Признание в любви

Ночь оказалась короткой, – точнее, её не было, в обычном понимании. Я медленно погрузился в нежность рук, нежность губ, во что-то божественное, и там остался. Ирочкино обаяние поглотило меня целиком. Рассвет подарил удивительное спокойствие, будто раньше его никогда не хватало, а я ждал и ждал. Не утра – спокойствия. Всё, что подспудно хотел, пришло само. Почему такое ощущение? Да потому, что её глаза светятся праздником, в жизни ничего другого больше и не нужно. Не напрасно в исламе считают, что через любовь к женщине мужчина познаёт самого Бога.

Рядом с гостиницей расположилось кафе, плотным строем неоткрытых бутылок к нему поставлены кипарисы. Ира и стала звать сюда привычным для меня «пойдём выпьем». Внутри на задней стенке нарисован камин, он предлагает странный здесь уют (на юг приезжают за другим отдыхом). Насколько можно дальше от входа спряталась пара, видно, что приехали сюда как раз для этого и скоро им расставаться, – грустные глаза, и улыбка улетела, как птица из клетки, насовсем. Даже бармен напоминает набитый мешок, готовый к отправке: привален к стойке, воротник рубашки затянут шнурком, чтобы не развязался в дороге.

– Зимой, когда дует ветер, хочется тепла, – читает он мою мысль.

Не зря между скромным набором бутылок лежит захватанный «Инспектор Морс» Декстера.

– Увлекаетесь детективами?

– В жизни не хватает.

Начинаем с кофе. Ира без него не обходится. Вот ведь, даже кофе сейчас самый вкусный и крепкий. С этого времени так и будет, когда мы вместе. Она наслаждается, надеюсь, что не только кофе. «Кофе, кофе», – разубеждает меня за спиной тенор. Типун тебе на язык. Кому он доказывает? Оглядываюсь – бармен по телефону заказ делает. Слава богу, я ведь помянул имя Господа не всуе. Любовь – Его начало.

Решаем повторить кофе ещё раз, для бодрости. Признаю? и одобряю новое осознание – все решения хочется согласовать. Пока заваривают, за соседним столом нервничает абхазец: ему нужно куда-то лететь, он боится и оправдывает подруге свои опасения случаем из тридцатых годов.

В газете «Гудок» работали Ильф и Петров, Булгаков и Паустовский, да и много кто ещё. Проводили они товарища на самолёт, в смысле выпили с ним в редакции. На следующий день он появился слегка помятый. «Что случилось?» – «Упали». – «И что будешь делать?» – «Как что? Завтра лечу, не могут самолёты подряд падать». – «Езжай поездом, надёжнее будет». Не послушался, улетел. Возвращается через два дня перевязанный. «Что, опять?» – «Снаряд в одну воронку – дважды». Больше он никогда не летал.

Подруга стучит по столу:

– Тьфу-тьфу-тьфу. Боишься летать? Не психуй, иди на поезд.

Бармен – оптимист:

– Я бы полетел. – Ставит нам дымящиеся чашки и спрашивает меня: – А как вы?

– Наверное, полетел бы.

Ира, скорее всего, это тоже читала, поэтому молчу. Один раз уже похвастался.

Рынок чистенький, многообразная, вкусная снедь разложена аккуратными горками на прилавках, редкие покупатели. Среди зазывных криков продавцов выделяются гортанные голоса с характерным акцентом: «Гамарджоба, генацвале!» В пряном воздухе от фруктов и цветов подобным образом выделяются гигантские шары хризантем с расцветками на любой вкус и чуть терпким запахом. С одной стороны, он подаёт надежду, а с другой – горьковатый привкус разочарования, предупреждения. Понимай как хочешь. Так и люди бывают красивые со стороны, а познакомишься – горечь. В Греции хризантемы – символ скорби и печали. Понятно: когда люди уходят и цветы осыпаются, то остаётся боль. На Востоке, наоборот, хризантемы – символ всего хорошего; но мы-то православные. Сейчас цветы стоят на подоконнике большущим букетом. Запах обалденный, смешанный с морским.

– Это пахнут не водоросли, а дали за горизонтом, – как будто читает мои мысли Ира. – Они во все времена притягивали неизведанностью, манили и давали надежду, подобно хризантемам. Как часто она оборачивалась горькой стороной. Но что там на самом деле, всё равно хочет знать каждый.

А горизонт – вот он, из окна виден. Теперь – нашего окна наш горизонт. Что там ждёт?

Незаметно прошёл день. Мы были заняты друг другом. Вечером волны продолжают шуршать под окном, теперь уже приглашают с собой, как делает осторожный влюблённый, – шёпотом.

Ощущение полной беззаботности. Прошлое осталось где-то далеко-далеко, нет его. Только мы вдвоём. Время остановилось. Смотрим друг на друга и улыбаемся. Со стороны не всегда видно: улыбка сидит внутри, ей там уютно, и с этих пор она не уходит. Удивительное блаженство. Вокруг всё чего-то ждёт, и кажется, что вот-вот вместе с нами сделает вдох. У закатного солнца удивлённое лицо. Оно чувствует себя лишним и торопится отдать нам последнее тепло. Душа, как цветок, в нём нуждается. Когда ду?ши вместе, они раскрываются.

– Слышишь музыку?

– Что-то прекрасное.

– Она в душе.

Любить – заставить всё звучать,
Мелодией с душою слиться,
В ладони звуки нежно взять,
В волшебных нотах раствориться,
Богов священный дар принять
И возвратиться Синей птицей.

Птица прилетела к нам. Любовался тем, что нравилось, и раньше. Но по-другому. Изменился сам, вместе со мной изменилось всё. Понимаешь вечные истины. Приходит любовь и дарит наслаждение простыми вещами. Мир стал красивым.

Осознаёшь, что такое счастье. В прикосновении и во взгляде, в слове и в молчании, в чистом небе и в тёплом море, в чашечке кофе и в каждом цветке хризантемы – счастья так много, что, кажется, передаётся другим. Бармен приносит (мы не заказывали) в маленьких чашечках кофе покрепче: «За счёт заведения». Постоянные посетители просто здоровались, а теперь стали удивительно приветливы. Это не просто дружеское отношение, а заново возникший общий мир. В нём мы для них источник радости. Мир стал светлым. Не зря в имени Эйрена заключено магическое, высшая сила.

Купаться ездим на мыс: там почище и людей поменьше. Никогда не замечал, что море может быть таким ласковым. Причина одна – мы вместе. Барахтаемся недалеко от берега, уплывать далеко не хочется, просто наслаждаемся друг другом. Прилетели, чтобы быть вдвоём, а не с дельфинами. Неизвестно, что у них на уме. Видно, как они невдалеке выпрыгивают, подходят ближе и ближе. На мелководье есть свои «дельфины» – явно не афалины, скорее белобочки, и отличаются от настоящих московской наглостью. На Иру везде обращают внимание. Эти пристают с предложениями обучить плавать: «Вы так не научитесь, давайте поможем». Заметно, что они моложе меня. Выпендриваются, норовят вызвать её интерес, один «учитель» показывает на приятеле, как нужно плавать и поддерживать, когда учишь. Видимо, так истолковали нашу возню. Известно – каждый толкует в свою пользу. И я как-то потерялся на их фоне. Они всё могут, а я? Завтра что-нибудь придумаю.

Но утром заштормило, низкие облака проносятся, сосны нахлобучили ветви. Небольшая волна шумит, большая рокочет, случается, что и ревёт, – красота. Людей не так много, пришли те, кто любит стихию. Стоят и сидят группами – так спокойнее. Двое озабоченных переходят от одних к другим.

– Спасатели, – для чего-то поясняю Ире.

– Они и раньше ходили, ты внимания не обращал.

Как она всё замечает? На всякий случай подошли и к нам, хотя в воду никто не лезет: «Не купайтесь!» Выполнили свою работу (правда, её не было) и исчезли.

Москвичи сели рядом. Который предлагал научить плавать, видимо, решил, что это подходящий повод заставить Иру быть у него прилежной ученицей. Глянул презрительно на меня – что, мол, с этого взять: «Смотри, как нужно». Повернулся к Ире: «А вас я научу» – и демонстративно зашагал за отходящей волной. Подкатилась новая, до пояса. Он повернулся боком, потоптался, но устоял, победно оглянулся, помахал и двинулся дальше. Но за ней поднялась следующая, непомерно высокая, – он сразу стал маленьким. Повернулся бежать на берег, но отходящая волна тянет его в море. Он помогает себе обеими руками, гребёт изо всех сил – топчется на месте. Видит, что не успеет, и стал вопить: «А-а-а», – но недолго. Волна подошла и накрыла. Через несколько секунд над несущимся бурным потоком показался мусор – две высунувшиеся до колена ноги. Они подрыгались, подрыгались и пропали.

У Иры в глазах ужас. Его приятели бросились к берегу. Я кричу: «Возьмитесь за руки, а то унесёт!» На всякий случай поднимаюсь. Встали они цепочкой, с трудом, но, слава богу, выловили беспомощное тело. Сели утешать всхлипывающего со страху «учителя». В театре актёры после представления сами снимают маски – у этого сняла волна. Под напыщенной физиономией оказалась жалкая рожа.

А я? Тоже боюсь? В критической ситуации за меня не спрятаться, так и уеду трусом? Но ведь никто в воду не лезет. И ты будешь никто. Неистребима мужская потребность – похвастаться. В детстве без неё никуда. Что, хочу почувствовать себя юным, выступить перед Ирочкой? Да, она же меня не знает. Но это не партия в теннис, где заведомо должен был выиграть. Здесь «соперникам» нос утереть непросто.

– О чём задумался?

– О себе.

Беспокойный голос Иры убрал сомнения. Я выбрал волну поменьше; когда она стала разваливаться, бросил Ире: «Посиди» – и понёсся, чтобы не успела удержать. Некстати вспомнился неандерталец. С каким чувством смотрели москвичи на то, как неумеющий плавать во всю прыть, прыжками (в воде так быстрее), гонится за отходящей волной дальше и дальше?

Нырнул под выросшую волну, потом под следующую, потом ещё раз, и ещё. Немного отплыл. Пытаюсь с гребня помахать, но волна закручивается, нужно успеть опять нырнуть. Мелькнёт верхушка деревьев и пропадёт в буруне. Не поздно ли дошло, что, может быть, не стоило лезть и, пожалуй, лучше вернуться? Спасатели напрасно не ходят. Выбрал благоприятную волну. С ней удалось приблизиться к самому берегу, но не тут-то было. Она выросла до непозволительных размеров – пришлось улепётывать в глубину, не то закрутит и… привет. В смысле «привет» могу уже и не сказать. Единственное, что успел, – увидел на берегу рядом с Ирой двоих людей. Они, похоже, следят за моими попытками выйти. И я поторопился, но напрасно: вот уж где нельзя. Не успел вовремя уйти вниз от буруна, он захватил меня и завертел. Не чувствую, где верх, где низ, пока не швырнуло на дно. Беспомощно лежу, придавленный к песку, ругаю себя: что ж я делаю, так здесь и останусь. Найдут потом моё тело – это и будет подарок Ирочке?

Через несколько секунд давление ослабло, удалось оттолкнуться от дна. Быстро всплыл, неглубоко. Вдохнул. Кручу головой – сзади подходит высокий вал в пене. Отвлекаться некогда. Разворачиваюсь и ныряю. Плыву под ним, считаю секунды, выныриваю. Опять большая волна, и снова – под неё. После нескольких ныряний, не до счёта, пришла небольшая. Я её оседлал и повернул к берегу. Почти добрался, но она развалилась. Вода мне по грудь. На месте не устоял: волна, отходя, потащила за собой. Повезло, что следующая оказалась тоже невысокой, – подцепила меня и донесла, где было уже по пояс. Удержался. Вышел сам.

Двое оказались спасателями, у них наготове тонкий канат с поплавком. Не вязать меня, надеюсь, а вытаскивать.

– С ума сошёл! Такая волна.

– Наверное, сошёл, но не от волны.

– Посадим, будешь знать.

– Вдвоём и в отдельный номер.

Оттаяли, посмеялись. Отговорился тем, что пригласил поужинать. У Иры глаза мокрые, молчит. Кому нужны мои дурацкие оправдания? Не успели побыть вместе, а я уже заставляю её переживать. Что дальше будет? Если вообще будет это «дальше» с таким, как я.

Пришлось идти вечером в кафе. Привычка, конечно, неудобная – отвечать за данное слово. Она обременительна, но полезна – сеешь семена порядочности. Расстались приятелями.

Через день море угомонилось. Сидим с Ирой у спасателей на банке (в лодке скамья так называется), идём (катерочек не плавает, а ходит) осматривать достопримечательности. Она изучает петлю на тросе, поясняю:

– Беседочный узел, умели вязать ещё финикийцы. Незамысловатый, как видишь, но заключает в себе главное, то, для чего и завязывается, – петля никогда не затянется, как бы сильно ни тянули. А развязать, если захочешь, просто – достаточно дёрнуть за этот конец. Ты меня к себе так привязала.