Безымянный подросток с окраины города

– Я отказалась, – короткий всхлип, пальцы сильнее вцепились в Андрея. – Он вчера был очень разъярён, подозвал меня, и я уже сразу поняла, чего он хочет. Папа не стеснялся, он сразу снял трусы, так что когда я зашла, он уже сидел в кресле голый, и… я посмотрела на его чл… член… и мне стало так противно, так ужасно! Я, Андрей, – выдох, – я почувствовала ТАКОЕ отвращение к себе! Я вспомнила тебя, подумала, какой же ты хороший, подумала, чем занимаюсь я, и не выдержала! Я сказала ему «НЕТ!», развернулась и убежала в комнату. А потом он… ну, он пришёл сюда и поговорил со мной.

Я знаю, как отцы разговаривают и детьми.

– Мне было страшно, Андрей, очень страшно, – Лиза зарылась головой под руку Андрея, словно она могла защитить её от всего зла мира, от всех отцов, заставляющих своих дочерей «снимать с них горе». – А сейчас мне стыдно. Так стыдно перед тобой. Я просто хочу сгореть со стыда и исчезнуть, чтобы ты меня больше не видел.

– Не говори ерунды, – на удивление его голос был спокойным, хотя внутри всё так и кипело от смеси ярости, злости и гнева. Андрей погладил светлую головушку и нежно проговорил: – Сейчас ты можешь расслабиться, я рядом. Я не дам тебя в обиду.

– Только дай мне слово, – Лиза подняла голову, подняла опухшее от плача лицо, и единственный оставшийся целым глаз блеснул готовыми сорваться слезами. – Ты не будешь в это влезать. Ты не найдёшь моего отца, и вы с ним не поговорите. Я не хочу вас ссорить или сталкивать. Просто… пожалуйста, позволь мне самой разобраться, хорошо? Ваше знакомство ни к чему хорошему не приведёт

Особенно для него.

– Хорошо, – без запинки ответил Андрей. – Я даю тебе слово, что не буду вмешиваться. Позволю тебе разобраться самой.

Лиза долго смотрела на него (явно выискивая признаки лжи), после чего опустила голову и вновь зарылась в крепкие объятия. Они просидели так ещё пятнадцать минут – молча, не говоря ни слова, слушая дыхание друг друга. Подсыпанное в чай успокоительное вкупе с усталостью, вызванной долгим плачем, сделали своё дело, и вскоре Лиза тихонько засопела. Андрей аккуратно, чтобы не разбудить, переложил её со своих колен на кровать, укрыл пледом, убедился, что она ещё спит, и направился в гостиную.

Сразу увидел кресло, которое имела в виду Лиза, и стиснул зубы, вновь представив ей стоящей на коленях и стягивающей штаны с мужских ног. Прошёл мимо кресла, встал по центру гостиной.

Где-то здесь должно быть его рабочее место. Третьей комнаты в квартире нет, значит, он спит здесь, значит, все документы хранит тоже здесь.

Несколько минут Андрей безрезультатно провёл за осмотром различных ящиков, пробегая взглядом по квитанциям от налоговой, неоплаченным счетам, письмам, в которых угрожали судебным иском. Всё это его не интересовало. Что действительно удовлетворило Андрея, так это найденная за телевизором фотография – в запутавшихся проводах, покрытая пылью. В рамочке. В золотой рамочке. Он аккуратно взял её за края, высвободил из-под проводов, вытащил наружу и взглянул на тот момент, что когда-то запечатлел объектив фотоаппарата.

В обрамлении цветущей майской травы, в утопающей зелени уходящей весны, под крупным дубом, обнявшись, стояла семья: папа, мама и дочка. Андрей сразу узнал маленькую девочку, улыбающуюся во весь рот: те же яркие голубые глаза, те же светлые волосы (правда, на фотографии чуть длиннее), те же поднятые вверх ручки, которые только что вцеплялись в его тело в попытках не утонуть в страхе. Андрей с нежностью провёл подушечкой большого пальца по лицу этой маленькой девочки, и сердце его в этот момент разлилось горячей магмой по всем сосудам.

Он пробежался взглядом по матери Лизы – красивой женщине, глаза которой так же сияли синевой (они очень похожи), – но задерживаться на ней не стал, а сразу вцепился в мужчину, любящего ставить свою дочь на колени.

Смуглая кожа. Ничего общего с нежной, светленькой кожей Лизы. Крепкое телосложение, из-под закатанных рукавов видны округлости бицепсов, на руках проглядывают вены. Да, руки рабочие, значит, трудится физически, значит, получает немного, значит, один источник дохода, значит, лишившись его, он остался без денег. И Лиза тоже. Лиза, свернувшаяся клубочком, укрытая пледом, спала сейчас на кровати, пока Андрей всматривался в лицо её отца, который сейчас пропадал неизвестно где. Может, искал работу, а может, развлекался с брюнеткой-капитаншей с яркими красными губами.

У отца был узкий разрез глаз, но он не был азиатом, нет – чистый европеец, даже смахивающий на немца. Казалось, на фотографии он щурится из-за бликов солнца, но отчего-то Андрей был уверен, что эти глаза никогда не раскрываются полностью. На ум пришло сравнение с ящерицей, зрачок которой узок как щель меж дверью и полом. Да, отец действительно чем-то напоминал кого-то земноводного, противного и… хитрого. Его прищуренные глаза словно бы говорили: «Я уже представляю, как эта маленькая сука будет стонать, когда мой член упрётся ей в горло». Чем дольше Андрей вглядывался в эти глаза (глаза ящера), тем горячее становилась смесь ярости, злости и гнева, что стекала с верхних рёбер к нижним.

Лицо Лизиного отца вытянутое, подбородок – острый, черты лица – резкие, будто бог, создавая его, в гневе бросал линии на бумагу. И морщины… морщины на лбу – чёрные полосы, будто оставленные лезвием ножа – казались очень похожими на лобные морщины одного полковника, Олега Бедрова. Даже причёска была такая же – у Лизиного отца тоже выпало немало волос, оставшиеся были лишь по бокам и сзади, на затылке. Ящер. Ящер, с которого нужно «снять горе». Казалось, из прищуренных глаз на Андрея смотрел другой человек – человек, который хочет сделать подарок «самой счастливой женщине в мире», который безумно любит своего сына и терпеть не может, когда ему не выдают премию.

Отцы. Грёбанные отцы.

Андрей положил фотографию обратно, прикрыл проводами, вернул телевизор на место и направился к Лизе в комнату. Убедился, что она спит, взял её телефон, разблокировал (он несколько раз видел, как она вводит пароль, и с лёгкостью запомнил эти четыре цифры), зашёл в список контактов и сразу нашёл «ПАПА». Взял со стола ручку, переписал номер телефона себе на кожу, рядом с запястьем, ещё два раза проверил, правильно ли переписал цифры, вернул телефон на место и, оставив Лизе записку («Позвони, как будешь готова встретиться. Я имею в виду, когда отца не будет дома»), оделся и направился к выходу из квартиры. Вышел из неё, вышел из подъезда, вдохнул прохладный ветерок, шепчущий о зиме, достал кнопочный телефон и позвонил Лизе.

После нескольких гудков она взяла трубку.

– Пр…

– Закрой дверь. Мне нужно домой бежать, иначе мне кердык. Я там записку тебе на столе оставил… прочти её, а потом закрой дверь.

Не дождавшись ответа, он сбросил вызов, закатал рукав и набрал новый номер, выведенный чернилами на коже. Занёс палец над кнопкой вызова и замер, смотря на очередь цифр, ждущих непонятно чего. Андрей вдыхал свежий воздух и выдыхал злобу, стискивая зубы, смотря на этот номер, но не видя его, нет – перед ним мелькали прищуренные глаза ящера.

Через какое-то время Андрей убрал телефон, выправил рукав и, застегнув до конца куртку, направился к себе домой.

Он скурил две сигареты за раз.

Глава 10

Amigo

Две ночи Андрею снились глаза в золотой рамочке, которую обволакивают тонкие чёрные щупальца, пока по коже скользит мокрый, холодный язык. В этих снах было что-то ужасное, что-то (шипучее) отвратное, но детали сразу вылетали из головы, стоило мозгу проснуться. О страхе напоминали мокрое от пота бельё и скатывающиеся по телу капли. Обычно стакан воды прогонял тревогу, но под утро, когда Андрей должен был вот-вот проснуться перед школой, страх – провода за телевизором – забирался по трахее в рот и прижимал язык к нёбу, а зубы сжимал до боли в дёснах.

Вы когда-нибудь просыпались с острым чувством того, что на тебя сейчас обрушится мир, что все стены рухнут и вдавят твои кости в землю, после чего страх вырвется из плоти? Вы когда-нибудь просыпались с острым чувством того, что должны что-то сделать – непременно что-то сделать! – но из-за трусости вас пожирает монстр, называемый Виной. А страх? Страх с самого начала дня – необоснованный и непонятный. Голоса… много голосов… еле слышимые, придуманные, навеянные другими, почти реальные, призрачные, свои, чужие голоса… и глаза… карие, блеклые, бывшие когда-то голубыми, голубые, морская синева, ясное небо, а там очертания птиц, узкие, ящер, узкие глаза, острые черты, улыбка, отцы, отцы, отцы, золотистые волосы Коли, шокер, спас, мы вместе, должны вместе а если не вместе то распадёмся ах Лиза дорогая моя Лиза если б ты знала как я боюсь всего боюсь как я однажды дрожал перед начальниками как страшно мне сейчас как сильна во мне ярость я ярость я злость и она съедает меня злость мне плохо я постоянно чего-то боюсь и злюсь а я хочу хочу утопиться в тебе потому что с тобой не боюсь нетнетнетнетнетнебоюсьнебоюсьнебоюсьтольколюблюлюблюлюблюлюблюлюблю…

Андрей переворачивался во сне, пока простынь под ним намокала от стекающего пота.

***

1 декабря, первый календарный день зимы, среда, холодно.

– Amigo, – сказал Коля. Он обращался к Андрею вполоборота, потому что их регулярно сканировала взглядом учительница. – В последние два дня я заметил, что ты весь в напряге, как будто стоишь у канцелярии ротного. Какой-то ты… нервный, сам не свой. Короче, Эндрю, – Коля залез на его часть парты, – давай сегодня развлечёмся, а? Я подзаработал, можем даже в ресторан сгонять, я заплачу. А потом махнём в парк аттракционов или кинотеатр там, поржём. Круто же?

– Коля, у меня нет денег.

– Да ты задолбал! Я ж… – Он резко замолчал, встретившись со взглядом учителя. Когда та, насупив брови, отвернулась, он продолжил: – Я ж сказал тебе, что заплачу. Я хочу тебя угостить, mano, позволь мне это сделать. Если тебе так неудобно, считай, что это услуга за услугу. Помнишь, ты как-то два наряда подряд отстоял – за себя и за меня? Я с бронхитом тогда слёг. Помнишь? Считай, сегодняшняя гулянка – моя отплата. Тем более кое-кому скоро восемнадца-а-ать… – Он пихнул Андрея и улыбнулся. – Перед тобой откроется столько возможностей! Сможешь, наконец, сам сигареты покупать, а не просить взрослых.

Андрей ещё раз попытался отказаться, но Коля был неумолим.

– Тебе надо поднять настроение, amigo. А кто это может сделать лучше меня? Ну кто?!

Андрей не смог ответить на этот вопрос.

***

Андрей смотрел себе под ноги.

Капли дождя ударялись об поверхность чёрных туфель, приминающих траву к почве. Они били и по загривку, и по голове, казалось, вода пыталась пробить кожу, чтобы добраться до пустоты, зияющей внутри Андрея. Да, именно пустота. Злость и ярость уже прошли, ненависть потухла как возникший на ветру огонёк. Одна пустота с привкусом крови во рту… Серые облака над головой, склонившиеся над городом так низко, словно собирались упасть не него. Смотреть на облака было невозможно. С каждой секундой всё больше верил, что они раздавят тебя.

Андрей сунул руки в карманы куртки, нащупал ключи от Рэкки и сжал их в кулаке, закрыв глаза – темнота сейчас казалось желанной. Он слышал плач, слышал, как люди обнимают друг друга, слышал рыдания женщин. Мужчин он не слышал, все они стояли молча, как и он. Мать Коли увезли в больницу, потому что её сердце не выдержало, когда взгляд упал на сына, так что самым близким среди собравшихся был именно Андрей. Андрей, который вдыхал холодный воздух, растворяя его в собственной пустоте. А Коля?

А Коля был пустотой.

Андрей поднял голову и прошёлся взглядом по линии людей, одетых в чёрное, некоторые их которых не совладали с эмоциями и сейчас безудержно рыдали, падали, вставали с помощью других, рыдали и падали снова. Среди собравшихся Андрей видел половину своего школьного класса и почти весь личный состав взвода, в котором они с Колей учились. Приехали даже командир взвода и командир роты. Андрей поздоровался с ними, отметив про себя, что в какой-то степени скучает по ним, но особо разговаривать не стал – все мысли крутились вокруг тех жёлтых стен, трещины на которых узором впились в память Андрея. Облака, нагруженные водой, облака, спрятавшие мир от глаз бога. В тот день они словно специально укрывали происходящее от взглядов свидетелей. Пусть проходят мимо! Всё увидят лишь жёлтые стены с чёрными трещинами. И именно через эти трещины проглядывали глазки, которые никогда никому ничего не расскажут.

Андрей вынул руки из карманов и медленно зашагал к длинной деревянной кровати, об удобстве которой никто не беспокоился, потому что тот, кому суждено было там лежать, пожаловаться не мог. Он приблизился к гробу и положил руки на крышку, переведя весь тела на них, опустив голову, будто так мог поговорить с ним.

С amigo.

Ему незачем было поднимать крышку, он и так всё видел, причём самый первый. Многие лицезрели уже бледную кожу, Андрей же помнил, как сокращались мышцы на лице Коли. Улыбку… Кровь… Compadre… Помнишь?.. Так много всего… И так быстро всё обрывается.

– Ты мне в тот день показался как-то необычно красивым, amigo. – Андрей погладил лакированную поверхность. – И глаза у тебя как-то странно блестели. Ты выглядел… совсем по-другому.

Вокруг стояли обличённые во мглу тени, пока над их головами сгущались облака, превращаясь в тучи. Капли. Капли били по головам теней и по крышке гроба. Тук-тук-тук-тук. Вот, оказывается, как звучит настоящая панихида – стук дождевых капель по крышке гроба. Андрей слушал её, стоя в центре импровизированного круга из людей, склонившись над «деревянной кроватью». Капли. Дождевые капли сопровождали его в другой мир. Их стук. Этот неутихающий, пробивающий сознание стук.

К Андрею робко подошёл священник. Капли стучали и по нему. Они стучали по всему.

– Позвольте мне произв…