В голове

– Ты чего здесь сидишь? – Вера беззаботно хлебнула из его чашки. Когда она успела войти?

– Тебя жду, – Мише было жалко кофе. Он хотел допить. Актриса бы так никогда не поступила. Нет, она бы ни за что…

– Дождался? Пошли домой, – Вера взяла чашку в руки. Аспирант подошел. Забрал чашку. Прямо из рук. Дотронулся.

– Вера Юрьевна, оставьте. Я помою.

«Зачем ему было делать это? И почему она выглядит такой довольной?»

– Спасибо, Ибрагим, – она повернулась к мужу. – Чего ты ждешь? Идем.

Миша не помнил, говорила ли о чем-то Вера по дороге или нет. Он думал. Она ковырялась ключом в дверях квартиры, когда он спросил:

– Ты знаешь имена всех аспирантов на кафедре?

– Их у нас не так уж много.

– И аспиранток тоже?

– И аспиранток тоже.

Вера была настолько спокойна, что Мише хотелось ее задушить. Как она позволяет себе оставаться такой спокойной? Такой равнодушной?

– Но в основном, конечно, аспирантов?

– Миша, их всего двое. Ибрагим и Володя.

«Володя. Не Владимир», – подметил Миша. У него закончилось терпение:

– И ты спишь с обоими?

– Нет, – все так же равнодушно отвечала Вера, – только с Ибрагимом.

Она еще что-то сказала. Миша не услышал. В ушах его шумел пульс. Своим стуком он заслонял Веру, детей, шум бойлера, лай собаки из квартиры сверху, кризис, старух под окнами, саммит, алкоголиков Андрея и Люду из квартиры снизу и в целом галактику. Перед ним осталась лишь актриса. Она стояла прямо перед ним. Кроме нее и него ничего нет. Как он раньше этого не понимал? О чем только думал?

– Пап, – позвала Лизонька, – пап.

Кто такая Лизонька? Откуда она взялась? Нет ничего.

– Миша, ответь уже ребенку.

– Пап.

Кругом пустота.

– Миша!

Кругом…

– Перестаньте кричать, я очень устал, – неожиданно для себя, как-то жалко выдавил он. Голова болела.

– Так вы пойдете?

– Куда?

– Завтра, с моим классом в театр, из Москвы на гастроли приехали с «Чайкой» – и с надеждой в голосе добавила. – Если не хотите – не надо. Просто классная просила спросить.

– Пойдем. Конечно пойдем. Театр – это одно из важнейших видов искусства. Да, мы пойдем. Завтра. Я спать пойду, мне что-то нехорошо.

Мише снились неприятные сны. Он то летел в пропасть, то бежал от толпы любовников Веры, то пытался спрятаться от самой Веры. Он пытался проснуться и не мог. Открывал глаза и не мог успокоиться. Рядом спала жена.

«Я хочу ее убить», – подумал он. Благо тут же снова уснул.

В театре, кажется, проходило неофициальное собрание всех чахоточных и голодающих города. Люди кашляли, шуршали фантиками, фольгой, чавкали жвачками, сморкались, выковыривали из упаковок таблетки для рассасывания, которыми затем шумно причмокивали. Мише хотелось встать, ударить кого-нибудь, закричать.

– Программку? – приказным тоном обратилась к нему билетёрша. Он покорно купил. И увидел в программке ее. Актрису. Вот она, ее фамилия, прямо напротив Нины Заречной. Судьба. Сама судьба предоставила ему эту возможность. Вчера ответ Веры оборвал все его связи с прошлой жизнью. Он уже не Миша. Разумеется, нет. Он подойдет к ней после спектакля. Почему он не купил цветы? Старый Миша никогда не дарил девушкам цветы. Но и те девушки, прямо скажем, не были того достойны. Он подойдет к ней после спектакля.

***

– Все-таки я не понимаю, почему ты не развелась, – Верина подруга Динара помешивала сахар в кофе. Они сидели на кухне, Вера курила, красиво и манерно устроившись на стуле. За окном большими пушистыми хлопьями падал снег.

Миша провел почти год на улице Николая Ершова. Тогда, после спектакля, он бросился на актрису и попытался силой увести гулять по городу. Суд признал его невменяемым. После лечения Миша стал тихим и безобидным. Вере его даже жалко стало. Она раз в неделю «выгуливала» его на набережной.

– Понимаешь, – Вера потянулась к пепельнице, – он же сейчас как ребенок. Абсолютно беспомощный. Он не понимает ничего, что происходит вокруг. Мы недавно гуляли, встретили его студентку бывшую с коляской. Та, которая от него родила. Так он полез к ребенку сюсюкаться.

– Но ты ведь держишь его рядом со своими детьми, – Динара не скрывала своего осуждения. Она всегда считала, что из Веры хорошая подруга и плохая мать.

– Он регулярно показывается психиатру, я слежу, чтобы он пил таблетки, – Вера повторяла это уже не в первый раз и не первому человеку. – Кроме того, повторяю, он абсолютно безобиден.

За стеной, на диване в гостиной Миша съежился под пледом. Он не понимал, о ком говорила та женщина с другой женщиной. Все, что он чувствовал – страшную усталость. Он зажмурился и попытался уснуть.

Сны ему больше не снились.

Шум

Зимой Москва далеко не всегда выглядит красиво. Часто улицы тонут в развезенной серой грязи, разъедающих обувь и кожу реагентах. Редко городские жители могут разглядеть все ее очарование, здесь нет искрящегося снега и чудесных пушкинских дней. Максимум красоты – на искусственных ярмарках, которыми утыканы бульвары и площади, они прекрасны как резиновые бабы и радуют глаз любого, кто не чувствует духа Москвы.

Вопросы урбанистики мало интересовали Марину. Не потому что Марина была глупая или политически не озабоченная, очень даже озабоченная. Но Марине было 12 лет и сегодня должна была быть первая в ее жизни дискотека. Первая дискотека – это почти так же важно, как последняя. На Маринину беду ее одноклассники не могли разделить с ней ее волнения – для них дискотека была второй. Дело было в том, что прошлогоднюю дискотеку, как и последние дни второй четверти в целом, она проболела, и теперь не знала куда деться от волнения.

В их классе были девочки, которые уже красились в школу ежедневно, и в обычные дни ей было плевать. Ну и что, что у них пенал, в котором хранятся помады и туши больше, чем тот, в котором хранится канцелярия? Сейчас же она отчетливо понимала, что у них есть перед ней, Мариной, преимущество. Они уже приноровились к этим загадочным для нее вещам и теперь могли предстать на дискотеке во всей красе. А что прикажите ей делать?

До дискотеки еще было полтора часа, и она сидела дома перед зеркалом, погруженная в самые мрачные для двенадцатилетней девочки мысли, когда в комнату вошла бабушка. Вернее, сперва зашел дым от ее сигареты, а потом откуда-то середины этого чада выплыла бабушка. Стоит отметить, что бабушка Марины была еще довольно молодой, не любила, когда та на людях называла ее бабушкой и, в отличие от Марининой мамы, в школе и институте только и успевала отшивать молодых людей. Возможно дело было в том, что она училась на инженера, а Маринина мама на учительницу.

– Чего грустишь?

– Ой, да ну… – Марина отмахнулась в надежде, что бабушка начнет расспрашивать. Та не подвела.

– Да конечно. Давай рассказывай уже.