Говор камней. Ирод (сборник)

«Разбит был палаточный лагерь царского посланника и воинов его в стране бальзамовой горы ступенями в земле Пунт, при береге великого моря, дабы принять князей этой земли. Предложены были им хлеб, мед, вино, мясо, сушеные плоды и всякое другое из страны Томера[6 - Египет. – Д. М.] так, как приказано было от царского двора».

И вот главный князь земли Пунт, Париху, и его безобразная супруга «приносят дань к берегу великого моря». Перед палаткой Семнута виднеются золотые кольца, слоновые клыки и драгоценная, благоуханная смола – целая куча смолы! Тут же обремененные ношею обитатели страны Пунт и погонщики ослов, ведущие их нагруженными разными произведениями земли; к палаткам гонят стада скота.

Мало того. Туземцы несут на своих плечах огромные кадки с посаженными в них ладанными деревьями. Всех кадок – тридцать одна. Деревья предназначены для пересадки в Египте. И это делают дикари! Кадки так тяжелы, что каждую из них несут шесть человек. Идет работа корабельщиков и туземцев по погрузке на корабль всего этого добра. А камни продолжают говорить:

«Тяжело нагружаются корабли чудными произведениями земли Пунт, разным поделочным лесом божественной земли, грудами благоуханной смолы, живыми ладанными деревьями, предметами из черного дерева и слоновой кости, обделанными в чистое золото земли Аму, солодковым корнем, деревом хесит, курением ахем, священной смолой, сурьмой для глаз (для красавиц Египта), обезьянами с головою собаки (кинокефалами), мартышками, борзыми собаками, пантеровыми шкурами, и размещаются жители земли Пунт с их детьми. Никогда ничего подобного не привозилось ни к одному из фараонов с того времени, как стоит свет».

Эскадра Семнута покидает страну Пунт. Корабли идут под парусами и на веслах. На палубах – кадки с ладанными деревьями и разными тюками и ящиками. Обезьяны свободно прыгают и лазят по кораблям для потехи экипажа. Камни снова говорят:

«Воины властелина идут на корабли, счастливо возвращаются, идут по пути к Фивам в радости сердца. С ними князья земли той. То, что несут они с собою, никогда не приносилось никакому другому фараону».

И вот Семнут в Фивах. Он сильно загорел, что очень возвышает его мужественную красоту. Он отдохнул во время путешествия. Легкие его дышат свободнее. Морской воздух укрепил его. Верховный жрец Амона, плут из плутов, но хорошо изучивший анатомию человеческого тела на изготовлении мумий, отлично понял болезнь Семнута: гениальный зодчий надорвался над своими титаническими сооружениями, – и плут-жрец, глаголом якобы Амона, послал его в морскую экспедицию для обогащения храма Амона, то есть ненасытных жрецов. Хатазу блаженствует.

– О мой Горус, зодчий моего блаженства! Великий Амон внял моим молениям, моим слезам!

Камни говорят о торжественном приеме князей божественной земли. Женщина-фараон на троне. На ней царское одеяние. Князья земли Пунт лежат перед нею ниц. Носы их касаются подножия трона.

– Ты, царица Томеры, – светящееся солнце! – говорят они. – Ты владычица страны Пунт, и мы – подданные твоего святейшества.

После приема князей женщина-фараон в полном царском облачении идет в храм Амона. На плечах ее «шкура пантеры с золотыми скрижалями». Она приносит верховному богу благодарения и сокровища далекой южной страны. К стопам божества повергнуты все привезенные из божественной земли Пунт сокровища. Ладанные деревья из кадок пересаживаются в грунт. Все приносится божеству, за которым скрываются ловкие игроки на сердечных струнах невежества – жрецы: живые жирафы, пантеры, быки, шкуры пантер, золото, медь, черное и другие поделочные дерева, брусья Аму, слоновая кость, сурьма для глаз, груды благовонной смолы – все это нужно великому богу, даже сурьма для подкрашивания глаз!

На стене храма изображены весы. Камни говорят: «Истинные и точные весы бога Тута, которые царица велела приготовить для отца своего, фиванского Амона, чтобы вешать серебро, золото, синие камни, зеленые камни и другие дорогие камни».

Юный брат властолюбивой царицы, Тутмес III, которого Хатазу держала в загоне, также приносит жертву Амону перед его священной лодкой, торжественно несомой на плечах жрецами. Жертва юного царевича очень скромна: кроме ладана, он ничего не мог дать богу, потому что сестрица все отняла у него, но только до поры до времени. Подобно царевичу Петру Алексеевичу, которого затирала собою честолюбивая сестрица, но который рожден был для великих дел, так и загнанный в юности Тутмес III показал впоследствии, что и он предназначен был Амоном для великих дел, конечно, с точки зрения фараонов.

Но даже великий Амон оказался бессильным против чахотки, которая медленно подтачивала любимца Хатазу – Семнута. Морское путешествие только на время возвратило ему силы. Через год недуг его развился.

Пораженная горем, Хатазу снова прибегла к Амону. На этот раз мольбы ее были еще пламеннее, слезы – еще жгучее.

– О мой отец! – плакала она в уединении величественного храма. – Что должна совершить я, рыдающая дочь твоя, чтобы снова возвратить полное дыхание груди твоему великому зодчему?

Тихая мелодия священных систров возвестила о приближении божества.

– Не рыдай, дочь моя, – послышался голос Амона, – не рыдай, а радуйся.

Эти слова верховного бога поразили царицу.

– Мне ли радоваться, отец мой, когда радость души моей отходит от меня в область Озириса, в подземный мир!.. – воскликнула она, ломая руки.

– Нет, дочь моя, – снова проговорил Амон, – душа моего зодчего вся перешла в его творение – в мой дом, который ты, его руками и кровью его сердца, соорудила для меня. В этом храме вечно будет обитать душа того, кто на земле носит имя Семнута: душу свою он сам вложил в свои творения.

– Но я, отец мой! Что будет со мною?

– Твою душу я соединю с его душою, и вы вместе будете жить в этом храме вечно.

Камни не говорят, исполнил ли великий Амон то, что обещал. Может быть, души женщины-фараона и ее любимца, Семнута, витают теперь вместе над величавыми развалинами того, что ими было создано; но в каком музее – в Британском ли, в Лувре или в каирском – покоятся их мумии, или же время обратило их в пыль и в удобрение полей Карнака, – об этом камни молчат. Но Амон сказал правду: душа творца – в его творениях.

VII

Древнейший в мире роман

В каирском музее среди разных саркофагов фараонов и мумий любопытство мое было затронуто одной небольшой гранитной плитой, на которой изображена была богиня Гатор с обычной головой коровы, а около нее два египтянина – один с правой стороны с цветком лотоса в руке, а другой – с левой, униженно распростертый на земле; у ног же богини лежал крокодил с разверстою пастью.

Я спросил своего любезного проводника-грека, одного из младших смотрителей музея, что означает эта картина.

– О, это древнейший в мире писанный роман, – отвечал словоохотливый грек.

И он сообщил мне древнее сказание, которое некоторые египтологи считают чем-то вроде первоисточника истории, в библейском пересказе, об Иосифе и жене сановника Путифара или, по-библейски, Пентефрия.

Оказалось, что я раньше знал это интересное сказание, прочитав его в некоторых сочинениях о Египте. То, что я видел в изображении на камне каирского музея, подробно изложено в знаменитом папирусе, открытом ученым Orbiney, именем которого называется и сам папирус – «Papyrus d’Orbiney». Он находится в Британском музее, и факсимиле его было издано в Лондоне.

Вот содержание этого сказания в буквальном переводе ученых Гудвина и виконта де Руже.

Очень давно, ранее, может быть, фараона Хеопса и, во всяком случае, на целые тысячелетия раньше известной нам женщины-фараона Хатазу, Тутмесов и Рамзесов, жили два брата египтянина. Старшего звали Анепу, а младшего – Бата. Старший был женат. Судя по всему, египтянка, жена его, была так же влюбчива, как и жена сановника Путифара, хотя принадлежала к семейству простых крестьян, возделывавших свое поле. Бата, скромный малый, давно, по-видимому, уязвил сердце красавицы, хотя в наивности своей и не подозревал этого.

Однажды братья поехали в поле, и у них не хватило семян для посева.

– Ступай скорей и принеси семян из деревни, – сказал старший брат младшему.

Бата тотчас же исполнил приказание брата. Придя домой, он увидел, что жена его брата заплетает волосы.

– Встань, – сказал Бата красавице, – дай мне семян, чтобы я возвратился на поле, ибо так наказывал мне старший брат, чтобы я возвратился не мешкая.

– Войди, – отвечала ему красавица, – отвори ларь, и возьми, сколько сердце твое желает; у меня же, если я пойду, как бы не распустились волосы.

И вошел юноша в кладовую, говорит сказание, и взял оттуда большой сосуд, ибо желание его было много понести семян. И он взял на себя зерно и семена дурры и вышел с ними.

Вот тут и начинается «флиртешен» египтянки за шесть, может быть, тысяч лет до наших дней.

– Как велика тяжесть на руке твоей? – издали спросила кокетка.

– Две меры дурры и три меры пшеницы составляют вместе пять мер, кои лежат на руках моих, – отвечал богатырь в простоте души своей.

– Велика сила твоя, – проговорила соблазнительница и, конечно, стрельнула в простоватого молодца своими египетскими глазищами. – Давно смотрела я на силу твою во всякое время.

И сердце ее познало его, говорит сказание, она встала и обняла его.

– Дай нам насладиться часом покоя, – прошептала чаровница. – Хорошо тебе будет, ибо я приготовлю тебе одежду праздничную.

Тогда, говорит сказание, уподобился юноша пантере страны полуденной от внутреннего гнева по поводу дурных слов, которые она к нему говорила; она же испугалась выше всякой меры. И он говорил к ней, сказав:

– Ты, о женщина! Ты была мне как мать, и муж твой был мне как отец, ибо он старше меня, так что он мог бы быть моим родителем. Зачем такой большой грех был мне сказан? Не говори мне таких слов в другой раз, ибо в этот раз я ничего не скажу, и ни одно слово об этом не выйдет из уст моих кому бы то ни было.

И он навьючил на себя свою ношу и пошел на поле. И подошел он к старшему брату своему, и они совершили работу дня. Когда же настал вечер, тогда возвратился старший брат в жилище свое. И младший брат его шел за быками, которых он навьючил разными хорошими вещами поля и гнал их перед собою, чтобы приготовить им подстилку в их хлеве в деревне.

И вот жена старшего брата, продолжает сказание, боясь за слово, сказанное ею, взяла кувшин жиру, и она была, как некто, которому злодей сделал насилие, желая сказать своему мужу: твой младший брат сделал мне насилие.

И муж ее возвратился вечером, как обыкновенно он делал каждый день, и вошел в дом свой и нашел жену свою, лежавшую в припадке дурноты. Она не подала воды на руку его, как обыкновенно. И светильник не был зажжен, так что дом был в темноте. Она же лежала и ее рвало. И муж ее говорил ей так: