Ненависть дождя

Марина вместе с Кирой, так звали молодую маму, пили чай с Катиными пирогами. Марина вспомнила, как умилялась англичанка Саманта, преподававшая в Университете, русскому обычаю – предлагать поесть любому зашедшему в дом человеку в любое время суток. А через полгода она сказала, что поняла причину, что это происходит от тяжелой жизни всех поколений русских людей: всем пришлось когда-то голодать. А уж в Сибири из-за сурового климата предлагать горячий чай – больше, чем традиция. Когда человек приходил в дом с мороза, его угощали чаем, чтобы он согрелся. Папа, например, всегда, даже если кто на минутку забегал, напоминал Марине: «Что же ты подружке чаю не предлагаешь?». Кира уплетала пирожки, взахлеб рассказывала о важных по ее мнению событиях из жизни Машеньки. Марина кивала, делая вид, что слушает. Она пощипывала свой пирожок, но есть ей не хотелось. Часы продолжали тикать, и времени до отлета осталось меньше 9 часов. Она напряженно размышляла, стараясь убрать все эмоции, как если бы думала не о живых людях, а о персонажах детектива:

«Так убили директорскую жену или нет? Нет, по рассказу Андрея она умерла позже после болезни. Ребенку сказать могли что угодно. Но ему было восемь лет, когда он умерла, и он должен помнить. Так кого убили, если не ее? Любовницу?» Что была любовница, Марина не сомневалась. Место уж больно идеальное для любовного гнездышка. Дом стоит в стороне, он самый дальний от зимнего корпуса. Но, чтобы эта девушка приезжала на заводском автобусе, а потом через толпу отдыхающих пробиралась к дому Краснова? Абсурд! Весь завод: от уборщицы до заместителей директора – обсуждал бы эту новость не далее, как на следующий день.

Могла ли жена Краснова родить ребенка на базе? Могла. И уж точно это бы наделало много шуму. Но зачем бы это скрывать? Не был же он двухголовым?

А мог ли быть ребенок у любовницы Краснова? Мог. Он приехал сюда осенью, один, без жены, завел подругу, и летом вполне его любовница могла родить. Получается, что примерно в одно и то же время в этих окрестностях родилось три ребенка: тети Танин – это уже точно Маша – и два ребенка Краснова, из которых хотя бы один – девочка. Отсюда и пошла путаница, и теперь Машу ошибочно считают кем-то из этих двух детей.

Но если Надежда Дмитриевна не просто так брякнула про выкидыш, то остался только ребенок этой неведомой любовницы. Конечно, Красновым – старшему и младшему – совершенно ни к чему появление этого ребенка через двадцать лет. Старшему лишний скандал может помешать его карьере политика, младшему не нужна еще одна наследница. Как тот, так и другой, а может и оба вместе, могли пожелать избавиться от этой девочки. А может, имел место шантаж?»

Размышления Марины были прерваны фразой Киры:

–…когда мы ходили с мамой в Белый Яр…

– Простите, как вы ходили в Белый Яр? Здесь же болото, я по карте смотрела.

– Да, Марфино болото. Из-за него раньше дорога только зимой была, а сейчас болото высохло, и летом пройти можно, если не было сильных дождей. Здесь на базе многие из Белого Яра работают.

– А где начинается эта дорога? Может быть, я успею до следующего автобуса навестить подругу?

– Сейчас сколько? Пол-одиннадцатого? Конечно, успеете. Идите от нашего дома к реке, там беседка на берегу будет, а от нее – направо по лесной дороге, меньше часа ходьбы, не заблудитесь. И как раз в двенадцать – автобус.

«А с двенадцати до самолета – целых 7 часов. Успею». Сердечно распрощавшись, Марина не пошла к беседке, а дала круг и вышла к воротам. Надо определить, где преследователи, не уехали? Нет. Вот их синие «Жигули», пустые, стоят в тенечке. «Ах, чтоб вам ни дна, ни покрышки!» Марина приостановилась за кустом черемухи. По дорожке, равномерно помахивая метлой, удалялся сторож. Кроме него – никаких признаков жизни. Марина открыла капот и ловко выдрала провода зажигания.

Она легко нашла беседку, идя по указанной Кирой тропинке, а от ворот базы ее совсем не было видно. Лесная дорога, поднявшись на крутую горку, дальше снова спускалась с низину, заросшую кустарником и березами. Наверное, там и было непроходимое раньше Марфино болото. На самом высоком месте над обрывом и стояла беседка, вид на Обь из нее был замечательный. Но Марина села спиной к реке, лицом к лесу, к базе. Надо было хорошенько подумать, пока никто не мешает. Марина раскрыла блокнот на своих квадратиках. Она на верном пути, сомнений не было.

«Попробуем ответить на вопросы», – она нарисовала снизу три больших вопросительных знака. Вопрос первый: родился ли здесь у Краснова второй ребенок? Нет. Андрей никогда не упоминал ни о брате, ни о сестре. Он говорил: «Я рос один с бабушкой и дедушкой». Значит, остается, только дитя любовницы. Марина зачеркнула первый знак.

Вопрос второй: что же такое случилось в директорском домике, из-за чего могла приехать милиция? Это должно было быть что-то неординарное. После этого события пошли слухи о каком-то убийстве, но даже работники базы не знали, что произошло. Правильный ответ знал Краснов-старший, но у него не спросишь. Возможно, это и есть ключ к разгадке, но без помощи кого-то компетентного, типа дяди Бори, Марине ответа не найти. Надо идти дальше.

Вопрос третий: кто эта девушка в голубой куртке, тайная любовь Краснова? Где она сейчас? Где ее ребенок? К кому она приезжала сюда в Завражино по выходным? Нет, не в Завражино. Скорее всего, она приезжала к кому-то в Белый Яр. Местные не считают эту дорогу длинной».

Глаза устали смотреть на ярко освещенную страницу, Марина зажмурилась, под веками возникло негативное изображение – темный прямоугольник. А в нем – то самое, недостающее звено! Эта женщина с мальчиком! Ее лицо на фотографии она видела только мельком, но сейчас вспомнила и узнала. Теперь она знала, кому задать последний вопрос.

12

«Последний день – последний вопрос» – неотвязно билась мысль в голове Марины, пока она бежала по лесу в Белый Яр. Кажется, она взяла слишком быстрый темп, дыхания не хватало, в глазах стало темнеть. На миг дорога в лесу показалась такой же мрачной, как в ее снах. Она перешла на шаг, снова все посветлело, стих шум в ушах, она стала слышать не только свое тяжелое дыхание, но и пенье птиц.

«Только бы застать дома! Я уговорю или заставлю ее рассказать все, что она скрывает!» – Марина, запыхавшись, вышла из леса к крайнему дому. Она ошиблась. Зою Гавриловну уговаривать ей не пришлось.

Она не поздоровалась и не выразила ни малейшего удивления. Повернулась и молча прошла на кухню. Села, махнула рукой на стул напротив и сразу начала говорить. Лицо ее было неподвижным, как маска, глаза невидяще смотрели в угол, и голос звучал глухо и невыразительно.

«Я знала, что ты еще придешь. Всю жизнь я боялась, что это когда-нибудь вернется. Наташу я не как племянницу любила, а как дочь. Я у Васи в семье жила, он мне родителей заменил, вырастил, выучил. Он и жена его, Любаша, – святые люди. До сих по ним плачу. И с Наташей я с пеленок нянчилась. Она была такая хорошая девочка, добрая, ласковая. Это все приключилось с ней из-за той аварии. Когда Вася и Люба погибли, у Наташи была тяжелая травма головы. Не в себе стала, что я только ни делала, не помогало. Потом, вроде, полегчало ей, школу кончила, в институт поступила. Как я была против того, чтобы она шла на работу! Неужели бы мы с Иваном не выучили ее одну, коли своих детей нам Бог не дал? Нет, захотела жить сама. Потом влюбилась в этого, директора своего. Она мне не рассказывала ничего, да я и без этого чувствовала, что неладно что-то.

А тут пропала, не приезжает, ни весточки нет от нее. Поехала я в город, соседка ее мне все и рассказала. Нашла я ее в больнице. Аборт она сделала, да неудачно, срок был уже очень большой. Забрала я ее к себе, следила за ней, боялась, как бы руки на себя не наложила. Сидит, весь день в одну точку смотрит. Денег он ей много дал. Надумала ее к родне отправить, думала, развеется, отойдет. Поехали с ней в аэропорт, мне еще по делам надо было, да к Ивану в больницу. А рейс задержали. Оставила я ее там, в аэровокзале, журнал купила, шоколадку, сама уехала. Да лучше бы бросить мне тогда все дела. Не зря говорят: «Знал бы, где упасть, соломки подстелил».

И только домой вернулась, приехали гости: Таня, тетка твоя, с матерью. С Таней мы почти дружили, я смолоду не очень разговорчивая была, а с ней себя легко чувствовала. Мало с кем в нашей деревне можно было так интересно пообщаться. Она книги мне давала, журналы. Они приехали вещи с кордона забрать на полуторке с соседом. Тане семь месяцев уже беременности было. Анна Петровна хотела одна ехать, да Таня настояла. И зачем поехала? Ведь после трех выкидышей почти всю беременность на сохранении пролежала. Уж и я ее уговаривала у нас дома посидеть, отдохнуть с дороги, а она – ни в какую. Захватила я чемоданчик акушерский и поехала с ними на кордон. Жара стояла в то лето, какой старики не помнили, месяца два без дождя жили. А в тот день еще с утра душно было, а к обеду дымка наползла. Как в дом вошли, стали вещи собирать, Таня разнервничалась, заплакала. А тут гроза началась, да такая страшенная. Дом содрогался. У Татьяны роды начались, да с такими осложнениями, что ни профессора, ни операционные не помогли бы. А я – фельдшер-акушер, и у меня под рукой – только самая малость.

Написала записку врачу и отправила шофера в райцентр. Пятнадцать километров туда, да столько же обратно. А дождь-то как из ведра льет, дорогу развезло. Это сейчас засыпную сделали, а тогда кругом болото было, да еще речка, а мост то заливало, то сносило.

Девочка мертвой родилась, тугое обвитие пуповины, а у Тани кровотечение открылось. Все, что у меня было, я перепробовала, ничего не помогло. Она умирает, а я ничего не могу сделать. Дитя обмыла, положила на стол, накрыла пеленкой, и сижу рядом с бабушкой твоей возле Тани, минуты считаю. А что считать? Ждать-то некого. Застряла машина, только под утро трактором вытащили. А мы в сенях вторую лампу керосиновую зажгли и дверь открыли, чтоб огонь издалека видно было.

И тут сквозь дождь слышу, вроде, топот раздался, половицы проскрипели – и тихо. Выскочила я в сени, понять ничего не могу, как Наташа здесь оказалась? Она стоит, мокрая вся до ниточки. Вода стекает, на полу лужа. Что-то всхлипывает, бормочет, не разобрать, трясется вся, глаза стеклянные, в руках сверток какой-то. Взяла я его в руки, а это ребенок в одеяльце байковом мокром. Понесла в дом, развернула поскорей, а там в расшитых пеленках – девочка, совсем крошечная, тоже недоношенная, дней пять как родилась, не больше. Мокрая, но тельце тепленькое. Девочка заплакала, слабо так, тоненько, как котенок мяучит. Анна Петровна вышла из спальни, помогла мне ее в сухое завернуть, взяла на руки, чтобы согреть. А я Наташей занялась: переодеться помогла, в плед укутала, на лежанку уложила. Вдруг Таня очнулась, плач видно услышала, и просит ребенка принести. Анна Петровна и отнесла малышку, чтобы ее перед смертью порадовать. А Таня ее к груди приложила – и кровотечение остановилось. Не умерла Таня, между жизнью и смертью находилась, но девочку не выпускала.

Как гроза прошла, Наташе лучше стало, все она и рассказала. Она не улетела в тот день. Вот она судьба-то какая! В тот день из Москвы тесть с тещей директорские прилетели, а он их встречал. Наталья и увидела его там, в аэровокзале. Поменяла на сутки с кем-то билет в кассе, да и вернулась назад, поговорить с ним захотела. Да райцентра добралась электричкой, а там какие-то отдыхающие на катере ее подбросили до Песчаной косы. Это – за деревней, в пяти минутах ходу всего от нашего дома. В кустах она стояла, когда мы на кордон поехали. Вещи бросила в сарай и побежала в Завражино прямиком. У нас здесь сразу за огородом зимник идет, и летом можно пройти, если болото подсохнет.

Жену его как раз из роддома привезли, сидели они там все за столом, отмечали. Жена директорская в кресле сидела, в том, что Наташа любила, а он ухаживал за ней, целовал и миловал. А тут еще и гроза начиналась. Наташка совсем голову потеряла, в соседнюю комнату в окно влезла, схватила ребенка и бежать куда глаза глядят. Так на кордон и прибежала, видно вспомнила, что я там. Напоила я ее лекарствами, а на рассвете отправила с тем шофером в город да заплатила, чтобы прямо в аэропорт к самолету отвез.

Ни о чем мы с Анной Петровной не договаривались. Она на Таню спящую посмотрела и завернула мертвую девочку в те мокрые пеленки и одеялко, а я похоронила в лесу подальше от дома. Нашли ее почти через год городские грибники с собакой. В милиции решили, что это и есть пропавшая директорская дочка, которую так долго искали. Приезжали даже к нам деревню, расспрашивали. Да никто про Наташу и директора не знал, и не видели, как она вернулась из аэропорта. Жена его, говорят, заболела с горя, и они вскоре уехали насовсем.

Большой грех мы с Анной Петровной на душу взяли. Молилась я все эти годы, каялась. Да не вернуть того, что сделано. Как ведь жизнь поворачивается, не знаешь наперед.

Таня поправилась. В девочке души не чаяла, Александрой назвала в честь мужа. Наташа замуж вышла за хорошего человека, скульптора. Старше ее был вдвое, ей двадцать один, а ему сорок два, вдовец. На следующее лето она приехала в гости, довольная была, про старое не вспоминала. Да поехала в город дела улаживать. Город у нас такой большой, и надо же было им встретиться!

Дождь начинался. Дурела она от дождя. Таня с коляской шла. Что из этого вышло, ты и сама знаешь. Наташа вечером приехала, все еще не в себе, бормочет: «Я ее узнала! Это все она виновата!» Я сначала ничего не поняла, а как услышала про аварию, чуть с ума не сошла. Я и спрашивать ее не стала, как было дело, но думаю, что Наталья коляску под машину толкнула. Назавтра же ее проводила и запретила сюда больше приезжать. Она и не приезжала больше. Письма писала, деньги присылала. А на что мне ее деньги? Я их все до копейки в храм отдавала. Потеряла я ее. Душу мне она порвала.

Анна Петровна умерла, сказали, от рака. А я думаю, жить она не хотела, вот и умерла. А я двадцать лет живу с этим. Не могла я сознаться, Наташу любила, не могла погубить. И так ее жизнь всего лишила: и родителей, и здоровья, и ребенка. Перед Богом я ответ держать буду. Все тебе рассказала».

13

«Скорей в Москву, скорей к Маше!» – Марина заскочила на несколько минут «домой» к Кате, переоделась и поехала прямо в аэропорт, надеясь улететь пораньше. Катя предлагала Марине отдохнуть, пообедать и даже поспать, ведь времени еще много. Но Марина отказалась. Она горячо поблагодарила за прием вновь обретенную родственницу, еще раз напомнила свой адрес и телефон, пригласила в гости. Она даже не присела, а сразу поехала в аэропорт. Марина и представить не могла, как она будет здесь есть и спать, когда в Москве, может быть, опять покушаются на Машу.

Не повезло! Был проходящий рейс, но полчаса как отбыл. Четыре часа ожидания! Позвонить невозможно, сотовый был пока не по карману семье Белых, а от пейджера на даче никакого толку. Да и что бы она сказала Маше по телефону? Нет, только бы успеть, оказаться рядом, защитить. Мысль, что она может опоздать теперь, когда знает почти все, сводила ее с ума. Рассказ Зои, несомненно правдивый, превратил ее догадку в уверенность. Но неясной оставалась роль Краснова. Может, это он – главный организатор покушений, а вовсе не бедная больная женщина? Может, и Андрей не случайно с ней сблизился? Может, он играл в любовь? От этих вопросов просто выть хотелось! Потому что за эти три дня Марине стало совершенно ясно, что она в глубине души связала свою дальнейшую жизнь с Андреем и только с ним. И именно потому, что ей очень хотелось ему верить, она боялась ошибиться.

Марина то ходила кругами по залу, то садилась, пытаясь расслабиться и посмотреть телевизор. Ненадолго выходила на улицу, но боялась прозевать объявление о посадке. Несколько раз пила кофе, но есть не хотелось совершенно. У стойки регистрации она была первой. Самолет вылетал в 19 часов местного, а прилетал в 19 московского времени. За три часа полета Марина не сомкнула глаз. Если бы она могла, то толкала бы самолет. Потом – экспресс. Потом – поезд метро. Потом – электричку.

От станции Марина побежала бегом, ритмичное движение на свежем воздухе даже как-то успокоило ее, только немного мешала сумка. Солнце село в тучу, но было еще довольно светло, когда Марина добралась до дачи Галины Леонидовны. В домике горел свет, доносилась тихая музыка, видимо, по «Маяку» передавали. Дойдя до угла дома, Марина в нетерпении заглянула в ближайшее окно. Сквозь неплотно прикрытые шторы было хорошо видно хозяйку и Машу, сидящих рядышком на диване, каждая со своей книжкой. Эта мирная картина для запыхавшейся встревоженной Марины была, как глоток валерьянки. Она стояла и не могла наглядеться.

Вдруг Маша оторвалась от чтения и взглянула на зашторенное окно. Она отложила книгу, кажется, собираясь встать, но задела спящую на ее коленях Пуську, которая проснулась, обиженно мявкнула и завертелась, снова устраиваясь. Марина в первый момент отпрянула, но потом спокойно и неторопливо двинулась от окна дальше, к крыльцу, предвкушая охи и ахи по поводу позднего приезда. А также горячий чай, да и съесть чего-нибудь не мешало бы…

– Эй! Это дом тридцать девятый? – окликнул Марину с улицы незнакомый парень, вернее, подросток.

– Да, а что?

– Тебя Маша зовут?

Марина похолодела, но быстро ответила:

– Да, Маша. А что?

– Тебе просили записку передать.

Она осторожно подошла, но парень действительно протянул ей маленькую бумажку и сразу удалился.

Марина поднесла бумажку к свету, падающему из окна, развернула листочек из блокнота и обнаружила внутри собственную визитку. На обороте было написано: «Маша! Помоги! Приходи в 22 ч. секретно к мосту. Марина».

«Она здесь, у моста. Это ловушка для Маши. Сумасшедшие бывают очень хитрыми. Визитку прихватила, когда в столе рылась. И почерк-то, почерк – как похоже подделан! Но я поговорю с ней. Пусть она убедится, что я все знаю, и оставит Машу в покое. Кстати, сколько сейчас? – Марина посмотрела на часы: 21.50. – Надо бежать!»

Марина почувствовала, как на руку упала капля: начинался дождь. Она быстро сунула сумку под крыльцо. «Если что, останется блокнот и все записи. Если – что?» – Марина отмахнулась от этой мысли, как от мухи, и уже под нешуточным дождем побежала по тропинке через огород. В заборе была калитка к соседям Галины Леонидовны, Никифоровым, через участок которых они всегда ходили на берег речки самым коротким путем.