Усталые люди

Но заметьте, что тут вы ничего не выиграете, но можете все потерять. И помните, что в один прекрасный день, когда, может быть, игра будет казаться вам всего завлекательнее, я приду к вам и скажу: я больше не хочу. Не соглашайтесь на мое предложение, если только и вы, подобно мне, не обладаете мужеством отчаяния, чтобы сказать: всю жизнь – хотя-бы за одну минуту блаженства!

    Г. Г.»

…. Таково было письмо, которое я сжег в последний раз.

* * *

– Полноте! Эмансипация нисколько не опасна. Это не более, как новый вид кокетства, новый способ привлекать внимание и возбуждать интерес; когда-же данная особа заполучит себе мужа, рвение её, сдается мне, значительно поохладится.

– Не всегда!

– Обыкновенно. Плохо лишь то, что женщины в этих женских собраниях научаются быть так неграциозными. Бальная зала, во всяком случае, лучшая школа для молодой девушки. Но зато тут опять-таки есть то преимущество, что в женских собраниях женщины научаются более уважать нас, мужчин…

– Ну, это…

– О, да. В бальном заде, видите-ли, женщины всего чаще видят нас с самой невыгодной стороны; во всяком случае, смею сказать, что тут являемся мы в самом глупом виде, и потому они начинают чувствовать к нам затаенное глубокое презрение; что не основательно. На собраниях, где запираются они одни и стараются усвоить себе то или другое из того, что мы придумали или изобрели, когда мы были на своем месте, на своей трудовой ниве, – у них неизбежно должна явиться мысль, что мужчина во всяком случае имеет право на уважение. Польза вознаграждает-ли потерю? Сомнительно. Но пока все это, разумеется, представляет собою лишь переходное состояние.

– Да, но скажите-же мне, наконец… Разумеется, женщина должна быть женою и матерью; мы это хорошо знаем; но скажите, что по-вашему должно делать нам, которые не вышли замуж?

– Постараться, не теряя времени, выбрать себе мужа.

Смех.

– Да, но те, которые все-таки не найдут себе мужа, неужели должны они всю жизнь сидеть без дела; быть может, к тому-же еще и голодать?

– Голод не может грозить вам потому только, что вам не удалось поместиться в конторе. Что делает мужчина, когда он не имеет места? Он находит себе какое-нибудь другое дело. Господи Боже! в конце концов, всегда откроется какой-нибудь выход.

– Со временем будет столько незамужних женщин, что им. весьма вероятно, понадобится доступ не только в конторы, но даже и на государственную службу.

– Да… но мужчины, которые таким образом будут вытеснены с этих мест? Неужели лучше, чтобы они голодали? Кроме того, таким образом будет являться только еще больше незамужних дам; потому-что с каждым мужчиной, не имеющим места, всегда оказывается одним браком меньше; между тем как женщина, получившая место, не увеличивает числа браков.

– Ну, мужчины далеко не всегда настолько щепетильны, чтобы не допускать своих жен работать для них.

– Нет, нет. Вопрос лишь в том, может-ли государство или частное лицо, предлагающее работу, терпеть работников, которые, как-бы хороши они ни были, могут нуждаться в девятимесячном отпуске?.. Вот вы, учительницы, например: кажется, я слыхал, что учительницы не сохраняют за собою своего места, если они выходят замуж?

Молчание. Потом она говорит:

– Ох, да, поневоле приходится думать, что мир был сотворен не женщинами!

Пожатие плечами. Долгое молчание.

* * *

У ней никогда не было родного дома, следовательно, она не домовита. А я до смешного аккуратный человек…

Да, я это вижу наперед. Уж одно то, как разбрасывает она верхнее платье, когда куда-нибудь входит: одно на одном стуле, другое на другом; зонтик на диване, перчатки на камине. Ух! Детские вещи валялись-бы по всем углам; наперстки и ножницы, газеты и шпильки расшвыривались-бы повсюду, вместе с высохшими букетами, безделушками, поношенными воротничками, бантиками и лоскутками; я просто-напросто лишился-бы аппетита.

Нет, эти избранные женщины, эти бездомницы, эти женщины-холостяки – одно из двух: или они должны окончательно отказаться от своего пола, или-же самым серьезным образом жить холостяками Жизнь вне семьи делает женщину негодною для супружества. Она утрачивает свое жизненное значение, свое положение, свое равновесие; в ней сказывается какой-то вывих, что-то неспокойное, непоследовательное, несоразмерное; она утрачивает женскую положительность и благоразумие; становится нервна, непрязненна, рассеянна, суетлива.

Женщина без изящества и грации, – что прикажете делать с подобным существом?

Так пусть-же сидит она в этой самой конторе, если она имеет ж этому склонность, или-же пусть ее идет кричит и злится в классе. В семейном-же доме… Почти все мужчины одарены чувством красоты.

Что-же касается до будущей фрю Грам, то она, кроме всего прочего, должна обладать еще искусством разговора: должна уметь говорить легко, непринужденно, гладко; без напряжения и без претензии, не допуская даже и мысли, чтобы она могла сказать какую-нибудь двусмысленность. Я, сам существо бездомное, этого не умею (без посторонней помощи); немногие норвежцы обладают этим искусством; наша демократическая, напряженная жизнь учит нас лишь произносить речи да спорить. Она также не обладает этим искусством. У неё чересчур поучительная манера; вероятно, также ей приходилось слишком много молчать.

Изящная легкость, полная самообладания, спокойная естественность, искусство свободно и без затруднения отдаваться течению разговора, уменье говорить остроумно, но без излишнего подчеркиванья, и необходимые банальности, не нагоняя скуки… такое искусство требует школы. Между мужем и женой, которым предстоит жить вместе изо дня в день в течение многих лет, необходимо обеспечить возможность интеллигентной беседы для того, чтобы семейная жизнь не оказалась прямым безобразием.

В настоящее время несчастный мой ум день и ночь совершает Сизифову работу. Словно сизифов камень, непрерывно переворачивает он все одну и ту-же мысль, ухватывается за нее и выпускает ее, и снова ухватывается, и снова выпускает, беспрестанно, непрерывно, так что, наконец, мозг мой пылает, как в огне.

XVIII

В странное общество вводить она меня, – школьные учителя, учительницы, семинаристы, молодые художники, – все прекрасный народ, но неловкие, застенчивые, обыкновенно с отпечатком какой-то приниженности, являющимся следствием сознания, что стоишь не на должной высоте. Жалкая порода, эта средняя раса. Недостаточно несведущие для того, чтобы чувствовать себя счастливыми и недостаточно сведущие для «примирения с судьбой», они вопят и корчатся в своего рода душевной истерике. Без памяти толкуют о «великих идеях» и «великих истинах», которые, как полагают они, заключают в себе залог счастья для посвященных, но которое для них самих, в силу какой-то несправедливости судьбы, т. е. недостатка денег, совершенно недоступно, вследствие чего они считают себя в нраве ненавидеть и Господа Бога, и людей, и весь мир.

Казалось, не трудно было-бы объяснить им, что счастье, даваемое знанием, весьма проблематично; что «быть на высоте знания» означает сознавать, как, вообще говоря, бесконечно мало можно знать; что «святая святых» есть какая-то camera obscura и что высшее и последнее слово науки есть не более, как великий вопросительный знак. Но это ни к чему не ведет. Они этого не понимают. Говоря им подобные вещи, являешься в их глазах просто какою-то подозрительною личностью. Печальное открытие: знать, что ничего нельзя знать.

Что за своеобразный человек, эта Эбба Леман. Её пессимизм поистине истерический. Сама по себе она довольно интеллигентна, но тем не менее неприятна. Чересчур уж ясно сказывается причина её пессимизма: она не имела настолько успеха, чтобы иметь детей.

* * *

Порядочная женщина должна быть в высшей степени осторожна в выборе своего общества. Знакомясь с людьми, которые выше её. она рискует совершенно стушеваться перед ними. Знакомство-же с людьми, стоящими значительно ниже её, принижает и ее самое.

Мне тяжело видеть Фанни в этом обществе. Среди них и сама она становится… так неприятно похожа на них.

* * *

Болит голова…

* * *

У ней есть несколько человек настоящих друзей, истинных друзей.

Мои сомнения до того мучат меня, что не дают мне ни минуты покоя; я унижаюсь до шпионства; пытаюсь заставить говорить её знакомых, если уж она сама ничего не хочет сказать. Все они говорить: «О, да, Фанни прекрасная девушка… насколько я знаю!»

Они несколько напирают на это. Даже эта славная фрю Маркусеен…. «по крайней мере я не знаю о ней ничего дурного».

«Болтали тут что-то» о ней и об этом Ухермане; кроме того, что-то было еще с каким-то купцом; но, конечно, «тут не было ничего такого»… «А до тех пор, пока о подобной личности не можешь сказать с уверенностью ничего дурного…» и т. д.

Бывает-ли на свете положение еще более невероятное и смешное, чем мое? Она мне ни невеста, ни любовница, да разумеется никогда и не будет ни тем, ни другим; – а между тем я целые дни терзаюсь мыслью о том, что она могла быть с кем-нибудь в таких отношениях… я! – когда я и по сегодня не перестал еще бывать у Матильды!.. и по этому поводу терплю адские муки.

Какое страшное несчастье полюбить женщину не своего круга! В чуждом обществе люди говорят на совершенно чуждом вам языке; там царят совершенно иные понятия, и даже иные чувства. Может быть для неё это до очевидности простая вещь, – право, даже обязанность – как забота о поддержании своего существования – умалчивать обо всем том, что могло-бы повредить ей в глазах претендента.

Что такое – ревность? Может быть, даже ни один француз не в состоянии был-бы дать определения, вполне исчерпывающего это понятие. Я сам не в силах выяснить себе своего состояния. Я знаю только, что я страдаю – бессмысленно и невыразимо.

Это не ревность. Ведь мне-же до этого решительно нет никакого дела. Мне только больно за нее. Это грех, это ужаснейший грех, что такая изящная и хорошая девушка окажется запятнанной и оклеветанной в этой грубой борьбе за существование, которая свирепствует там внизу «в народной пучине», где человек просто-таки не имеет нрава на подобную роскошь, как деликатность чувств, душевная чистота, правдивость, гордость… Отвратительно! Возмутительно! Георг Ионатан прав: общество должно перестроиться!

Но что всего трагичнее, так это то, что эта самая девушка, может быть, и даже – вероятно, в течение всей своей молодости выдерживала самую отважную борьбу ради того, чтобы удержаться в стороне от всякой грязи… и теперь, когда стоит она вполне развитою женщиной с победною пальмовою ветвью в руках, достойная стать женою любого принца: – не находится ни одного человека, который-бы поверил ей.

О приличия, священные, дурацкия приличия! – необходимо, чтобы молодой девушке всюду сопутствовала пожилая, почтенная дуэнья. Удастся ей одурачить эту дуэнью – тем лучше! Во всяком случае осел в образе будущего её супруга будет иметь свои «гарантии»…