Голоса

«Я против использования нелепых реквизитов такого рода», – немедленно заявил Штейнбреннер.

«А я за», – невозмутимо ответила Лиза.

«И я за, – добавил Тэд. – Плохой реквизит лучше его отсутствия. Лиза, голубушка, – обратился он к героине дня, – делай, пожалуйста, не треугольники, а полукружия, иначе выглядит совсем по-детски. Дай-ка мне, я покажу тебе, как надо…»

Гагарин полностью завладел «короной», а Лиза переключилась на изготовление «епитрахили», основу для которой в виде длинного кашне пожертвовал Тэд, а булавки – Марта.

«Нет, вы удивляете меня! – недоумевал Альфред. – Вы хотите сказать, что в этой аудитории сейчас совершится акт венчания на царство?»

«Фёдор, успокойся, никто так не хочет сказать! – подал со своего места Марк Кошт, расставлявший стулья для зрителей церемонии. – И давать Андрей-Михалычу воинскую присягу тебя никто не заставит. Расслабься уже, да?»

«Конечно, конечно… – но наш «профессор» не был готов расслабиться. – А что делает Елизавета, могу я спросить?»

«Епитрахиль», – лаконично пояснила девушка.

«Епитрахиль?! – взвился Штейнбреннер. – То есть настоящую православную епитрахиль?! И кто же, интересно, её на себя возложит?»

«Алексей, кто ещё? – весело ответил я. – Он вчера сообщил мне о готовности изображать духовенство, так что быть митрополитом Палладием ему сам Бог велел. Поглядите, как внимательно он листает Зызыкина!»

Тут поясню: Михаил Валерианович Зызыкин – русский правовед, который уже после эмиграции составил добросовестный труд под названием «Царская власть и закон о престолонаследии в России». В этом труде, кроме прочего, приведён полный чин коронования.

«А Алексей, разрешите узнать, рукоположен, чтобы надевать на себя епитрахиль? – не отставал от нас наш «русский немец». – Никто не видит в этом всём нарушения конфессиональной этики?»

«Фредя, уймись наконец, – попросил Кошт. – Иначе мы сейчас сделаем вторую корону, чёрную, и я тебя лично венчаю царём всех душнил всех времён и народов».

«Почему чёрную?» – тут же прореагировал Альфред.

Лиза не выдержала и рассмеялась. Кто-то подхватил, и через полминуты мы смеялись все.

[10]

«Коронация» прошла без сучка и задоринки.

Алёша, облачённый в епитрахиль, служил серьёзно, сосредоточенно и вдохновенно, причём я произношу этот глагол без всяких мысленных кавычек. Молитвы он, правда, читал не наизусть, а из книги Зызыкина, держа её перед собой на вытянутой руке, но этот жест только прибавлял торжественности всему происходящему. Моё участие свелось к нескольким ритуальным жестам да к произнесению вслух православного Символа веры, что я без труда совершил по памяти. После слов «верховную власть над людьми своими» Алёша объявил, что чин венчания свершён, и поспешил снять «епитрахиль»: она его явно тяготила. «Народ» наградил нас новыми аплодисментами.

Я опять слегка юмористически поклонился и, снимая картонную корону, пояснил:

«Не думаю, что Государя на выходе из Успенского собора собравшиеся приветствовали аплодисментами, но, если уж так, все их отношу исключительно к Алексею. Он всё совершил как нельзя лучше».

«Да, отлично! – согласился Борис. – Настолько убедительно, что его хоть сейчас можно возвести в сан. Увы, от еврейских пареньков вроде меня это никак не зависит».

«Нет, нет, – пробормотал Алёша. – Это не так и не я должен был делать. И читать по книге – тоже плохо: как будто недоучившийся семинарист…»

«Алёша – умница, но меня поразили вы, – негромко сказала Марта, пристально глядя мне в глаза. – Вы ведь Символ веры сказали наизусть. Я не ожидала…»

Между прочим, студентам о своём монашеском опыте я никогда не рассказывал, даже мои коллеги не все о нём знали. Прежде чем я успел ей ответить, всерьёз или шуточно, заговорил Штейнбреннер:

«Вы все можете сколько угодно надо мной смеяться и даже, как тут обещали, надеть мне чёрную корону “главного душнилы” всех времён, и всё же я упорно не понимаю: какая чисто исследовательская ценность имелась в этой сцене?»

«Исследовательской не было никакой, – сразу согласился с ним Тэд. – А ритуальной и эстетической – масса».

«Такая масса, что те, кто увидел бы нас со стороны, назвали бы нас сектантами, а не исследователями», – упорствовал немец.

«Нет, Альфред, ты не прав, – вдруг выговорил Иван. – Здесь был и познавательный опыт, хотя бы для меня. Я своими глазами увидел, что…»

Встав со своего места, он вышел вперёд, и, обернувшись ко всем, продолжил мысль:

«Я своими глазами увидел, что это всё совершилось соборно. Вот этот экзамен кандидата о его вероисповедании, или молитва, когда митрополит произносит “мы”, и это явно не императорское “мы”, не фигура речи, а – “мы все, стоящие здесь”, или возглас дьякона, после которого царь склоняет голову вместе с народом, – слушайте, это всё – земский собор в миниатюре! Я намеренно молчу про религиозную сторону, а говорю только про общественную, – поспешил Иван предупредить возражения, хотя никто ему не возражал: все слушали внимательно. – Земский собор, установление общей нормы, учредительное собрание, если пользоваться юридическим языком. Какое право, – вдруг темпераментно воскликну он, – какое право господа вроде Милюкова и ему подобных имели талдычить нам тридцать лет подряд о том, что Россия не может обойтись без Учредительного собрания?! Вот, пожалуйста, уже оно совершилось четырнадцатого мая девяносто шестого! Кто им дал основание думать, что их адвокатски-либеральный способ выяснить народную волю лучше исторически-церковного? Да если бы он и был лучше: разве можно поступать так? Даже в быту разве можно продать какую-то вещь одному человеку, а после её же – другому, оправдываясь тем, что прежний договор купли-продажи написали пером на пожелтевшей бумаге, а новый, свеженький, отпечатали в типографии, и поэтому старый против нового никуда не годится? Почему в их хилый умишко не вошло, что прежде любых учредительных собраний, любых циркулярных телеграмм, любых манифестов надо было всенародно являться в тот же самый Успенский собор, падать на колени и кричать: Царь-батюшка, мы передумали, мы за двадцать один год всех предали и всё продули, благоволи снять нами возложенный венец! Кто из этих умников, – он показал ладонью на Штейнбреннера, – додумался это сделать?!»

«Браво», – шепнул Герш, внимавший каждому слову.

«А вы сами, Михаил Васильевич? – совершенно неожиданно для всех спросила Марта. – Вы разве додумались?»

«Я? – испугался Иван – и весь сразу как-то съёжился: – Чёрт побери, правда же…»

И хотя студент четвёртого курса Иван Сухарев никак не мог нести ответственность за поступки умершего в тысяча девятьсот восемнадцатом году генерал-адъютанта Михаила Васильевича Алексеева, он покорно принял вес этого упрёка, направленного совсем не в него, и тихо, медленно вернулся на своё место.

Альфред, откашлявшись, собирался, похоже, протестовать и оспаривать тождество коронования и земского собора с правовой точки зрения, да и Марк открыл рот, ведь и в его персонажа прилетел камешек. Но я не дал разгореться новой дискуссии. Хлопнув пару раз в ладоши за неимением председательского колокольчика, я бодро объявил, что время близится к полудню, а значит, самая пора уйти на обеденный перерыв!

В небольшом здании библиотеки отсутствовал даже простой буфет, поэтому я щедро отпустил на обед целый час. Ближайшая столовая находилась в здании Пищевого техникума в десяти минутах ходьбы от библиотеки: по моим расчётам, часа должно было хватить.

[11]

– Мой телефон, – рассказывал Андрей Михайлович, – уже во время «коронации» неблагочинно прожужжал, поэтому я с началом обеденного перерыва поспешил прочитать короткое сообщение. Сообщение было от Насти:

А. М., вы не хотите пообедать с симпатичной девушкой?

Я почти рассмеялся: что называется, моя аспирантка в своём репертуаре. Ответил в тон ей:

А кто симпатичная девушка?

«Да я же! – прилетело мне через минуту. – Вы, что, меня боитесь? В конце концов, я предлагаю только пообедать, а не поужинать… Где вы? Здесь вас все потеряли».

«В науч. библиотеке на Загородной роще, – пояснил я. И добавил: – Настенька, рад бы, но у тебя занятие в 12:40?»

Заметьте, кстати, как этот «телеграфный» формат коротких сообщений урезает речь! В полноценном письме, даже электронном, я бы не обронил глагол: написал бы «начинается занятие».

«Оно отменилось!» – сообщила девушка.

«Как это?! – поразился я. – Ты сама его отменила?»

«Нет: Вл. Вик.» (Это сокращение обозначало, видимо, Владимира Викторовича.) «Я свободна на сегодня. Так что насчёт обеда?»

«Я через 15 мин. буду в “Союзе”, – капитулировал я. – Там есть столовая».

«Уже вызываю такси!» – пришло последнее лаконичное сообщение с восклицательным знаком в конце. Я только головой покачал, увидев его: я в свою бытность аспирантом на такси не ездил… Впрочем, зачем осуждать? И пусть ездит, и слава Богу.

Через четверть часа мы встретились в многоэтажном торговом центре, где продаётся мебель, стройматериалы, сантехника и всякая такая всячина, выстояли очередь в столовой, сели со своими подносами за небольшой столик.