Девять дней

– Да, сэр. Повесилась ночью. Говорят, за церковью.

– Вы знали ее?

Громкий голос профессора вернул меня в реальность. Я медленно кивнул, едва сумел выговорить, что она была моей пациенткой, извинился и поднялся наверх, чтобы собраться. Конечно, я отпустил миссис Адлер и попросил профессора поговорить с мисс Мари на счет гипноза. Время, потраченное на смену одежды, немного привело в меня в чувства. Но, тем не менее, профессор Миррер заявил, что не бросит друга в такой ситуации и отправился на похороны вместе со мной. Хотя я не был уверен, что там будут мне рады.

Эта запись будет большой. Сначала напишу о похоронах. Не знаю, стоит ли вообще обращать внимание на то, что я там узнал. Боюсь, мой здравый рассудок не может принимать все всерьез. Но начну по порядку.

Когда мы с профессором пришли на кладбище, то увидели толпу. Мадам Леванш была знатной дамой, она много помогала нищим и детям из работных домов, поэтому проститься с ней пришел едва ли не весь город. Конечно, там же была мисс Мари, хотя я был удивлен увидеть ее. Не знал, что они были знакомы.

– Мы ходили в один приход, – ответила мисс Мари, когда я спросил ее тихо, чтобы не мешать отцу Флеккеру читать речь.

– Вы ходите в церковь? – спросил я теперь громче. Потому что был удивлен. Мисс Мари украдкой посмотрела на меня, а потом отвела взгляд.

– Конечно, как все нормальные люди, – сказала она и снова посмотрела на меня, улыбаясь. Я выдавил улыбку в ответ из вежливости.

– Вы в порядке? – поинтересовалась она и взяла меня под руку. Заметив это, профессор словно испарился.

– Да, просто… мне не нужно было ее выписывать, это моя вина, – сказал я.

Я действительно чувствовал ответственность за смерть мадам Леванш. Конечно, я понимал, что это был ее выбор, но я зря выписал ее. Иногда я не был уверен, что выбрал правильный путь. Человеческий разум, мысли, эмоции и чувства всегда влекли меня. В них есть нечто таинственное и необъяснимое, что хочется доказать и объяснить. Но имею ли я право быть врачом, если моя невнимательность к пациенту стоила жизни.

– Вы здесь не при чем, доктор, – мисс Мари сжала мою руку, и я почувствовал ее нежное тепло. Я снова скривился в улыбке, не желая продолжать разговор.

– Ты слышишь меня? – Мари легонько дернула меня за локоть.

– Да, да, я… я слышу вас.

На этом мне пришлось изобразить улыбку получше, потому что мисс Мари не собиралась отступать и была намерена убедить меня в невиновности. А так как спорить я с ней больше не хотел, то лучше было согласиться.

Мы стояли и молча наблюдали за тем, как люди прощаются с мадам Леванш. Казалось, все цветы в городе сегодня были здесь.

После речи священника ее гроб занесли в фамильный склеп. Я дождался профессора и предложил ему пойти ко мне и отдохнуть, но в наш разговор вмешался отец Флеккер.

– Доктор Филдс, могу я отвлечь вас на минуту? – он улыбнулся, как бы извиняясь, глядя на профессора и мисс Мари. Профессор улыбнулся и кивнул, а потом направился к безутешному вдовцу. Мари направилась к брату.

– Чем могу помочь, святой отец? – спросил я, заметив нервное напряжение на лице священнослужителя.

– Этот малыш, ребенок Фримансов у вас? – спросил он шепотом, воровато озираясь.

– Да, у ребенка некоторые проблемы, но в целом он здоров.

– Это не ребенок, доктор, – отец Флеккер взял меня за локоть и отвел в сторону, подальше от кого-либо, кто мог даже случайно услышать наш разговор.

– Ребекка Фриманс приводила малыша ко мне, я молился за очищение его души, но однажды он упал прямо на крыльце церкви. Он плакал, бил кулаками о плиты и просил мать не заводить его внутрь.

– Его мать была немного не в себе, – я не особо понимал, что пытается рассказать мне отец Флеккер.

– Она как раз была в себе. Около месяца назад ее муж мистер Фриманс запретил ей приводить сына в церковь и велел вести к вам. Но она сказала, что вы не приняли ее, потому что ее сын сумел повлиять на одного из пациентов.

– Простите? – я сложил руки на груди, предвидя итог сего рассказа.

– В этом мальчике поселилось зло, – отец Флеккер стал говорить совсем шепотом, что даже я едва мог его слышать.

– Ну, это слишком! – твердо и громко сказал я.

Даже профессор услышал. Это я понял, когда заметил, что после этих слов он посмотрел на меня, потом похлопал вдовца по плечу с сочувствующим взглядом и направился в нашу сторону.

– Не рассказывайте мне байки про демонов и прочую чушь! Это рассказы для глупцов, склонных списывать все свои неудачи на неисповедимые пути господни.

Отец хотел что-то сказать, но я не позволил.

– При всем уважении, святой отец, я не стану слушать и слова. Прошу простить, – я торопливо откланялся и направился в сторону профессора, который не решился вмешаться в разговор и просто стоял неподалеку, глядя на меня. В спину мне отец Флеккер крикнул, что мальчика нужно привести в церковь, я проигнорировал его.

Вернувшись домой, я обнаружил, что миссис Адлер еще нет, поэтому заваривать чай пришлось самостоятельно. По дороге профессор сказал, что должен готовиться к предстоящим лекциям и отправился в гостиницу. Я же принялся пить чай и читать утреннюю газету, на главной полосе которой была статья о самоубийстве мадам Леванш.

К вечеру я решил, что будет неплохо привести в порядок рабочие бумаги, поэтому отправился в клинику. Там меня ждал сюрприз. Санитар Матис был одет не в форму и собирал вещи в чемодан.

– Мистер Матис? – заторможено от неожиданности и удивления спросил я, медленно проходя в комнату отдыха персонала.

– Я больше не буду здесь работать, доктор! – санитар был возбужден и зол. Он яро скидывал вещи в чемодан и коробку, даже не глядя на меня.

– Но…

– И не пытайтесь меня отговорить! – крикнул он и повернулся ко мне, выставив указательный палец вперед, будто угрожая им.

– Я не буду, – я говорил спокойно и ровно, – но мне просто любопытно узнать, в чем же причина такого решения?

– Этот! Этот Хоффишер, с ним что-то не так, я говорю вам, доктор! – теперь и сам Матис был похож на Хоффишера.

Я сел на краешек стола, сделал серьезное выражение лица и, положив руки ладонями вверх, чтобы Матис видел, что я открыт к разговору, попросил его успокоиться и пояснить.

– Сегодня ночью я дежурил. Он закричал, я к нему. Смотрю – он молится. Я открыл дверь, говорю, чтобы успокоился. А он начал орать: «Он идет! Идет! Идет!». Я у него спрашиваю, кто? А он смеется. Я собирался уходить, а он мне сказал, что моя жена не от меня беременна. И говорит, мол, спроси у нее, когда ребенок был зачат и как. Я послал его куда подальше, но дома что-то мне в голову тямкнуло и я спросил.

Я заинтересованно промычал.

– В общем, уезжаю я из этого города. И вам, доктор, советую. Хороший вы человек, но эта дыра, эта черная яма погубит вас! – после этих слов, он взял свои вещи и направился к выходу.

– Нет у меня теперь ни работы, ни жены.

– Матис, – протянул я, – не стоит верить тому, что говорит Хоффишер…

– А я не верил ему, я жене поверил. Она мне сказала, что ребеночек наш был зачат в декабре, в конце. А меня не было тогда в городе. Она говорит, что я на два дня приезжал. А я не приезжал, меня тогда две недели не было, я на корабле уходил на подработку. Вот такая история, доктор! А она… совести ей хватает. Смотрит на меня и талдычит, что со мной была, что приезжал я! За дурака меня держит! Все женщины нас за дураков держат, доктор. Не ведитесь на их чары.

И ушел. Я остался сидеть в кабинете, даже забыв, зачем пришел. Когда я пришел в себя от выступления Матиса, то нашел журнал с записями регистрации пациентов. Не знаю почему я стал искать в записях за август имя Ребекки Фриманс. Но я его действительно нашел. Она приводила сына третьего августа. Но визит был отменен из-за независящих от персонала обстоятельств. Видимо, из-за нападения Хоффишера.

Глупости. Набожная женщина уверовала в то, что ее бедный сын одержим, водила его в церковь, даже против его воли. Понятное дело, что все это она рассказывала священнику, своему духовному наставнику. Я отложил бумаги и решил, что будет лучше сделать обход и идти в кабинет, чтобы попытаться поспать. День был трудным, в первую очередь, эмоционально. Но ночевать сегодня придется тут, Матис ушел, а оставлять пациентов одних нельзя.

Хоффишер опять молился, но теперь это был не «Отче наш», а что-то другое. Язык мне был непонятен, или же он произносил слова так невнятно, что я не мог разобрать. Вспомнив, что я здесь один из здравомыслящих и мой верный помощник Матис ушел, я решил, что входить к нему в палату будет не очень разумно. Поэтому я попытался поговорить с ним через небольшое окошко на двери. Я отодвинул затворку еще когда подошел, но он был так увлечен молитвой, что не обращал на меня внимания.