Fide Sanctus 2

Дверь комнаты снова распахнулась – и снова неслышно.

– Жалко, что не видела, Ира! – громыхнул с порога Роман. – Послушала бы, как она с ним разговаривает, с полудурком! Та чернявая хотя бы в рот ему смотрела!

Заведующий кафедрой уголовного права и криминологии расхаживал дома с голым торсом, без запроса пихая всем в лицо свою потрёпанную маскулинность. В одной руке он держал надкусанный тост с авокадо, а в другой – стакан козьего молока, которое кипятил строго шесть минут.

Испытав шумный прилив отвращения, Свят отвернулся к запотевшему окну.

Дождь усилился, и капли на стекле меланхолично набирали вес.

Вмиг растеряв педагогический пыл, Ирина Витальевна отступила к стене и заслонила плакат с солистом Океана Эльзы.

Морда гарпии с её лица уже была тщательно стёрта.

– Я спрашиваю её, куда она после ВУЗа собирается, – с набитым ртом продолжил Роман. – Приезжие же обычно домой возвращаются. А она: «Я не собираюсь назад, я в Гродно буду работать». И смотрит нагло так! Смотрит – и глаза не полопаются!

Рома вроде говорил о ситуации, когда его окунули в бочку с дождевой водой апреля… Но по его лицу разливалось вящее удовольствие.

Так он лучился, когда в шкуре прокурора выигрывал самые гнусные дела.

Отвращение накатывало всё новыми приливами; степенно разглядывать капли было невероятно трудно. В висках нарастал тугой звон.

Сколько бы обиды на Веру ни горело внутри, в разговорах с Ромой её хотелось защищать.

– «А с чего бы тебе», – говорю я ей, – «быть такой уверенной в своём распределении?» – лениво протянул отец. – «За тобой кто-то стоит»? «На кого ты рассчитываешь», мол?

– А она? – подала голос Ирина Витальевна, усиленно хмурясь.

Чтобы царь не дай бог не подумал, что с ним не согласны.

– А она: «На свой ум», – провозгласил Рома, грохнув на стол стакан с молоком; вокруг его рта блестели белые потёки. – Ну ты представляешь?! Подобные «умы», мать их, очень быстро идут к чертям, если у распределительной комиссии другое мнение! А этот дебил стоит лыбится, плечики её теребит! И снова лыбится, ну ты глянь!

Не пытаясь сдержать ухмылку, Свят крепче сжал край шершавой шторы. Грудь распирала смелая гордость.

Словно слова и поступки Веры были словами и поступками его самого.

– А она знала, кто ты? – робко поинтересовалась Ирина.

– Да знала, конечно! Копирку же подложили! – нетерпеливо воскликнул старший Елисеенко, закипая на глазах. – И ещё оглядывалась на него! За поддержкой! ЧТО ТЫ МОЛЧИШЬ?! ТЫ БЫ ХОТЬ ПОПЫТАЛСЯ РОТ ЕЙ ЗАТКНУТЬ!

Если кому-то и надо было затыкать рот, то не ей.

Не торопясь блистать перед прирождённым прокурором бенефисом оправдательной речи, Свят упрямо молчал, стараясь держать спину прямой.

Получалось это наверняка не лучше, чем у креветки.

– Так вот у кого ты научился нам хамить? – с победной интонацией произнесла мать.

Вера опоздала; хамить вам я у вас научился.

– Не говори, Ира! – вознёсся под потолок голос Романа; он соглашался с женой раз в год, но всегда – крайне выразительно. – Мало прогулов и опозданий с появлением этой шалавы?! Мало незачтённых работ?! Твои бабы теперь будут ещё и накладывать дерьмо мне на голову?! Ты думаешь, что я…

Я вообще о тебе не думаю!

– Кому ты нужен, уймись! – рявкнул Свят, обернувшись. – Я знаю, что делаю! Я разберусь с Еремеевым!

Чёрт, вот зачем? Зачем ты это сделал? Зачем обернулся?

Вид отца только прибавил огонь под казаном, в котором томилась набухающая ярость.

– Он «знает», слышала?! Он «разберётся»! – хохотнув, триумфально заявил Роман.

Внутренний Ребёнок всхлипнул и потянулся к матери.

Ирина Витальевна пробежала по лицу сына глазами безразличными, а по лицу супруга – заискивающими; полными искристой солидарности.

– Машу эту – или как там её – для чего переселили?! – угрожающе прошипел Роман. – Чтобы в грязи советской вы не колупались! Так он к другой бабе прыгнул в грязь эту старую! Дома ночуй! Услышал меня?! Нечего там делать тебе!

До чего мерзким казался бы ты, не будь ты привычным.

Презрительно хмыкнув, мать уставилась на свои ногти.

– А ты за что её осуждаешь, Ира? – вызывающе бросил Свят. – Ни разу не увидев.

Поджав губы, Ирина Витальевна промолчала; на её лице была написана смиренная и скучающая; священно-материнская вселенская скорбь.

– ТЕБЕ ЖЕ СКАЗАЛИ… – немедленно завёл отец, отряхнув руки от крошек.

– Я НЕ С ТОБОЙ РАЗГОВАРИВАЮ! – выплюнул парень.

Роман отшатнулся и дёрнул губой; его глаза под смолистыми бровями превратились в ехидные щёлки.

Будь по-твоему, воительница с мельницами.

Это была чуть ли не единственная сфера, в которой Ира так долго не опускала хоругви; хотя бы это следовало уважать.

– Мама! – с нажимом позвал он. – Мама, объясни. Тебе-то она что сделала?

Узнать это отчего-то было чрезвычайно важно.

В этот миг казалось: важнее, чем отвадить от Улановой долбаного Петренко.

– Нет, ну ты не перегибай, – мрачно буркнул Прокурор.

Губы Ирины еле заметно вздрогнули, но она не издала ни звука; гарпия из гранита всё так же смотрела в пол. Её руки были скрещены на груди так плотно, что костяшки пальцев побелели, а блузка на локтях нещадно измялась.

Обрати на меня внимание, Ромина ты кукла!

На плечи навалилась бетонная усталость.