Домби и сын

Великiй Боже! Что это быль за крикъ, вырвавiиiйся изъ груди старухи, когда она взглянула на развалину т?ла, лежавшаго на этомъ бол?зненном ь одр?!

– Перем?нилась твоя красотка, матушка, давно перем?нилась! – сказала Алиса, не обращая на нее своихъ глазъ. – Безполезно тужить объ этомъ теперь.

– Дочка моя, – продолжала старуха, – скоро оправится, встанетъ и пристыдитъ ихъ вс?хъ своими прекрасными глазами.

Алиса обратила грустную улыбку на Гэррiетъ, пожала ея руку, но не сказала ничего.

– Встанетъ она, говорю я, – повторяла старуха, д?лая въ воздух? грозный жестъ своимъ кулакомъ, – и пристыдитъ ихъ вс?хъ своими прекрасными глазами… вотъ что! Пристыдитъ, говорю я, и вс?хъ ихъ… да!.. Оттолкнули мою дочку, отринули, вышвырнули, загнали; но есть y ней родство – охъ, какое родство! – и она могла бы имъ гордиться, если бы хот?ла! Да, славное родство! Тутъ не было пастора и обручальныхъ колецъ, но родство заключено, и не сломать, не уничтожить его злымъ людямъ! Покажите мн? м-съ Домби, и я вамъ укажу первую двоюродную сестрицу моей Алисы!

Жгучiе глаза больной, обращенные на Геррiетъ, подтвердили истину этихъ словъ.

– Какъ? – кричала старуха, страшно мотая головой, которая хот?ла, какъ будто, выскочить изъ грязнаго туловища. – Я стара теперь, безобразна, видите ли, a бывали встарину праздники и на моей улиц?! Состарили меня не годы, a всего больше эта проклятая жизнь и привычки. Но и я была молода, хороша была, и посмотр?ли бы вы, какъ ласкали меня въ старые годы! Разъ прибыли въ нашу сторону отецъ м-съ Домби и его братъ, веселые джентльмены; оба они умерли, Господь съ ними! охъ, какъ давно умерли! Братъ, который былъ отцомъ моей Алисы, умеръ прежде. Они за?зжали къ намъ изъ Лондона, и нечего сказать, весь народъ любовался на нихъ, a они любовались на меня… вотъ какъ бывало въ старые годы!

Она приподняла немного свою голову и обратилась къ дочерниному лицу, какъ будто воспоминанiя молодыхъ л?тъ привели ее невольно къ воспоминанiю о своей дочери.

– Они оба были похожи другъ на друга, какъ дв? капли воды, – кричала старуха, – однихъ л?тъ, одинаковаго нрава, и разницы между ними, если не ошибаюсь, былъ только одинъ годъ. О, если бы вы вид?ли, какъ моя Алиса тогда сид?ла рядкомъ съ дочерью другого джентльмена – я это вид?ла и никогда не забуду! Он? были точь въ точь, какъ родныя сестры, несмотря на разницу въ своихъ платьяхъ и привычкахъ. О, неужто прошло это сходство! Неужто только одна моя дочь изм?нилась и пропала!

– Вс? мы, матушка, изм?няемся и пропадаемъ, каждая въ свою очередь, – сказала Алиса.

– Очередь! Зач?мъ же такъ рано пришла очередь моей дочери, a не ея! Ея мать изм?нилась, это правда, и превратилась, съ позволенiя сказать, въ такую же хрычовку, какъ я, прости Господи; но и она была красавицей встарину. Что такое я сд?лала противъ нея? Неужто она д_у_р_и_л_а меньше, ч?мъ я? Не меньше и не лучше, a вотъ только моя, одна только моя дочка захворала и зачахла.

И вдругъ, испустивъ пронзительный крикъ, она бросилась въ ту комнату, откуда пришла, но немедлеино воротилась опять, подковыляла къ Гэррiетъ и сказала:

– Вотъ все, о чемъ Алиса просила меня сказать вамъ. Все до тла. Я пров?дала о ней въ одно л?тнее время, когда слонялась по Уорвиксширу, гд? и она тогда проживала съ своей матерью, съ той хрычовкой, видите ли, которая все б?лилась да румянилась. Все я пров?дала. Но такiя родственницы, сказать по правд?, для меня не годились. Он? не дали мн? ни полушки. Если бы этакъ я заикнулась передъ ними на счетъ деньженокъ для моей Алисы, которая ей двоюродная сестра, он?, я думаю, придавили бы меня, какъ лягушку. Вотъ и дочка-то моя, сказать по правд?, горда, пожалуй, еще болыьше, ч?мъ она, – продолжала старуха, съ робостью прикасаясь къ лицу Алисы. – Теперь она присмир?ла, касатушка моя; но дайте-ка ей встать, она пристыдитъ ихъ своими прекрасными глазами и осрамитъ такъ, что имъ не собрать костей. Не правда ли, моя лебедка, ты в?дь осрамишь ихъ?

Старуха захохотала, и этотъ хохотъ былъ гораздо отвратительн?е, ч?мъ ея крикъ, и гораздо страшн?е, ч?мъ взрывъ безсильнаго воя, которымъ онъ окончился. Она встала, вышла изъ комнаты и опять ус?лась на прежнее м?сто, чтобы глаз?ть на темноту ночную черезъ открытое окно.

Глаза Алисы во все это время были устремлены на Гэррiетъ, которую она продолжала держать за руку. Теперь она сказала:

– Мн? казалось, я буду н?сколько спокойн?е, когда вы узнали эту исторiю. Она, думалось мн?, объяснитъ вамъ отчасти крайности разврата, который меня сгубилъ. Мн? слишкомъ часто толковали, что я нарушаю свои обязанности, и я, въ свою очередь, невольно утвердилась въ мысли, что другiе люди не исполнили своихъ обязанностей по отношенiю ко мн?. С?мя какъ пос?яно, такъ и взошло. Дочери богатыхъ, но дурныхь матерей могутъ, въ свою очередь, сбиваться съ прямой дороги, но путь ихъ никогда не можетъ быть такъ гадокъ, какъ мой. Теперь все прошло. Все это представляется мн? какимъ-то сномъ, котораго теперь я не могу ни хорошенько вспомнить, ни отчетливо понять. И этотъ сонъ вид?лся мн? каждый день съ того времени, какъ вы начали сид?ть зд?сь и читать для меня. Пересказываю его вамъ, сколько могу помнить. Не потрудитесь ли вы еще почитать для меия?

Гэррiетъ тихонько отстранила свою руку, чтобы открыть книгу, но Алиса удержала ее опять.

– Вы не забудете моей матери? Я простила ей все, въ чемъ, по моему, она виновата. Я знаю, что она прощаеть меня и слишкомъ тужитъ обо мн?. Вы не забудете ея?

– Никогда, Алиса!

– Еще минуту. Положите мою голову такъ, чтобы я могла на вашемъ добромъ лиц? вид?ть слова, которыя вы станете читать.

Гэррiетъ исполнила ея желанiе и принялась читать, Она читала ей ту книгу, въ которой недужный, страждущiй, удрученный челов?къ всегда находитъ ут?шенiе и в?чную отраду для изнуреннаго духа. Она читала, какъ одна женщина, сл?пая, хромая, прокаженная, оскверненная всякими недугами души и т?ла, получила прощенiе и такую награду, которой не отниметъ отъ нея никакая челов?ческая сила.

– Завтра поутру, Алиса, – сказала Гэррiетъ, закрывая книгу, – я приду какъ можно раньше.

Св?тлые глаза сомкнулись на минутку, но при этихъ словахъ открылись опять. Алиса съ набожнымъ благогов?нiемъ поц?ловала руку своей благод?тельницы.

Т? же св?тлые глаза сл?дили за нею къ дверямъ. Въ ихъ блеск? и на спокойномъ лиц? промелькнула прощальная улыбка.

Глаза сомкнулись и уже больше не открывались никогда. Она положила свою руку на грудь, произнесла священное имя Того, житiе котораго ей читали, и жизнь сб?жала съ ея лица, подобно исчезающему св?ту.

На м?ст?, гд? была Алиса, лежалъ бездыханный трупъ.

Глава LIX

Часъ пробилъ

Опять перем?ны въ большомъ дом?, на длинной скучной улиц?, гд? Флоренса проводила свое одинокое д?тство. Это все тотъ же огромный домъ, надежный оплотъ противъ непогоды и в?тровъ, безъ проломовъ на кровл?, безъ разбитыхъ оконъ, безъ продавленныхъ ст?нъ, но т?мъ не мен?е онъ – развалина, и крысы б?гутъ изъ него.

Сначала м-ръ Таулисонъ и компанiя никакъ не хотятъ в?рить злой молв?, которая расиространяется вокрутъ нихъ. Кухарка говоритъ р?шительно и прямо, что подорвать нашъ кредитъ, благодаря Бога, не такъ легко, какъ другихъ богачей, a м-ръ Таулисонъ положительно утверждаетъ, что, пожалуй, станутъ посл? этого болтать, будто подорвался англiйскiй банкъ или взлет?ли на воздухъ вс? сокровища лондонской башни. Но скоро приходитъ газета, и съ нею м-ръ Перчъ, въ сопровожденiи своей почтенной супруги, которая пришла на кухню покалякать и провести прiятный вечеръ.

Какъ скоро темное д?ло было приведено въ изв?стность, м-ръ Таулисонъ главн?йшимъ образомъ безпокоился насчетъ убытка и полагалъ, что онъ круглымъ числомъ простирается, по крайней м?р?, до сотни тысячъ фунтовъ. М-ръ Перчъ уб?жденъ, съ своей стороны, что, пожалуй, не покрыть его и сотнею тысячъ фунтовъ. Женщины, подъ предводительствомъ м-съ Перчъ и кухарки, часто съ благогов?йнымъ удовольствiемъ повторяютъ: "Сотня тысячъ фунтовъ!" – какъ будто передъ ихъ глазами лежали самыя деньги. Горничная, не спуская глазъ съ м-ра Таулисона, изъявляетъ желанiе им?ть хотя бы сотую часть этого капитала, чтобы наградить имъ любимаго челов?ка. М-ръ Таулисонъ, проникнутый, какъ изв?стно, непримиримою ненавистью къ иностранцамъ, держится того мн?нiя, что достанься эти деньги какому-нибудь сухопарому французу, онъ бы не зналъ, бестiя, что съ ними д?лать, разв? только профинтилъ бы ихъ на усы и свою треклятую бороденку. При этомъ горькомъ сарказм? горничная хохочетъ до упаду и удаляется на св?жiй воздухъ.

Скоро, однако, она возвращается опять, ибо кухарка, издавна пользовавшаяся репутацiею расторопной и умной дамы, говоритъ, что теперь-то собственно имъ надо держаться другъ друга, – не такъ ли, Таулисонъ? – В?дь еще неизв?стно, скоро ли имъ придется разойтись на вс? четыре стороны.

– Мы вид?ли, – продолжаетъ кухарка, – въ этомъ дом? похороны, вид?ли свадьбу и при насъ же скрылись эти б?глянки. Пусть не говорятъ о насъ добрые люди, что мы не могли ужиться въ это несчастное время. Станемъ жить по-прежнему тише воды, ниже травы, не вынося соринки изъ этого дома, не такъ ли, Таулисонъ?

М-съ Перчъ приведена въ трогательное умиленiе этой р?чью и открыто зам?чаетъ, что кухарка – настоящiй ангелъ. М-ръ Таулисонъ отв?чаетъ, что онъ, съ своей стороны, всего мен?е способенъ противор?чить такимъ благороднымъ чувствамъ, и въ доказательство… онъ беретъ горничную за руку, шепчетъ ей н?сколько словъ и, становясь съ этой юной леди среди комнаты, торжественно изв?щаетъ всю кухонную компанiю, что онъ и она р?шились, наконецъ, сочетаться законнымъ бракомъ и завести на Оксфордскомъ рынк?, въ травяномъ ряду, свою собственную лавку, куда въ свое время будутъ им?ть честь покорн?йше просить вс?хъ своихъ старыхъ знакомыхъ. Это объявленiе принято съ превеликимь восторгомъ, и м-съ Перчъ, прозирая душою въ будущее, торжественно шепчетъ на ухо кухарк?: "Разведутъ д?вченокъ!"

Фамильное несчастiе, само собою разум?ется, въ этихъ нижнихъ слояхъ безъ пиршества обойтись не можетъ. На этомъ основанiи кухарка изготовляетъ для ужина два горячихъ блюда, a м-ръ Таулисонъ, для той же гостепрiимной ц?ли, сочиняетъ раковый салатъ на огромномъ блюд?. Даже м-съ Пипчинъ, взволнованная этой р?дкой оказiей, звонитъ отчаянной рукой съ высоты своего покоя и посылаетъ сказать, чтобы ей подогр?ли къ ужину сладенькiй пирожокъ и прислали на поднос? стаканъ кр?пкаго глинтвейну съ хересомъ пополамъ, такъ какъ она чувствуетъ себя н?сколько нездоровой.

Поговариваютъ насчетъ м-ра Домби, но весьма немного. Главный предметъ разсужденiя состоитъ собственно въ томъ, смекалъ ли этотъ джентльменъ, какъ идутъ д?ла, и давно ли началъ подозр?вать, что ему не миновать банкротства. Кухарка выражаетъ свое мн?нiе такимъ образомъ:

– Я готова присягнуть, что онъ готовился къ этому ц?лые годы; и если сказать всю правду, его приказчикъ б?жалъ именно тогда, когда ужъ ничего нельзя было поправить.

Обратились къ м-ру Перчу, и вышло, что м-ръ Перчъ такихъ же мыслей. Зат?мъ предстоялъ другой, не мен?е важный вопросъ: что станетъ д?лать м-ръ Домби и выпутается ли кое-какъ изъ своей б?ды? Таулисонъ полагаетъ, что не выпутается, и основательно заключаетъ, что м-ръ Домби удалится въ какую-нибудь богад?льню, устроенную для джентльменовъ.

– Вотъ что! – восклицаетъ кухарка жалобнымъ тономъ. – Тамъ, в?роятно, y него будетъ маленькiй садикъ, и онъ станетъ разводить весною сахарный горохъ!

– Именно такъ, – подтверждаетъ Таулисонъ, – притомъ, думать надо, его причислятъ къ разряду какихъ-нибудь братiй.

– Вс? мы – братiя, – говоритъ м-ръ Перчъ, выпивая свою рюмку.

– Только ужъ никакъ не с_е_с_т_р_i_я, – остроумно зам?чаетъ м-съ Перчъ, поглядывая съ лукавымъ видомъ на всю веселую компанiю.

– Вотъ какъ падаютъ сильные мiра сего! – воскликнула кухарха съ трепетнымъ благогов?нiемъ.

– Гордецы падали всегда и будутъ падать: туда имъ и дорога! – съ негодованiемъ говоритъ горничная, нев?ста м-ра Таулисона.

Нельзя было достойнымъ образомъ надивиться дружелюбiю всей этой компанiи и тому твердому единодушiю, съ какимъ она переносила ужасный ударъ судьбы. Но вдругъ неожиданно маленькая д?вочка, ремесломъ судомойка, разразилась сл?дующими словами:

– A что, если намъ не заплатятъ жалованья?

При этой выходк? вс? почтенные члены остались безъ языка, какъ будто невидимая сила поразила ихъ н?мотою. Кухарка оправилась первая.

– Какъ теб? не стыдно, – сказала она, – г обижать благородную фамилiю, которая тебя кормитъ и поитъ, такими безчестными подозр?нiями? Неужто, думаешь ты, найдутся на св?т? окаянные люди, которые захотятъ отнять посл?днiй кусокъ хл?ба y б?дной прислуги? Стыдись, прощалыга ты этакая! Съ этакими чувствами, я не знаю, право, гд? ты отыщешь себ? другое м?сто.

М-ръ Таулисонъ тоже не зналъ, и никто не зналъ. Б?дная д?вочка, въ свою очередь, не смыслила ничего и принуждена была забиться въ темный уголокъ, осыпанная градомъ безпощадныхть упрековъ.

Черезъ н?сколько дней какiе-то странные люди начинаютъ заходить въ этотъ домъ и назначаютъ одинъ другому свиданiя въ большой столовой, какъ будто они зд?сь и жили. Между ними особенно бросается въ глаза джентльменъ iудейской породы, толстый и курчавый, съ массивными часами въ карман?. Онъ похаживаетъ и посвистываетъ въ ожиданiи другого джентльмена, y котораго за пазухой всегда перья и чернила, a между т?мъ, для препровожденiя времени, обращается къ м-ру Таулисону съ какимъ-нибудь вопросомъ, наприм?ръ: