В голове

– Спасибо, жду.

Ирка положила трубку, чтобы обнаружить, что Олежка исчез.

– Это был ваш друг? – поинтересовался мальчик за стойкой. Ирке очень захотелось курить.

Паша прибежал через пару минут. К этому времени Ирка успела заказать кофе и ему. Паша проводил до дома, а заодно пригласил следующим вечером на открытие выставки общего знакомого, о существовании которого Ирка совершенно не помнила, но судя по Паше знакомый был очередным общепризнанным дарованием и отказываться было бы неприлично. Тем более что она была не против.

Выставка проходила в спальном районе, в небольшой галерее. Картины Ирке даже понравились – сюжеты были дачные, легкие. Девушки чистили картошку на крыльце, дети ехали на велосипедах вдоль покосившихся заборов, собака дремала под узловатой сливой. Ирка остановилась напротив последней, когда к ней подошла ее приятельница:

– Ируся, познакомься, мой хороший друг и писатель, Евгений Свяслов, – высокий нескладный мужчина с неуместными перстнями на длинных узловатых пальцах показался ей смутно знакомым. Решив, что скорее всего он высвечивался у нее где-нибудь в рекомендуемых друзьях в соцсетях, она отмахнулась от попыток вспомнить, где его видела.

– Скажите, Женя, – поинтересовалась она, когда они обсудили гениальность картин, – а о чем вы пишете?

Она старалась за разговором отвлечь себя от дурацких перстней. Женя крутил пальцами левой руки перстень на указательном правой, что ее очень раздражало. Еще раздражало, что на безымянном правой торчал заусенец. Сильно торчал. Ирка представила, как он грызет заусенец. Это было еще более противно, чем кручение перстня.

– Это сложный вопрос, – приятно улыбнулся он. – Я, как и любой пишущий человек, просто пропускаю события, окружающие меня, через себя и переношу на бумагу. Если нечто сильно меня трогающее происходит, то меня охватывает некая незримая сила, которая сама собой заставляет меня писать, я становлюсь словно одержимый. Знаете, как Тригорин…

«Прекрасно, еще один психованный», – безрадостно осознала Ирка. Тут до нее дошло, откуда помнит Евгения. Во-первых, он жил когда-то с ее подругой, Ирка потом ее еще у себя на кухне вискарем отпаивала после расставания. Во-вторых, он после этого расставания написал книгу. Называлась «Хождение по *укам». В книге подруга был змеей-искусительницей, он – Евом. Фигурировала также некая Аделаида (хотя подругу звали Соней), которая в финале оказывалась со змеей одним целым, за что Ев их обеих торжественно убивал. От предложения писателя подвезти ее до дома Ирка отказалась.

На выходных она приехала к маме. На пороге ее встретил вопль попугаихи Зульфии:

– Еще пять минуточек!

Птица Ирке не нравилась. Она была толстая, с черной всклокоченной головой и пестрым тельцем. Еще она почти никогда не затыкалась, только когда ела и спала. Попугаиха раньше жила у маминой коллеги, учительницы химии и биологии, причем клетка ее стояла прямо в спальне. Чаша терпения отца семейства лопнула, когда Зульфия начала орать про пять минуточек во время их с женой секса. Возможно, лопнула потому, что еще пять минуточек у него не получалось. Таким образом птица оказалась у сердобольной матери Ирки. Надо отдать должное последней, у нее попугаиха орала реже.

– Боже мой, как ты выглядишь! – безрадостно обнаружила мама. – Хоть бы юбку надела.

В прошлый раз Ирка была в юбке, и ее отчитали за то, что она все себе застудит.

– Проходи, не стой на пороге. Это тетя Оля, это Димочка. Знакомьтесь, моя дочь Ируша.

Приставки тетя-дядя Ирка вообще-то не любила. У нее это было от бабушки. Всех бабушкиных подруг и друзей она звала просто по имени и на «вы». Она и бабушку звала просто по имени – Аля. Ей нравилась Алина ровность и твердое «Ирка» и стесняло мамино нежно-шипящее «Ируша».

– Ира, – всплеснула сдобренными кольцами пухленькими ручками тетя Оля, – как же ты изменилась!

Ира развела руками. Тетю Олю она видела в последний раз лет в одиннадцать. У нее тогда были прыщи и мультики, а у тети Оли – ядрено-рыжая химзавивка. Теперь у Оли завивка была нежно-фиолетовая. Она была похожа на плод запретной любви мопса с пуделем. Впрочем, вполне довольный жизнью плод.

– А это мой сын – Димочка, – уточнила тетя Оля на случай, если Ирка решит, что с дамами сидит какой-то приблудный мужик. Димочка был коренастый, плотный, с аккуратной бородой и вселенской тоской в глазах. Он сдержанно улыбнулся Ирке, после чего вернулся к старательному разглядыванию содержимого книжных полок.

– Димочка, – тетя Оля тянула «а», – расскажи Ире, кем ты работаешь.

– Мам, – Димочка вздохнул. – Я ветеринар.

– По-моему, прекрасная профессия! – заметила Иркина мама.

– Да, не человеческий врач, конечно, но тоже благородно, – снисходительно кивнула тетя Оля.

– Еще пять минуточек! – согласилась с ней Зульфия.

– Скажите, – чтобы мама с тетей Олей не услышали, шепнула Ирка, – а есть способ заткнуть надоедливого попугая?

– Вообще-то я не специалист по птицам, но лучше всего – усыпить.

Он улыбался уголками рта. Такая улыбка в любой момент может превратиться в оскал.

– Я не знаю, когда мама решит нас накормить. Пойду кофе сварю. Будете?

– Буду, – Димочка как-то сразу оживился. – И давай на ты.

Они ушли на кухню. С Иркиного разрешения Димочка закурил. Димочка рассказывал анекдоты и случаи с работы. Ирка ненавидела анекдоты, но смеялась. Потом она рассказывала свои истории из жизни. Димочка посмеивался и щурился. Под окном алкаши запели что-то весело-нестройное. Промчался по улице дорогой автомобиль. Доносились из комнаты вопли Зульфии. Кофе получился вкусный.

На прощание они с Димочкой договорились как-нибудь встретиться и выпить кофе. Ирка ехала в такси и думала о том, как же будет муторно разбираться с мамами, если у них закрутится роман. Получается, такие отношения обречены на свадьбу.

– Хочу ли я замуж? – погруженная в свои мысли, произнесла она вслух.

– Если спрашиваешь – не хочешь, – меланхолично отозвался таксист. Ирка смутилась, но решила не подавать виду:

– А если одиноко?

– Кошку заведи.

«Нет,– подумала Ирка, – жизнь одинокой кошатницы – это совсем печально».

Дома она сняла каблуки, кинула джинсы на стул и села с сигаретой на пол.

– Заведу собаку, – ни с того пообещала она себе. Под окном заорала сигнализация машины, и послышался мат. Жизнь била ключом.

Прогулка

На часах было около восьми вечера. Не то, чтобы поздно, но зимой уже давным-давно темно. Благо как раз был февраль. Катя делала домашку по алгебре. Домашка не поддавалась. Катя не выдержала.

– Мам, я гулять, – крикнула она.

– Как это? Куда это? Ты на часы вообще смотрела? – укоризненно спросила мама Кати, отрываясь от кастрюли. У Кати очень нервная мама. Это потому, что, когда она не работает, она либо готовит, либо убирается. Хотя сама Катина мама говорит, что она нервная, потому что ее все достали.

– По дому, – ответила Катя и добавила, – я всю жизнь прожила на первом этаже десятиэтажного дома. Хочу посмотреть на другие этажи.

– Странное желание, – хмыкнула мама Кати, – а домашнее задание сделала?

Но Катя уже ушла и не слышала вопроса. Первый этаж не вызывал у нее большого интереса. Два горшка с растениями, стол консьержки и почтовые ящики. Знаем, видели. Катя с некоторым трепетом подошла к лестнице и взялась за перила.

На пролете между первым и вторым она обнаружила еще один горшок с растением. На мусоропроводной трубе висело рукописное объявление: «Уважаемые соседи! Смотрите, какой мусор выкидываете в мусоропровод». Кате стало любопытно, что же нужно было выкинуть в мусор, чтобы об этом написали объявление, но ответить было некому.

На втором этаже жила семья переводчиков с дочкой, на год младше Кати. Дочка денно и нощно терзала пианино, и в моменты особой чистой любви к этой девочке Катя врубала на полную мощность панк-рок. Дочка была очень впечатлительная и обладала до того тонкой душевной организацией, что в то время, как она ела, отца семейства отправляли курить на улицу. О музыкальном развитии и душевном спокойствии дочери обычно заботилась мать, отличавшаяся тем, что всегда здоровалась со всеми соседями и юношеским разрядом по дзюдо. Когда по вечерам от соседей сверху доносился гулкий стук, папа Кати меланхолично предполагал, что соседка швыряет соседа об пол. Других соседей с этого этажа Катя не знала, но заочно сочувствовала им, предполагая, что сдавленные стоны пианино им слышны.

Между вторым и третьим этажом обнаружились фикус, забитый мусоропровод и сосед. Соседа звали Вячеслав Георгиевич. Родители Кати всегда за глаза звали его Славиком. Славик когда-то был председателем правления дома и инженером в конструкторском бюро. Сейчас он носил клетчатый халат поверх спортивного костюма и тапочки, шлепавшие его по пяткам во время ходьбы. Славик осуждающе созерцал мусоропровод и пыхтел в усы. Катя собралась поздороваться, но он резко повернулся к ней и заключил:

– Видите, опять забился.