На грани

Далее он сразу же захлопнул передо мной дверь, а мне не оставалось выбора, как попробовать снова решиться. Долго убеждать себя мне не пришлось, и, проделав то же самое с дверью теперь уже наверняка номера Пита, я увидел его, стоящего на пороге передо мной.

– Что? – спросил он, разрушая неловкую паузу.

– Моя жена посоветовала мне поговорить с тобой, и я с ней совершенно согласен.

– Женщины… Ладно, входи.

Планировка и несколько деталей интерьера – пожалуй, единственные отличия между его номером и моим. В целом всё было таким же. Сев в кресло, товарищ предложил сделать то же самое и мне, а затем спросил:

– Так о чём ты хотел со мной поговорить?

– О том, что произошло вчера, начиная с момента, когда я получил твоё письмо.

– Разве что-то случилось?

– Пит, прекрати притворяться. Сквозь не самые толстые стены я слышал, что ты делал дальше. Затем целый день из тебя нельзя было вытащить слова, а потом, когда автомобиль сломался, я испугался, что ты разнесёшь его к чертям. И, признаться, я боюсь за тебя.

– Со мной всё нормально. Лучше иди спать.

– Почему ты просто не можешь рассказать мне обо всём? – вспылил я.

– Это мои проблемы и тебя они не касаются, – всё так же спокойно ответил он.

– Ты привык прятаться за своим персонажем, который всегда счастлив, жить не может без путешествий и имеет философский взгляд на мир. Но, пожалуй, только мы двое знаем, кто ты на самом деле, – последовал мой ответ, и дверь за моей спиной захлопнулась.

Это была далеко не самая приятная, но всё же правда. Каждый человек, повстречавший Пита, знал лишь его образ, укреплённый его умелой актёрской игрой, если это уместно так назвать. В душе он остался тем самым мальчишкой в юном возрасте. Не знаю, было ли это частью учения, которое он получил от Патрика Рейнольдса, придумал ли это он сам, или и вовсе никаких путешествий с ним никогда до нашей встречи не случалось, а вся история его жизни – сплошная ложь, но той ночью я понял одну очень важную вещь. Не важно, как сильно ты будешь стараться и какое представление о себе внушишь окружающим, но ты не сможешь бежать от себя вечно. Сердце не обманешь.

Иного выхода мой гнев, который я, порой, ненавидел, мне не оставил. Я лег на кровать у себя и долго смотрел в окно. Вскоре началась гроза и в тот момент о себе напомнила мысль, пришедшая мне в голову в возрасте восьми лет. Когда я был ещё настолько маленьким юношей, мне постоянно казалось, что, когда идёт дождь, в мире кто-то плачет. Возможно, это действительно так, но затем эту мысль заменили знания о природных явлениях с научной точки зрения, и до той ночи в Брокен-Хилле я о ней не вспоминал.

Внезапно в мою дверь кто-то постучал. У меня не было никакого желания даже на мгновение отвлекаться от картины за окном и на нём, но, так уж и быть, пришлось встать и открыть. Каково же было моё удивление, когда перед собой я увидел Пита. Нельзя сказать, что он злился или печалился, да и вообще не понятно, какие эмоции сейчас властвовали над ним, поэтому всё то время, пока он не решался нарушить молчание, я глядел на него и пытался понять, о чём сейчас думает Пит. Видимо, наконец собравшись со всеми своими силами, он спросил:

– Позволишь войти?

Открыв дверь шире, я привычным для нас жестом пригласил его внутрь. Сразу после того, как он удобно устроился на одном из стульев, мой друг продолжил:

– Хорошо, давай поговорим. Например, с чего ты взял, что во время приключений и вне их все знают моего персонажа, а не меня?

– Я уже говорил, но скажу ещё раз. Я всё слышал той ночью, если это, конечно, не уместнее назвать утром. Поверь, мне очень жаль. Я знаю, что вы были не очень близки, но…

– Твоё мнение ошибочно, – перебил он меня.

– Что ты имеешь ввиду?

– Тот факт, что мы не были близки. Это ложное утверждение.

– Что-то я не замечал между вами тёплых взаимоотношений, когда мы были в его доме, как и годы спустя после этого.

– А потом прошло ещё два года. Ты никогда не думал, куда я пропал?

– Нет.

– А стоило бы. За два года мы нашли общий язык, пожалуй, впервые за столько лет. В какой-то момент я понял, что он всего лишь хотел как лучше с той точки зрения, которую ему навевал образ жизни. В свою очередь, отчим наконец принял меня таким, какой я есть. А теперь мы уже никогда не сможем сходить на рыбалку вновь, чего он так хотел. Знаешь, в ту ночь или утро, как ты это обозначил, я чертовски возненавидел себя, что было в диковинку, ведь раньше мне не приходилось испытывать ничего подобного.

– Почему? – несмело спросил я, когда пауза, что её сделал Пит, вышла уж слишком неловкой.

– Потому, что я позволил истории повториться, вновь наступил на те же грабли. Думаю, ты помнишь, насколько велико было моё раскаяние, когда я не успел сказать родителям, как сильно люблю их. Теперь то же самое случилось с моим отчимом. Жаль, что осознать это мне удалось лишь после того, как никого из моих близких больше не осталось.

– Никогда не поздно повернуть всё в обратную сторону. Ты сам говорил мне об этом.

– Вот только в моём случае особо и поворачивать-то некуда. Скоро и ты окажешься вне моего влияния. Дети, семейная жизнь, работа, знаешь ли… Это не для меня, – после этих слов он встал и подошёл к окну, направив свой глубокий взгляд на дорогу снаружи, куда как раз выходили мои окна. А после, немного помолчав и поразмыслив над следующей фразой, Пит продолжил:

– Понимаешь, каждому из нас нужна власть. Например, в детстве мы любим быть главными в той или иной игре, в чуть старшем возрасте нам нравится командовать, а потом, когда у нас появляются дети, мы используем это. Мы говорим, что им делать и распоряжаемся их жизнью, пока они не станут слишком умными, чтобы избавиться от этого влияния. Средства массовой информации, как политика и религия, тоже недалеко ушли. Кто-то из верхушки общества каждый день указывает, как нам жить, в то время как мы считаем это своей волей. Знаешь, о чём я говорю?

– Не совсем. К чему ты клонишь?

– К тому, что всё устроено на зависимости. Мы как марионетки – стоит лишь дёрнуть за нужную ниточку. Боюсь, что все твои приключения, так или иначе связанные со мной, – лишь моя жажда власти и признания. Разве тебе никогда не казалось, что я навязываю свою точку зрения?

Всё также стоя у окна и слушая мелодию дождя, внезапно Пит замолчал, а спустя несколько минут и вовсе ушёл, объясняя это тем, что он хочет побыть в одиночестве.

Старина в конец запутался – мы оба почувствовали это. Было любопытно наблюдать, как произошёл конфликт между тем, чему он должен следовать и тем, что мой друг переживал глубоко внутри. В чём-то он был прав – то влияние, о котором ещё несколько минут назад шла речь, я всегда чувствовал повсюду, но относительно его власти надо мной вынужден не согласиться. Ведь это я решил впервые уехать с Питом и довериться его мировоззрению – во всяком случае, мне всегда так казалось. Возможно, это тоже была лишь часть того спектакля, который окружал меня. Впрочем, обсудить это с ним я не успел, как и напомнить о том, что у Пита по-прежнему есть брат.

Признаться, на момент и я запутался в происходящем. Мой друг пытался сделать мою жизнь лучше, отрицать этого нельзя, но вот он говорит, что навязывает мне свою точку зрения. Кроме того, нельзя не брать во внимание тот факт, что истинного Пит увидеть мне удавалось довольно редко, а всё оставшееся время он прятался за неким образом, который был известен каждому знающему моего товарища человеку.

Потом я понял, что нужно собрать все детали головоломки воедино, иначе все мы так и будем оставаться в растерянности. В итоге у меня получилось то, о чём я нередко догадывался, но почему-то не находил этой мысли до того дня места. Психолог из меня никакой хотя бы потому, что по образованию я архитектор, но аналитический склад ума, на который Пит, порой, обращал моё внимание, нередко меня выручал. Хотя если бы я всё же имел отношение к сфере психологии, то сделал те же выводы: конфликт между личностями. Не то, чтобы старина Пит страдал их раздвоением, но два противопоставленных мировоззрения было трудно не заметить. Первое – это юноша, которым он остался глубоко внутри в следствие стрессовой ситуации, то есть потери близких. Возможно, поэтому его дальнейшее взросление стало невозможным. А второе – это тот человек, которого все мы знали, и которым Пит хотел бы быть. По какой-то причине он подсознательно считал все свои знания едино верными, поэтому следовал им как можно чаще. Но когда случалось что-то, что заставляло его «юношу» напомнить о себе, то происходило то же, что и тогда в Сиднее.

Всё мы здорово запутались, пытаясь понять, что же происходит, но вскоре я предпочёл перестать думать об этом и предался Морфею. Ночь эта выдалась неспокойной – мысли в голове не давали мне покоя, поэтому даже во сне я размышлял о всё, что внезапно навалилось на наши с другом плечи.

VIII

Четвёртым по счёту утром, что его я встретил в Австралии, мы продолжили свой путь вглубь континента. И хотя температура вне автомобиля была не такой высокой, как где-либо ещё, воздух здесь всё же отличался своей сухостью, поэтому в какой-то степени нам становилось жарче с каждым последующим часом. Солоноватый привкус пота ещё долго сопровождал нас после того, а пейзажи вокруг не смогли никого оставить равнодушными.

В тот день недолго после того, как мы покинули Брокен-Хилл, наша компания пересекла границу штатов и оказалась в Южной Австралии. Кокберн – город, расположенный непосредственно на грани между Новым Южным Уэльсом и Южной Австралией, тепло принял трёх странников, пожаловавших сюда на завтрак. Название улиц были странными, так как отличались только деталями. В одном из кафе можно было найти трёх парней, или, вернее сказать, мужчин, которые вели себя странно и слишком выделялись среди окружающих. Это были мы.

Попивая чай из своей кружки, Пит то и дело украдкой поглядывал на меня, а затем, видимо, решившись продолжить вчерашний разговор, сказал:

– Мне кажется, что пора прекратить поездку, пока мои проблемы не зашли слишком далеко. Либо однажды я потеряю контакт с реальностью, либо захочу иметь ещё больше власти над окружающими. Уверен, что вам, и, в частности, тебе, Том, это не нужно. К тому же, рано или поздно, ваши семьи станут прежде всего, и я не хочу этому мешать.

– То есть это конец? – спросил Олли.

– Почти, – ответил Пит. – Сегодня я довезу вас до Порт-Огасты, там есть аэропорт внутреннего назначения. Доберётесь до Сиднея, а там уже кто куда.

Прежней моей радости, которая хоть и в незначительных размерах, но всё же присутствовала, словно не бывало. То, что мы только что услышали, означало моё возвращение не только домой, но и обратно в рутинную жизнь, из паутины которой мне удалось выбраться лишь на три с лишним дня. Я спросил себя о том, что буду делать дальше, но, увы, нужного ответа не нашёл. Думаю, что любой другой радовался бы на моём месте, ведь скоро мне суждено было стать отцом, но я почему-то видел в этом лишь предзнаменование самых тяжелых времён в моей жизни. Получается, что все мои попытки помочь другу оказались тщетны? Неужели психоанализом я сделал только хуже?

Как и обещал, Пит довёз нас до Порт-Огасты, что в четырёх с половиной часах езды оттуда или же почти в трёх сотнях миль. Вокруг меня в автомобиле вновь царствовала тишина. Мы даже попали в пустынную местность, и тайком страх во мне взял верх, потому как останавливаться в такую погоду из-за поломки машины не очень-то хотелось. А когда этого не случилось, то верх над моими эмоциями взяли радость и облегчение, которые, как и предшествующий им страх, остались для окружающих тайной.

И вот мы оказались в аэропорту. Олли, как и я, стоял в абсолютной растерянности, поскольку даже не представляли, что можно сделать, чтоб это только набиравшее обороты путешествие не заканчивалось столь скоропостижно. Было бы эгоистично с моей стороны, если бы я сказал, что в тот момент думал лишь о себе, тем более, что это не так. Вовсе нет, мои мысли крутились вокруг нашего австралийского друга. Меня ждала любимая жена, будущий ребёнок и какая-никакая, но всё же работа, а вот Олли предстояло вернуться в серый дом, обратно к одиночеству его жизни. Возможно, я глубоко сочувствовал ему, ведь однажды мне уже приходилось переживать нечто подобное, хоть тогда меня и окружали родные.

Последнее слово, которое я услышал от Пита, было робкое «извини». Он слишком быстро распрощался с нами, поэтому я не успел уверить его, что ему не за что извиняться, что я восприму его таким, каков он есть. Разве не для этого были придуманы друзья?