Стрела времени

Первым не выдержал фашист. Он бросил гармошку, сноровисто мотнул дуло автомата, висевшего у него на боку, в сторону незнакомцев, и, не целясь, полоснул очередью. Вороненый ствол выплюнул короткие языки пламени. Но, странное дело, дуло автомата стало задираться вверх выше и выше, а немец как-то нелепо стал клониться назад. Через несколько мгновений, он рухнул навзничь и только тогда автоматный огонь прекратился. Немец затих, смешно разбросав ноги.

Никто из группы не пострадал. А на кармане брюк, где Поярков держал правую руку, теперь зияла маленькая черная дырочка, из которой струилась тонкая полоска порохового дыма. Мамин подошел к унтер-офицеру. Тот лежал с открытыми и, как показалось Алексею, удивленными глазами. На лбу виднелось небольшое пулевое отверстие. По лицу стекала ручейком алая кровь.

***

27 июня 1941 года, дорога на Брест, 17.00

По пыльной летней дороге двигались друг за другом два немецких «цюндаппа. Черня эмалированной краска блестела и отражалась на солнце. Мотоциклы грузно тарахтели, опускаясь по тяжестью трех седоков в каждом. Рулевые, в зеленых прорезиненных плащах и касках, натянули на лицо подшлемники, а глаза закрыли толстыми мотоциклетными очками. Позади рулевых сидели тоже военные, только в обычных пехотных кителях, перетянутых кожаными ремнями. На груди у каждого повисли по автомату. В коляске первого «цюндаппа» сидела девушка, до глаз укутанная в защитный кожух. Во втором – сидел мальчик, держась за ручку. На каждой коляске стояло по пулемету МГ-40.

Рулевым первого мотоцикла был рядовой вермахта, в которого превратился ефрейтор Семен Стебунцов. За ним на «сидушке» Мамин, в форме лейтенанта. Вторым «цюндаппом» управлял унтер-офицер, форма которого подошла по размеру Летуну, а сзади, проверяя путь по карте, сидел Поярков, также в форме лейтенанта. Согласно обнаруженным документам, они приписаны к 130-му пехотному полку.

Невостребованное оружие сложили в багажник. Связанного фашиста ликвидировал Летун, перерезав последнему горло. Фрица с гармошкой взялся оттащить в кусты Семен. Но не рассчитал сил. От вида крови, залившей лицо солдата, да к тому же, еще и дурно пахнущей, у Стебунцова закружилась голова, потемнело в глазах и подступил рвотный рефлекс. Еще чуть-чуть и он бы изрыгнул содержимое желудка на убитого. Вовремя подскочивший Мамин не допустил осквернения, а отстранив бойца, сам выполнил эту задачу.

Поярков выбрал самый, что ни на есть простой маршрут. Они просто поехали по основной дороге, по которой перемещались целые колонны немецкой техники и пехоты.

– По наиболее короткому и жесткому пути, – сказал он.

Поярков исходил из того, что, во-первых, среди больших колонн техники легче будет затеряться; во-вторых, они приписаны к комендатуре, и будет странным, если до Бреста они станут добираться окольными путями; в-третьих, он полагал, что комендантских не рискнут останавливать и проверять. Никому не захочется связываться с ребятками, которые регулярно ходят в патруль.

Оставался языковой вопрос. На немецком говорил только Поярков. Мамин в общих чертах понимал речь, и даже мог изъясниться. Но обладал таким чудовищным акцентом, что даже немецкая овчарка догадалась бы, что перед ней славянин. Так высказался Поярков. Остальные из группы, по их признанию, в немецком ни в зуб ногой. По этой причине Поярков ехал во втором «цюндаппе», чтобы в случае остановки взять удар на себя.

***

Кранц нервничал. Наступило 27 июня 1941 года. Оставалось несколько дней, которые он мог ждать, до отправки в Берлин. Еще двадцать третьего к доктору должен был присоединиться его лучший агент «Берта». Но от агента поступило сообщение, переданное по запасному каналу. Из содержания агентурной записки следовало, что на территории Бреста находится секретная группа из Москвы. Их задание неизвестно. Но речь идет о «папке». Один из членов группы представляется «человеком из будущего». Это словосочетание доктор выделил карандашом.

Донесение агента совпадало с данными, полученными из ОПАБа № 18. Значит, группа есть. «Человек из будущего» – как интересно. Ради такой рыбы не грех задержаться в этом захолустном месте. Из Берлина уже приходят угрожающие реляции. Канарис недоволен тем, что руководитель отдела Абвера тянет с представлением изъятых в Бресте документов. С адмиралом ссориться опасно, но доктор допускал эту опасность, как возможную и соотносимую с шансами захватить группу русских.

Судя по тексту, агент находился рядом с группой либо даже состоял в ней. Последнее сообщение получено из осажденного железнодорожного вокзала. Кранц доверял «Берте», от этого агента халтуры никогда не было. По логике, агент попытается вывести группу в город. Теперь доктор ждал вестей, и ежедневно приезжал в одно и то же время в комендатуру. Делал он это по двум причинам. Во-первых, это был канал связи. Во-вторых, очень вероятно, что папка, находящаяся в руках Кранца, есть задание русских.

Приказом №1, подписанным Гиппом, для всего гражданского населения города устанавливался комендантский час с 21 часа вечера до 6 часов утра. Все улицы города подвергались патрулированию подразделений 130-го пехотного полка. Особо в приказе отмечалось, что все вновь прибывающие в Брест воинские подразделения для расквартирования должны были «обращаться в комендатуру города. Начиная с этого момента, самовольное расквартирование было запрещено. Перетаскивание предметов обстановки из одного дома в другой запрещалось, все подразделения инструктировались по этому вопросу.

Разумеется, оккупационные власти в начале войны заигрывали с местным населением западной Белоруссии, для того и предотвращали грабежи и мародерство. Но этот приказ шел на руку доктору. При хаосе в городе группа русских могла легко затеряться и действовать практически без риска. Это уменьшало шансы Кранца на противодействие. Сейчас же он каждый день в 19.00 выезжал на своем «Опеле» из комендатуры к загородной резиденции, где проживал якобы один. На самом деле, в старинном каменном доме, который он избрал себе в качестве резиденции, находились четыре сержанта специального строительного батальона «Бранденбург 800». Они скрытно расположились в доме, сделав его западней. Кранц провоцировал русских. Все бы хорошо. Но время, время. Оно утекало.

29 июня 1941 года в Брест прибывает новый комендант генерал-лейтенант Вальтер фон Унру, назначенный приказом из Берлина. Он должен сменить майора Шимбахера, временно исполнявшего эти обязанности. Урну давний знакомый доктора. На самолете Вальтера ему предстояло вернуться.

Оставался только вопрос: с группой разведчиков из будущего и «Бертой» или одному.

В Бресте имелось много солдат. 2 батальона охраны тыла, технический батальон на отдыхе, подразделения войск связи, автоколонны, крупная авторемонтная мастерская, большие военные госпитали, транспортные подразделения службы подвоза снабжения, радиотелеграф, формирующиеся маршевые эшелоны солдат и танков. Улицы использовались в качестве стоянок и были забиты техникой. Солдаты за неимением никакого дома, размещались в здании банка.

В такой обстановке разведчики должны были использовать форму вермахта или Ваффен СС, рассуждал Кранц. Он бы именно так и поступил. Если Москва охотится за его документами, то перед ним достойный противник. Информация о документах, которые он получил сверхсекретная. Допуск высшего уровня. За ними могут отправить только сверхагентов. Каким он сам является. У красных наверняка есть сообщники, оставшиеся в городе. Возможно даже среди сотрудников комендатуры. «Айнем траунен ист генуг, кайнем траунен ист нихт клюг». «Одному доверять – хорошо, никому не доверять – глупо». Кранц любил эту немецкую поговорку. Доверял он только «Берте». Но его рядом нет. Поэтому Кранц нарочито демонстрировал как бы невзначай список. То из папки выронит на секунду, то уголок с печатями НКВД «засветит». Ему было важно дать убедиться сообщникам, если они есть, что документы подлинные. Тем самым, вынудить разведчиков решиться на штурм.

Дни шли. Попыток выкрасть документы не предпринималось. Время таяло.

***

28 июня 1941 года, Брест.

Дом, в котором обосновалась группа Пояркова, представлял собой двухкомнатное помещение, с деревянным полом, побеленными стенами. Одну комнату отвели для Лизы. Там обнаружился старый платяной шкаф с резными дверцами, в котором висело несколько платьев, жакетов и юбок. Также в нем оказалась пара мужских костюмов и женские туфли.

В другой комнате, большей по размеру, разместились мужчины, включая Славку. Кровать в доме была одна, ее отдали девушке, поэтому мужчины спали на полу, подстелив старые одеяла и тряпки.

Поярков ушел рано утром и вернулся поздно вечером. На следующее утро снова ушел рано. Результатами вылазки не делился. Группе строго настрого запрещалось покидать дом. Да и незачем было. В доме хранились запасы еды: хлеб, колбаса, немного крупы и картошка. Ведро воды, перед уходом приносил из колодца Поярков.

Заняться в отсутствие Санчеса было нечем, поэтому Мамин организовал на чердаке под крышей пост наблюдения, который они с Семеном и Летуном по очереди делили. Днем по два часа, ночью по четыре. Остальное время Мамин изучал карту города, которая нашлась на полке с книгами. Лиза и Славка были привлечены к обязанностям повара.

Дом был выбран с умом. Он находился за железной дорогой в частном секторе, как сказали бы в двадцать первом веке. С чердака открывался хороший обзор. Подходы видно было почти на километр. Вдали, через Буг виднелась Цитадель. Даже отсюда было ясно, что крепость основательно разрушена огнем и снарядами. Пустынные груды развалин, дымившиеся и зловонные, в которых оставшимися там советскими солдатами все еще велся ружейно-пулеметный и пулеметный огонь. Проезды во многих местах были заблокированы из-за разрушения моста через Буг, обломками и неразорвавшимися снарядами и курящимся дымом. Все колонны подвоза и подтягивающиеся к фронту подразделения должны были использовать болотистую полевую дорогу, обходящую Цитадель с севера, из-за чего постоянно случались заторы и поломки. При мокрой погоде эта дорога также стала бы непригодной.

В городе же, напротив, виднелось лишь несколько разрушений, он был еще в хорошем состоянии, только страшно грязным и запущенным. Его жителями были евреи, поляки и украинцы. Торговля и жизнь замерли, прекратился подвоз из сельской местности. Тем не менее, по улицам в некомендантский час слонялись люди. Гонений и расстрелов Алексей не видел.

Славка и Алексей привалились к деревянной обшивке покатой крыши напротив друг друга. Славка достал папиросу. Сел поудобнее. Смял ее как положено и полямкал во рту. Посмотрел на Мамина. Алексей выждал, пока пацан чиркнет спичкой, и, протянув руку, забрал папиросу. Славка вздохнул, но ничего не сказал.

Мамин, глядя на улицу, вновь вспомнил Машу. Они сидели в кафе. Маша ела бургер с ветчиной, он пил крепко заваренный пуэр. Смотрел, как она набивает рот большими кусками фастфуда. Привычное желание повысокомерить, блеснуть знанием этикета за столом, который он сам, правда, когда оставался один, никогда не соблюдал, сейчас ему отказывало. Ему нравилась ее непосредственность. Набитый рот не вызывал у него приступ отвращения, хотя выглядело это, мягко говоря, не очень. Она была мила даже в этом безобразии. Алексей смотрел на Машу и улыбался.

– Ты чего? – спросила она.

– Ничего.

– Нет, ты улыбаешься.

– Да.

– Почему?

– Ты смешная.

Маша улыбнулась и откусила бургер.

Славка громко вздохнул во сне. Мамин отвлекся. Взглянул на мальчика. Тот крепко спал. Мысли Алексея перескочили на Лизу. За два дня нахождения в доме отношения Семена и Лизы изменились. Их тяготение друг к другу стало видно невооруженным взглядом. Хотя они свою симпатию скрывали.

Пытались.

Мамин частенько перехватывал тайные взгляды, замечал, как становится пунцовым лицо Семена, когда тот встречался глазами с Лизой, как набухали губки у Лизы, если Семен, помогая по дому, случайно касался ее руки. Эти мелкие, почти незаметные тонкости были такими говорящими. Мамина покоряла, обезоруживала эта юная, чистая любовь. Он втайне наслаждался сказочным видением, происходившим на его глазах, и, даже, немного завидовал. Война, как там на пятачке в дубовой роще, оказывалась где-то там, далеко. Не здесь. Алексей подумал, как хорошо, что есть эти несколько дней, этот дом, из которого нельзя выйти. И не надо выходить. Потому что сразу за порогом чистая, нетронутая любовь будет в опасности. Там, за порогом, жестокий мир. Мир без мира! Мир войны! Мир жестокости и безразличия. Любовь если не растопчут, то заляпают, замызгают. Так, что и не останется от нее ничего. А здесь, в этом доме, она живет! Жаль, что нельзя прожить всю жизнь в доме!

Мамин пытался разобраться в себе, почему в последнее время к нему приходит эта мысль. Почему тоска наваливается, когда он видит счастливые глаза молодых людей. Подумав, он понял. В нем сидит ожидание, что все это очень скоро кончится. Не может не кончится. Он и Поярков за этим здесь. Они не из этого времени и приехали не спасать любовь Семена и Лизы, а толкнуть, если будет нужно, в топку и сжечь. Поярков рыщет где-то в городе документы и найдет конечно. И тогда наступит конец идиллии.

Мамин тяжело вздохнул.

***

В перерывах Семен развлекал всех пением. Большую часть песен Мамин слышал впервые. Но попадались и знакомые мотивы.

Как-то после обеда, когда все еще сидели за столом, Стебунцов выскочил на середину комнаты и сказал:

– А, давайте сыграем.

– Во что, Семен? – спросила Лиза.

– В игру. Каждый должен по очереди спеть куплет песни.