Безымянный подросток с окраины города

Андрей провёл пальцем по оранжевой обложке «Над пропастью во ржи» Джерома Сэлинджера, после чего встал. Лиза забавлялась, и он не мешал ей, потому что видел, с каким рвением она старалась подобрать ему книгу. Литература никогда не казалась Андрею чем-то занимательным, да и сейчас он особо не желал окунуться в неё. Даст Лиза книгу – может, он и прочитает первые десять страниц, но потом, скорее всего, положит куда-нибудь далеко и забудет. Его интересовала сама Лиза, а не её книги. Он мог часами слушать, как она о них рассказывает, но читать – нет. Это выше его сил.

– Тебе нужен мужской писатель. Может, «папа Хэм»? Или всё-таки дать Ремарка?

– Как хочешь, – Андрей отодвинул шторы и взглянул на подоконник. – Ты лучше разбираешься в этом.

Взгляд пробегал по произведениям, умещённым в твёрдом переплёте (вновь Оруэлл, попались Чак Паланик, Дмитрий Глуховский), пока не остановился на уголке тетради, выглядывающем меж книг. Андрей схватил уголок, потянул за него и вытащил девяностошестилистовую тетрадь с тёмно-синей обложкой. Открыл её. Увидел заполненные чернилами страницы. Аккуратненький круглый почерк. Строки и строки, и строки, и строки. Многочисленные абзацы.

Андрей открыл страницу, пронумерованную числом 13, и начал читать.

Она вдыхала ночной воздух и выдыхала страх, словно в её лёгких сидело нечто, пожирающее кислород и выбрасывающее наружу тревогу, сомнения, не отпускающий ужас и… страх – всё то, чем она жила последние три года. Ветер, приносящий голоса прохожих, аромат кофе и сердцебиение города, умирал в её лёгких при каждом вдохе – его съедало тайное нечто, вырыгивая под рёбра жгучую боль. Что могло её сейчас остановить? Что могло спасти сломленную пополам девочку от добровольной девочки, которая казалась такой желанной во снах и робких, совсем не смелых мечтах? Что?! Казалось, весь мир жаждал этого, ждал, когда с края крыши одного из домов Петербурга рухнет тело – с грохотом, прямо перед прохожими. Ветер подталкивал её в спину, как шепча на ухо: «Давай, сделай это, не робей». И она внимала этому шёпоту, зашагав к обрыву, чувствуя холодные пальцы смерти на своей шее.

Андрей перелистнул страницы и остановился на той, что была помечена числом 27.

В его карих глазах отражалась луна. Настя даже и не подозревала, что чужие глаза могут показаться ей НАСТОЛЬКО красивыми и притягательными, особенно незнакомые. Но вот, стоя на краю своей никчёмной жизни, слыша, как внизу проезжают машины, водители которых даже не подозревали о готовящемся самоубийстве девочки Насти, она смотрела в чужие глаза и, казалось, видела в них то, что всё это время недоставало ей самой – какую-то важную частичку паззла, без которой она была незавершённой картиной. Настя чувствовала, что хочет что-то сказать, но губы её словно онемели и…

Из рук Андрея вырвали тетрадь. Он повернулся, увидел отскочившую от него Лизу, которая тут же придала тетрадь к груди. Её глаза расширились чуть ли не на пол-лица, когда она крикнула:

– КТО РАЗРЕШАЛ ТЕБЕ ЧИТАТЬ ЭТО? Я… я…

Она выглядела очень напуганной, совсем как ребёнок, которого поймали за поеданием конфет в магазине. Бегающие из стороны в сторону глаза выражали растерянность, Лизу будто съёжилась – он прочитал её мысли! Андрей увидел, как кожа на лице начала становиться розовой, и, наверное, именно эта гонимая вверх кровь заставила его почувствовать себя виноватым.

– Я просто хотел посмотреть, тетрадь выглядывала из-под книг, вот я и потянул…

– А тебе не говорили, что брать чужие вещи без спроса нехорошо? Особенно такие… личные. – Она опустила голову, словно действительно в чём-то провинилась и вот теперь ждёт наказания, вердикта, после которого палач сделает должное.

Андрей замялся. В Кадетском Корпусе он и подумать не мог, что может быть в такой растерянности вне дома, потому что всегда контролировал ситуацию, держал других людей в страхе, его действия были пропитаны уверенностью, ведь в зверинике только так – либо не ослабляешь хватку, либо забиваешься в угол и пропахиваешь лицом землю каждый раз, когда более сильные захотят кого-то унизить. Поэтому даже когда ты понимал, что вот-вот растеряешься, приходилось мгновенно брать себя в руки. Среди зверья пастью не щёлкают.

Но сейчас… Лиза творила с ним что-то странное. Она не била его подобно Синицыну, не обезоруживала своим телом словно Клеопатра, не впивалась в него налитыми кровью отцовскими глазами но отчего-то… отчего-то всё внутри него смешивалось в единое чувство во время её молчания – чувство, щекочущее рёбра и ласкающее сердце. Когда Лиза говорила, Андрей внимал каждому её слову, когда она молчала – внимал каждому непроизнесённому слову.

– Лиза, я… – Он пытался подобрать слова, но все они ускользали от него, будто стоящие рядом книги утаскивали их в свои страницы. – Мне стыдно, я не думал, что для тебя это так важно, что ты пишешь какой-то рассказ…

– Книгу, – голубые глаза обратились к нему, блеснув синевой ярких радужек. – Я пишу книгу, которую потом опубликую. И я не хотела бы, чтобы кто-то прочитал её раньше времени.

Она замолчала, явно смущённая своими же словами. Снова опустила голову. Свет, просачивающийся в комнату сквозь окно, ложился на краснеющие щёчки. Волосы цвета чистого золота скрывали глаза, но оставляли открытой нижнюю половину лица, оттого молчание Лизы становилось ещё тягостнее – глаза тоже не говорили.

Андрей подошёл к ней – к испуганной девочке, что прижимала наполовину исписанную тетрадку к груди – и заключил ей в объятия, с удовольствием заметив, что Лиза с готовностью упала в его руки. Она словно желала раствориться в нём.

– Я больше не буду. Прочту книгу, как только ты её опубликуешь, и тогда…

– Я долго писала «в стол», – перебила Лиза. Она говорила ему в грудь, чувствуя его руки на спине, – со стороны могло сложиться впечатление, что Лиза обращается именно к сердцу Андрея. – Все эмоции, которые я испытывала, все чувства я изливала в тетради, потому что ни с кем не могла поговорить. Никто… меня и слушать не хотел! – Её голос чуть дрогнул. – Я писала и писала, писала и писала, но лишь с одной целью – выплеснуть всё то, что у меня там, внутри! Но теперь… – Её тело задрожало в его руках. – Теперь я чувствую, что должна поговорить с миром.

– Поговорить с миром?

– Да! – Лиза вырвалась из объятий. – После нашей встречи на крыше я долго думала над произошедшим, думала, сколько в мире было девушек, к которым не подошёл их Андрей, и поэтому они покончили с собой! Я думала, сколько ещё сломленных девушек выйдет на крышу, желая себя убить, сколько из них разрежет себе вены, сколько повесятся, наедятся таблеток, задохнутся, сколько из них не увидит следующий рассвет и… – Лиза глубоко вдохнула, пытаясь говорить дальше, но не смогла, потому что полностью сбила дыхание. Она…

Она уже не выглядела смущённой. Слова рвались из неё бурным потоком, источником, прорезающим рядом с собой скалы! Глаза блестели от подступающих слёз, но это не были слёзы несчастья, нет, они выпорхнули из ревущего огня, что разгорался в зрачках. Лиза говорила, говорила и говорила, напрочь забыв обо всё остальном! Вдыхала и говорила, груди её поднималась и опускалась, потому что воздуха было мало, мало, мало!

Она говорила, поражённая своей идеей.

– Я знаю, что наделена талантом, что могу писать хорошо и красиво, я уже набила руку! Так почему бы мне не спасти этих девочек? Может, ты появился в моей жизни для того, Андрей, чтобы я поняла, как сильно мне повезло и как мал шанс, что другим повезёт так же. Многим людям в такие моменты нужен человек, который остановит их, но проблема в том, что кончают с жизнью по большей части те, кого никто и не отговаривает от самоубийства. Понимаешь?! Равнодушие губит людей! Они… – Лиза сделала небольшую паузу, чтобы вдохнуть, и с новыми силами продолжила: – Я знаю, каково это, когда жаждешь поддержки, но боишься её попросить. Я знаю, как страшно бывает порой жить, просто выйти на улицу! Словно весь мир настроен против тебя…

Она ещё сильнее прижала к груди тетрадку, казалось, в этих страницах была вся её жизнь, и отбери их у неё – она тут же умрёт, словно эта тетрадь – аорта, соединяющая сердце со всем организмом.

– Я представляю, какими разбитыми сейчас чувствуют себя некоторые люди, как они не хотят видеть завтрашний день, а единственной радостью в их жизни является сон, потому что хоть там их не терзают мысли, и поэтому они так много спят. Я всё знаю, потому что сама прошла через это. И… – Розовые губы дрогнули. – Почему бы мне не помочь другим? Почему бы мне не написать такую книгу, после прочтения которой эти сломленные люди обретут надежду? Выбросят лезвие или отойдут от края крыши! Почему нет? Я ведь могу! Могу! Я могу помочь людям!

Сияй… Это слово было написано на плакате, висящем позади Лизы, на стене, где Юлия Зиверт в чёрном платье пела в микрофон о любви всему миру. Сияй… Именно это сейчас Лиза и делала – сияла. Не каким-то мягким, спокойным светом, какой бывает у далёкой звезды, а термоядерными реакциями, что происходили в этих глазах, в этих горящих, широко раскрытых глазах! Лиза забыла обо всё мире, хоть и говорила о нём; забыла о привычной робости и превращала в слова душу так, словно стояла перед многотысячной толпой людей, вдохновляемых ею, а не перед одним-единственным Андреем. Но в нём она видела эту толпу, в нём она видела каждый уголок Вселенной, что скрывались от астронавтов, и говорила всё то, что так долго, долго, долго копилось внутри!

– Я могу! И я чувствую себя обязанной сделать это, потому что кто ещё спасёт этих людей, этих молодых ребят, которые собираются совершить огромную ошибку? Я напишу книгу, способную стать ЭТИМ САМЫМ человеком для них. Может, через меня Бог спасёт чужие жизни.

Лиза опустила голову и заговорила ужасным, высоким голосом (она сейчас разрыдается), от которого у Андрея самого на глаза навернулись слёзы.

– Я просто хочу, чтобы люди больше не умирали. Не умирали вот так! Что плохого в том, что я хочу этому помешать? Разве я не имею право изменить мир?

Как же она плачет!

Неизвестно почему, непонятно отчего, Андрей чувствовал, что сам вот-вот разрыдается, чего в казарме он себе никогда не позволял – за исключением первого курса – не позволял. Каждый всхлип Лизы сжимал его грудную клетку, и в кровь – в кипящую кровь! – хлынула ярость: захотелось найти обидчика, из-за которого теперь раздаются эти рыдания, но…

Андрей не понимал, почему Лиза плачет.

– Ты, наверное, смотришь на меня как на дуру, но я правда хочу помочь всем этим мальчикам и девочкам, которые потерялись в себе. Просто… все вокруг такие злые, такие равнодушные, неудивительно, почему каждый год погибает столько подростков. От своих же рук. Это ужас…

– Может, из-за бедности?

– Из бедности можно выбраться. Бедность – один из факторов, но никак не главная причина. Главная причина – это равнодушие. И ещё злоба. Когда учитель английского, ненавидя свою работу, унижает тебя каждый урок, а весь класс ржёт как в конюшне, а потом… а потом пассажиры в автобусе ещё и пихают тебя, словно не замечают!.. хочется плюнуть этому миру в лицо и заплакать, уйдя куда-нибудь далеко! Чтоб никто не видел. Умереть так, чтоб никто не слышал.

– Хочется просто закончить всё это дерьмо, – прошептал Андрей.

Он смотрел на Лизу, стоящую посреди комнаты и прижимающую к небольшой груди тетрадку вспотевшими ладошками; на Лизу, которой было шестнадцать лет и которая жаждала изменить мир; на Лизу, считавшую, что может спасти десятки, сотни жизней. И именно в этот момент Андрей почувствовал к ней особое влечение – такое, которое было перемешано с искренним восхищением. Он вдруг подумал, что ни на что в жизни ТАК не смотрел: ни на одно чудо природы, ни на одного человека, ни на один пейзаж. Только на Лизу. Только на Лизу с горящими голубыми глазами.

– Мир очень жесток и несправедлив, в нём трудно выстоять, но если мы будем вместе… если все сломленные почувствуют, что они едины… тогда будет надежда.

Да, мы ссым, каждый ссыт, бывает страшно – не спорю, но разделите страх на двоих, троих, четверых, и станет лучше – отвечаю.

– Люди не знают, с чем ты борешься, и всё равно остаются злыми, отвратительными. Они – опухоль нашего общества, а хорошие, добрые просто не выдерживают и уходят. Но.. А, к чёрту! – Лиза швырнула тетрадь на кровать и подняла руку вверх, выставив вперёд палец, указывая им на Андрея и крича так, словно её слышал каждый на планете Земля. – Я научу их стойкости! Вот увидишь! Я научу людей верить в себя и бороться, бороться со злыми, потому что им и так много места в нашем мире! И он станет лучше! Сколько гениев выживет, сколько хороших матерей, великих личностей, сколько легенд не уйдёт отсюда до своего рождения! Мы дадим им отпор! Я хочу, чтобы люди перестали себя убивать, Андрей, вот почему я пишу книгу! Я хочу спасти их!

Она замолчала, приблизившись к нему вплотную. Глухой наблюдатель решил бы, что они яростно о чём-то спорили и Лиза что-то с жаром доказывала Андрею, подходя к нему с вытянутым пальцем, но нет, нет, нет – она выпалила всё миру и самой себе, обращаясь к Андрею. Она дала себе клятву, смотря в его карие глаза.

А он смотрел в её. Смотрел в тишине, наступившей после оглушающей тирады слов, и слушал, с каким шумом гуляет меж розовых губ горячий воздух. Андрей испытывал к девушкам целый калейдоскоп эмоций и чувств, начиная несдерживаемой похотью и заканчивая холодным презрением, но ни к какой женщине он не испытывал то, что сейчас клубилось в его груди – восхищение. Да, именно оно – восхищение. Он смотрел в её блестящие глаза – глаза сумасшедшей – и видел перед собой воина, не было никакой робкой девочки, беззащитного животного, нежного цветка, что нуждался в защите. О нет! Через чёрные омуты зрачков проглядывал полный решимости воин, готовый умереть за свою идею хоть под артиллерийским обстрелом, хоть в рукопашной схватке. В этом хрупком теле, в этих узеньких плечах, под этой маленькой грудью жил человек, силе воли которого можно было только завидовать. И пусть он собирался покончить с собой, пройдя через огонь собственных страхов, смог воскреснуть с новым стержнем – отлитым из стали.

И с идеей. Именно идея вдыхала в Лизу жизнь.

– Я помогу им выбросить дурные мысли из головы, иначе самоубийства так и будут продолжаться. Конечно, они совсем не прекратятся, но если моя книга сохранит хотя бы одну жизнь, я уже буду считать это успехом.

– Ты самый прекрасный человек, которого я когда-либо встречал.

Она взглянула на него так, словно пыталась поймать ложь (я не могу быть такой!), но почти сразу же поняла, что Андрей говорит искренне. Улыбнулась. Как-то так легко, будто бог придумал улыбку специально для её лица… У Андрея в какой уже раз защемило сердце от красоты Лизы; он не мог точно сказать, в чём она заключалась, но в чём-то явно заключалась, раз он не мог оторвать от неё глаз!

– Ты не представляешь, как для меня важны эти слова. Просто я… я… – Она всхлипнула, вытерла сопли и пропустила краткий смешок. – Прости, я не знаю, как на это реагировать, мне никто никогда такого не говорил.