Русское зазеркалье

– Какая ты прелесть! – рассмеялась я. Между тем идти становилось всё трудней: мой вергилий не сбавлял темпа, а трава оказывалась гуще и гуще, выше и выше… Я взмолилась:

– Послушай, Ёжик, а не можем мы перейти в какое-нибудь более приятное место? Своих страхов я уже нагляделась, больше не хочется…

– Я ждал этого вопроса, – отозвался мой провожатый и тут же поднялся на задние лапы-ноги. Принюхался. Спросил:

– Вы слышите воду?

Я прислушалась. Неподалёку действительно плескалась вода.

Ёжик взял меня за руку, и вместе мы осторожно спустились к реке – или озеру, может быть. Мой вергилий вошёл в воду по колено, снова опустился на четвереньки и, повернув ко мне голову, предложил:

– Присаживайтесь, пожалуйста, тётя Алиса. Я прижал колючки, как мог, но вы там осторожнее…

Я не без опаски присела на его жёсткую спинку (ощущалось это как сиденье на мешке с хворостом: неудобно, но потерпеть можно), ухватилась за иголки. Ёж оттолкнулся от земли, и мы поплыли.

Спокойная вода вокруг нас полностью отражала цвет матового тумана над ней, так что мне на какой-то миг показалось, будто мы парим в воздухе. Жаль, не видно горизонта, но даже и так – очень красиво!

– Это ведь… Лета? – вдруг догадалась я.

– Да, это Река Народной Памяти, – подтвердил мой спутник. Слово «спутник» к ситуации подходило не совсем, но пренебрежём деталями…

– А не забвения?

– А лекарство относится к болезни или к здоровью? Это риторический вопрос.

– Какой ты умный ёж… Никогда не думала, что Лету можно переплыть на еже. Слушай-ка, если ты перевозишь через Реку Памяти, может, ты и сам того… древняя хтоническая сущность? – развеселилась я вдруг.

– Может быть, – подтвердил Ёжик серьёзно. – Меня вообще в виде ежа видят только милые люди.

– Спасибо, это лестно – а другие?

– По-разному…

Другой берег между тем уже показался.

– А что здесь, на этом берегу? Ой! – это Ёжик уже вступил лапами на берег, и я чуть не свалилась в воду. Неловко спрыгнула с него, зачерпнув, конечно, полные туфельки воды. Подумала – и сняла их совсем. Мой вергилий одобрительно кивнул, отряхиваясь неподалёку.

– Это Роща Полузабвения, – пояснил он и попросил: – Дайте мне вашу косметичку на секунду. – Не без опаски я протянула Ёжику зеркальце. Тот коротко оглядел себя, оскалил зубы, поковырял в них подобранной с земли веточкой («Какие у него большие и острые зубы!» – мысленно ахнула я). Вернул мне зеркальце (у меня отлегло от сердца). – Ну что, вы идёте?

Мы двинулись вверх по склону холма, поросшего то ли кустарником, то ли карликовыми деревцами, которые всё время цеплялись за моё платье, пока провожатый не догадался выйти на нормальную человеческую тропинку. Туман лежал и здесь, хотя не такой густой, а молочное небо было лишь чуть светлей, чем на Пустоши, будто невидимое солнце передвинулось с трёх на четыре часа утра.

– А ведь та, другая, тоже здесь проходила! – вдруг вспомнила я.

– Не совсем, тётя Алиса: она проходила Рощей Безымянных Вещей, – возразил Ёжик. – Тут есть разница, хотя и похоже. Даже с точки зрения насеко… а! – он ударил себя лапкой по шее, прихлопывая комара, и выругался:

– Бляха-муха!

Едва он это произнёс, в воздухе перед нами, неприятно жужжа, пронеслась стайка огромных мух с гуся величиной. У каждого из этих кошмарных насекомых было одинаковое карикатурное лицо сельского алкоголика с синим носом картохой. Полосатые тельняшки делали этих мух немного похожими на ос-мутантов. Я вся обмерла. Ёжик меж тем продолжал шуровать вперёд, будто встреча с эскадрильей блях-мух была для него самым повседневным делом, и буднично буркнул под нос, когда я его нагнала:

– Ну, чего вы испугались, эка невидаль? Это вы ещё Ёкарного Мамая не видели…

Я вся сжалась. Было от чего: совсем близко от нас раздался густой рёв, будто принадлежащий древнему динозавру.

А вот показался и сам динозавр, верней, Ящер: ростом в холке с двухэтажный дом, а длиной с три-четыре вагона товарного поезда. Неудивительно: с каждой стороны Ящера помещалось по восемь или десять ног. Я устала их считать, пока он шёл мимо нас, напролом через чащу (жалобно потрескивали молоденькие деревца), а шёл он не быстрей черепахи, правда, гигантской. В песочной коже ящера кое-где торчали короткие монгольские стрелы, а кое-где темнели пятна старых полустёртых надписей и граффити, самых разных, от легкомысленных сердечек до коротких буддийских мантр – на длинные у рисовальщика, видимо, не хватило мужества.

Ящер заканчивался карикатурно длинным и всё утончающимся хвостом, охвостье которого представляло собой корабельный якорь. Якорь погружался в землю одной из своих лап и, словно плуг, оставлял в земле широкую и глубокую борозду.

– Это, тётя Алиса, Одинокая Межа, – пояснил Ежик в ответ на мой немой вопрос. – Ёкарный Мамай её завсегда распахивает.

– Зачем?

– Да кто ж знает? Как вы его на Земле призовёте – так он выползает – и пашет, и пашет… Как выражение collectivum inconscium

, – отозвался Ёж, переходя с русского на латынь и одновременно с двух ног на четыре: на всех четырёх он переставал выглядеть как трогательный малыш и виделся как серьёзный зверь. – Проводит границу между русским и нерусским, наверное.

– Тут… много ещё таких… забавных зверушек? – уточнила я.

– Пруд пруди! Понимаете, тётя Алиса, здесь все, кого когда-то люди знали, а потом забыли, но не до конца, потому и Роща Полузабвения.

– То есть вся славянская мифология тоже здесь собралась? Разные лешие, кикиморы, чуланники, подкроватники?

– А то как же! И Кошей Бессмертный, и Пельземуха с Вархуилом, и Финист-Ясный-Сокол иногда слетает. Не бойтесь, я вас не дам в обиду, если только…

В воздухе раздалось хлопанье огромных крыльев, и я снова вся обмерла, успев только шепнуть:

– Сова?

Ёж презрительно фыркнул:

– Сирин!

А на вершину дерева рядом со мной уже опускался исполинский Сирин (деревце аж хрустнуло под его весом), ничем не отличный от филина двухметрового роста, кроме человеческой головы – мужской головы с большой залысиной и остатками седых волос, гладко выбритой, брезгливо-надменной. Сирин сложил крылья и недовольно обратился ко мне:

– Я желаю с вами побеседовать, сударыня.

– Э-э-э… пожалуйста, – нашлась я и сделала книксен.

– Вы с какой стати в своей публичной лекции заявили, что моя «Лолита» хуже моей «Машеньки»? – продолжал Сирин с усталой претензией в голосе.

– Но послушайте, Владимир Владимирович, – запротестовала я, – ведь это очевидные вещи!

– Докажите!

– Доказывать не буду, потому что о вкусах не спорят.

– Умно, – признал Сирин. – Но совершенно мимо: как это не спорят? Только о них и спорят! Если ад – это другие, то ведь и рай – это другие, верно? А если другие – это рай, то в нашем стремлении стать демиургами своего собственного кусочка рая на Земле нет ничего возбранного – вы следите за мыслью? – Я оторопело кивнула, пытаясь продумать эту мощную софистику. – Его нет, даже когда наш образ рая другим кажется девиацией. Девиаций не существует! Приняв себя, примем и других, а приняв других, примем и их право на личное счастье. Вы не понимаете? Подойдите ближе, загляните в мои глаза, в эти старые мудрые глаза много любившего человека – и вы всё поймёте…

Не отдавая себе отчёта, я сделала по направлению к Сирину шаг – другой… Ёжик громко фыркнул над самым моим ухом.