет недвижимость. Он остановился на том, чтобы купить участок земли в каком-нибудь новом престижном и перспективном коттеджном поселке, планируя через год-два, когда ситуация в экономике стабилизируется, выгодно продать его, и в марте приобрел себе такой участок, вложив в него большую часть своего банковского счета. С тех пор прошло уже восемь месяцев и, казалось бы, ничего не предвещало беды, но четыре дня назад Белокобыльский получил по почте копию решения суда, разом поставившего его планы, все его будущее под угрозу. Согласно этому решению расположение коттеджного поселка, где он приобрел участок, было признано судом незаконным, все постройки подлежали немедленному сносу, а земельные участки – конфискации в государственное владение.

Известие ошарашило Белокобыльского. За прошедшие восемь месяцев не было и недели, чтобы он не возвращался мыслями к своему приобретению: думая об участке утопал он в грезах, представляя как, уволившись, выгодно продаст его и отправится с женой в кругосветное путешествие; порою же наоборот мечтал он продать одну из квартир, а на участке выстроить небольшой уютный дом, в котором будет вместе с супругой доживать свой век, по утрам рыбача в близлежащем озере, а по вечерам устраивая пикники или походы по гостям. Самые разные мысли посещали Белокобыльского, но каковы бы не были его представления о будущем, именно участок являлся в них ключевой составляющей, и известие о переносе коттеджного поселка стало для него настоящим ударом. Боясь даже на секунду принять прочитанное, на следующий же день он направился в суд с неистовой надеждой в душе услышать, что произошло досадное недоразумение, нелепый розыгрыш, да что угодно, главное – написанное в уведомлении не могло быть правдой. Однако вопреки чаяниям Белокобыльского в суде ему подтвердили каждое слово, предоставили оригинал судебного заключения, ознакомили с огромным делом в восьми томах и разъяснили, что прилегающая к озеру территория является природоохранной зоной, что согласно законодательству на ней не может быть осуществлено никакого строительства, что коттеджный поселок размещен незаконно и, следовательно, подлежит сносу. Совершенно обескураженный Белокобыльский не мог сдержать чувств: он кричал, возмущался, угрожал, ругался и негодовал, делая это сначала на помощников судьи, а после и в адрес самого служителя фемиды. Впрочем, периодически он возвращал себе самообладание и, будучи неплохим юристом, приводил вполне убедительные контраргументы, основанные на том, что его участок был оформлен в собственность, и сделка проводилась в департаменте недвижимости, а значит, под контролем государственных органов; но все его стройные логические размышления раз за разом тонули в двусмысленных и невнятных разъяснениях судьи, и тогда Белокобыльский опять взрывался, кричал, возмущался, угрожал, ругался и негодовал.

В суде подтвердились самые сокровенные опасения Белокобыльского – то, о чем он еще только утром боялся даже подумать. Он терял земельный участок, в который вложил почти весь свой накопленный наличный капитал, и потеря недвижимости означала для него крушение прежних планов. Белокобыльский прекрасно понимал, что работать ему осталось от силы года два, и если несколько дней назад осознание данного факта дарило ему множество приятных эмоций, позволяя вволю помечтать, то теперь мысль о скором и неизбежном выходе на пенсию стала для него кошмаром. Он лишился покоя и присутствия духа: нервы его, и без того потерявшие с возрастом былую стойкость, пришли в безудержное, лихорадочное состояние, так что по возвращении из суда вечером того же дня, он даже разругался с супругой, с которой за пятьдесят лет совместной жизни притерся так, что уж и забыл, когда в последний раз между ними возникали разногласия.

Все выходные Белокобыльский провел в разъездах, консультируясь со специализирующимися на земельном законодательстве адвокатами. В конце концов, он решил прибегнуть к помощи бывшего своего коллеги из Обкома и сегодня с утра пораньше они вдвоем встретились в здании суда, чтобы внимательно ознакомиться с делом. На протяжении трех с лишним часов они изучали документы и в итоге пришли к удручающим выводам: шансов вернуть собственность у Белокобыльского практически не было, а рассчитывать можно было разве только на получение в качестве компенсации один из участков в земельном наделе, предоставляемом администрацией района специально для этих целей. Однако последнее обстоятельство Белокобыльского никоим образом не удовлетворяло: выделяемый земельный надел находился в семнадцати километрах дальше от города, в чистом поле вдалеке от трассы и не имел ни дороги, ни водопровода, ни вообще какой-либо инфраструктуры, а потому участок там стоил несоизмеримо дешевле, если его вообще кто-нибудь согласился бы купить.

Адвокат, ознакомившись с делом, расценил его как заведомо проигрышное, посоветовал не ввязываться в бессмысленные тяжбы с государством, выразил свое сожаление по этому поводу и уехал, а Белокобыльский, озадаченный и заведенный, подгоняемый гневными телефонными звонками начальницы, направился на работу. Он спешил как мог и, покинув здание суда, уже спустя двадцать минут шел по коридору пенсионного фонда. Только что Литовская в очередной раз звонила ему и крайне недовольным тоном потребовала по приезду на работу незамедлительно появиться у нее, что он и собирался сделать сейчас, предварительно заглянув в свой кабинет, чтобы раздеться и оставить портфель с документами.

Зайдя к себе, Белокобыльский снял кожаный плащ и, бросив его вместе с портфелем на стоявший у двери стул, вышел назад в коридор. Но только он закрыл кабинет, как почувствовал, что сзади к нему кто-то подошел. Белокобыльский развернулся: рядом с ним стоял невысокий щуплый лысый мужчина, в котором он сразу узнал Майского.

– Вы не уходите далеко. Нам нужно с вами поговорить, – обратился Майский грубым, даже каким-то угрожающим тоном. Лицо его было особенно напряженным, хмурым и сосредоточенным, а сам он, подойдя совсем близко, вплотную к юристу, практически прижал того к двери.

– У меня сегодня не приемный день, – машинально бросил Белокобыльский, отстраняясь и пытаясь протиснуться в сторону от напористого гражданина.

– А я не на прием пришел. И вы уделите мне время! – слова Майского прозвучали столь категорично и требовательно, что Белокобыльский, в спешке не придавший прежде его появлению особого значения, остановился и уставился на него в упор.

– Это почему же? – сдвинув брови, раздраженно спросил юрист. – Мы кажется, в прошлый раз с вами все подробно обсудили. Что еще вам не ясно?!

– Я предлагаю поговорить в кабинете.

– Да мало ли что вы предлагаете! – выпалил совсем сбитый с толку Белокобыльский. – Что у вас за вопрос?!

– Вопрос связан с Иваном Сергеевичем.

– С Иваном Сергеевичем? – заметно тише повторил юрист; выражение его лица потеряло прежнюю воинственность и в нем осталось одно лишь замешательство. – Мне сейчас нужно зайти к начальнице, а после мы с вами побеседуем, – проговорил он и, не мешкая больше ни секунды, направился вглубь коридора.

Зайдя в кабинет Литовской, Белокобыльский застал ее за чаепитием. Она как обычно в это время дня сидела за столом и потягивала напиток из огромной белой фарфоровой кружки, чем-то напоминающей своей формой бадью, то и дело опуская жирные пальцы в лежащую рядом обертку из фольги и доставая оттуда дольки слегка подтаявшего шоколад.

– Ну, наконец-то, – недовольно произнесла она при виде Белокобыльского. – Куда вы запропастились? Я вас уже больше двух часов жду! – с этими словами Литовская положила очередную дольку шоколада себе в рот и, смачно облизав испачканные пальцы, отставила кружку вместе с оберткой на край стола.

– Евгения Львовна, никак не получалось освободиться раньше, – сходу покаялся Белокобыльский, опускаясь на стул. – Летел, как мог…

– Плохо летели, Владимир Алексеевич, – грозно прервала его Литовская. – Вы работаете на должности главного юриста – единственного юриста в подразделении. В пятницу вы ушли раньше; сегодня отпросились, да еще и опоздали! Мне нужно срочные вопросы решать – а вас не найти! У вас со здоровьем что-то?

– Нет. Со здоровьем все в порядке.

– Со здоровьем все в порядке. Это хорошо, – приподняла брови Литовская. – А то возраст уже; тяжело, хочется отдохнуть. Возможно и дела у вас какие-нибудь важные. С этой точки зрения я вас, конечно, могу понять. Но вы уж определитесь: желаете ли вы продолжать работать или хотите отправиться на заслуженный отдых. Нужна вам эта работа или нет?.. И если нужна, Владимир Алексеевич, будьте добры соблюдать установленный распорядок дня!..

Белокобыльский молчал, прекрасно понимая, что любые слова оказались бы сейчас совершенно неуместными, и требовалось только терпеливо выслушивать упреки начальницы, которая вдруг стала ему до омерзения противна. Все что раздражало его в Литовской, вся ее взбалмошность, несдержанность и самодурство, которые раньше он умудрялся игнорировать, сейчас окончательно вывели его из равновесия. Если бы столь сильная неприязнь возникла у Белокобыльского всего неделю назад, он, наверное, не стал бы терпеть и просто ушел бы на пенсию; но сейчас, в свете прошедших событий ситуация для него осложнилось настолько, что одни лишь намеки начальницы на увольнение многократно усилили его внутренне беспокойство и страх.

– …У нас тут вообще завал, – продолжала, между тем, Литовская. – Сутра снова звонили по поводу последних перечислений.

– Все оформлено.

– Оформлено – это понятно. Но мне нужно было знать когда ушло… Да мало ли еще какие вопросы – а вас нет! Давайте все теперь будем к обеду приходить, или вообще – когда захочется…

Литовская говорила дальше, но Белокобыльский уже перестал ее слушать – его вновь поглотили размышления об участке.

«Еще инвалид этот ненормальный, – вдруг вспомнил он о Майском, и эта внезапная мысль вконец растревожила его. – Зачем снова пришел? От Ивана говорит. Его-то он откуда знает?.. А тому дурочку спокойно не сидится, все куда-то лезет!», – думал Белокобыльский как раз в ту минуту, когда дверь кабинета открылась, и внутрь зашел Майский.

– Здравствуйте, Евгения Львовна, – сказал он, проходя и усаживаясь на один из расставленных возле стола стульев, прямо напротив сидевшего тут же юриста.

Литовская прекратила свой монолог. Она на секунду растерянно взглянула на Белокобыльского и, поняв, что тот также пребывал в замешательстве, вновь обратила свое внимание на Майского.

– Что вы хотели? – нахмурившись, грубо поинтересовалась она, совершенно сбитая с толку появлением незнакомого мужчины, который не только бесцеремонно прервал ее, но еще и без всякого приглашения расположился в кабинете, даже не удосужившись при этом снять верхнюю одежду.

Майский молчал. Заходя он и не думал, с чего начнет разговор, но переполняемый эмоциями просто ждать в коридоре больше не мог.

– Мне нужно с вами поговорить, – наконец, заявил он, опустив локоть правой руки на стол, а свесившейся кистью зажав предплечье левой.

– Вы что не видите? я уже разговариваю! – в гневном негодовании воскликнула Литовская. Краткое и прямое объяснение Майского возмутило ее. – Выйдите! Я приму вас, когда закончу, в порядке общей очереди!

– Я не выйду, пока не поговорю! – тоже повысив голос, решительно и безапелляционно сказал Майский.