Слишком живые звёзды 2

Крылья тихонько стукнулись об луну. Катя сжала медальоны сильнее, по пальцам пронеслась волна тепла.

– Я хочу танцевать. Танцевать в голубом сиянии со своим мужчиной.

Пение птиц пропало. Солнечные лучи перестали греть кожу. По распущенным волосам прошёлся прохладный ветерок и унёсся дальше, заставив листья зашептаться меж собой – тихо, чтобы их не услышала плавающая в танце пара. Теперь Катя смотрела в тёмные карие глаза и хотела оторвать от них взгляд, но не могла. О, та самая борьба чувств. Она разбушевалась в ней тогда, бушует и сейчас – сейчас, когда Катя держит ладони на груди Жени, на которой ещё осталось несколько капелек после погружения в озеро. Он держит руки на её бёдрах. У неё в голове крутятся два числа: 16 и 32. Страх, тревога, ужас – ничего больше, но что-то… что-то всё-таки проскальзывает наружу. И только когда тело пронзает ток возбуждения, Катя понимает, что хочет этого мужчину.

Хочет Женю.

– Я люблю тебя, засранец. Не знаю, как ты это сделал, но теперь я люблю тебя, так что тебе придётся смириться с этим. Мы с тобой оба безумцы, правда?

Она вытерла одну-единственную слезинку и, сжав в пальцах ручку, склонилась над чистым полем блокнота.

Она писала до тех пор, пока не поставила последнюю точку и не заснула прямо за столом, прикрыв написанный стих своей головой.

Глава 22

Ночь Алексея

Слава богу, этой ночью в столовой никого не было.

Егор медленно поплёлся меж длинных, невероятно длинных рядов столов лишь с одним желанием – умереть. Ноги налились свинцом, всё тело будто потяжелело. Ещё никогда в жизни не наваливалась такая усталость, такое переутомление, такое нежелание жить. А зачем жить после такого? Как смотреть на мир, пытаться улыбаться, когда знаешь, что отправил свою любовь в ад? Одно видение ада могла свести с ума: эти реки, камни, пробивающие горы лучи ярких звёзд. Почему-то именно горы больше всего вселяли ужас. Горы, у подножия которых бродят стаи голодных волков.

Все мысли покинули голову. Егор шёл через столовую, ни о чём не думая, просто переставляя ноги, из последних сил удерживая глаза открытыми. В правой руке он держал чёрный кожаный ремень. Железная бляшка послушно катилась по полу, нарушая тишину трением о кафель. Так вот, значит, как звучат фанфары при переходе миров. Ни тебе шёпота смерти над ухом, ни монотонного писка на приборе жизнеобеспечения, ничего, что могло бы восхитить любого романтика. Лишь собственное дыхание, скрежет бляшки ремня о кафель и стучащая в висках кровь. Органы чувств будто бы блекли, равнодушие завладевало сознанием, пустые столы превращались в череду белых лиц, а смятые на них простыни придавали этим лицам, как доктор Франкенштейн вдыхал жизнь в своё творение. Всё вокруг казалось дешёвыми декорациями, а сам Егор – заблудившимся среди них актёром.

– Я же не мог поступить по-другому. Не мог же, правда? Не мог?

Мог, но вот только тогда родители бы вечно кипели в кровавых реках. Их души бы никогда не увидели что-нибудь, не облитое кровью. Мама с папой – самые близкие люди во всей грёбанной жизни! – должны были гореть в аду, но он их спас! Так ведь? Он же спас их души? Да, спас и отобрал чужую – своей возлюбленной, рыжей горяченькой девчонки по имени Вика. И хоть Егор всеми силами старался не думать о её будущем, в последнее время эти мысли всё чаще и чаще прокрадывались в голову.

Ты мог найти другой выход, но ты даже не попытался, даже не шелохнулся! И знаешь почему? ЗНАЕШЬ ПОЧЕМУ?!

– ДА, ЗНАЮ! – На несколько секунд Егор остановился, вновь поплёлся через ряды столов. Бляшка царапала кафель. – Я не мог это погасить! Оно слишком яркое, слишком! Попробуй сам не сойти с ума!

Наконец он добрался до раздачи, обогнул её и нашёл дверь, ведущую в кухню. Открыл её (Господи, я совсем не чувствую пальцев), вошёл в большое тёмное помещение, благоухающее различными ароматами, нащупал выключатель и нажал на него. Над головой тут же вспыхнули лампы, яркий, пронизывающий насквозь свет ударил по глазам, так что первые секунды Егор видел перед собой лишь огромное белое пятно. Странно, не правда ли? Окутанные тьмой, мы так желаем избавиться от неё, но как только нас обливает светом, мы сразу хотим вернуться обратно, во мрак. Наверное, в темноте легче спрятаться – вот почему там уютнее. В темноте тебя никто не увидит, в темноте ты никого не увидишь. Свет вытаскивает правду наружу, обнажает страхи, снимает с тебя кожу, наращённую сплошным враньём. Свет жесток, а тьма… она всегда ласкова. Её щупальца никогда не сделают больно. Просто войди в неё как в любимую женщину и позволь завладеть собой. Ведь что в этом мире может быть приятнее беспамятства?

– Ничего. – Егор снова нажал на выключатель, и лампы потухли. Потухли с каким-то отчаянием. Может, показалось, но свет ушёл как-то нехотя, будто желал остаться. – Лучше сделать это в темноте. Так будет приятнее. Ну, то есть легче, я хотел сказать легче.

Егор прошёл мимо большого, просто огромного котла, в котором, судя по всему, варили каши. Очертания кухни оставались видимыми благодаря бледным лучам, проникающим сюда из зала столовой – там лампы горели всегда, ещё ни разу на Чистилище их не выключали на ночь. Лёгкая полутьма, которая с каждым шагом становилась гуще, была сейчас как нельзя кстати. Она порождала спокойствие и заполняла сознание такой же чернотой, не позволяющей лишним мыслям впиваться в мозг. Лучше проделать задуманное тихо. Всё-таки это интимный процесс – отделение души человека от тела. Егор понимал, что сомнения породят страх, а тот в свою очередь заставит развернуться и уйти, поэтому не стоило медлить. Пальцы уже просунули конец ремня в бляшку и вытащили его с другой стороны. Слегка потянули, и через несколько секунд чёрный кожаный ремень превратился в натуральную петлю, в прочности которой сомневаться не приходилось. Тонкая мёртвая змея на чуть дрожащих ладонях. Ни глаз, ни рта, ни жизни… просто дряблое тело, бесполезный, никому не нужный кусок мяса.

– Скоро я буду таким же. Я умер ещё тем утром, когда закапывал родителей, а это тело лишь мешает мне. В этом теле я чувствую себя заключённым.

Егор нашёл в темноте невысокую табуретку (будто кто-то знал, что я сюда приду), взял её за ножку и, побродив по кухне, нашёл вроде бы крепкую перекладину, которая должна выдержать семьдесят три килограмма бесполезного мяса, костей и сухожилий. Может, где-то там ещё остались нервы, но теперь это значения не имело. Теперь уже ничего не имело значения.

Поставив табуретку на пол, Егор встал на неё, перекинул свободный конец ремня через перекладину и, стоя на носочках, завязал узел. Любая неудача может породить сомнения, а они – страх. А страх парализует твоё тело и не позволит душе отделиться от него, как бы она яростно этого ни желала. Поэтому нужно проверить каждую мелочь, каждый элемент процесса. Процесса… Господи, я называю это процессом. Мне даже не хватает смелости назвать ЭТО своим именем. Мне страшно? Пока нет, но скоро будет, если я сейчас же не доведу дело до конца. Наконец хоть где-то я поступаю правильно, никому не мешая, никому не делая от этого хуже. Бесполезный кусок мяса, да? Что ж, сейчас вы окажетесь правы. Теперь я точно никому не наврежу. Никому, никогда и незачем.

Егор просунул голову в образованное чёрной змеёй кольцо и подтянул бляшку к самому горлу. Воздух уже с трудом протискивался в лёгкие. Колени чуть задрожали, табуретка завибрировала под подошвами кроссовок. Уже завтра – завтра! – его найдут здесь – повешенным, мёртвым и, скорее всего, обделавшимся. Ну и пусть нюхают его дерьмо, это тоже теперь не имеет никакого значения. В мире не осталось ни одного человека, которому Егор был бы нужен. А все, кто нужны ему, давно не здесь. Чуть больше месяца назад он бы обратился за помощью к Владу, но карты легли так, что и он тоже оказался замешан в плане Алексея. Егор видел его глаза и не стал задавать вопросы – те же самые глаза на него смотрели с другой стороны зеркала вот уже несколько дней. С таким взглядом люди долго не живут.

Дрожь в теле продолжала набирать силу, хотя внутренне Егор (я пытаюсь, я пытаюсь!) оставался спокойным. Шли последние минуты жизни брошенного всеми семнадцатилетнего паренька, когда-то мечтавшего стать певцом и покорять мировые эстрады, ставить автографы на эксклюзивных пластинках, петь на сценах, быть, в конце концов, Великим. В эти минуты, проплывавшие мимо размытой реальности, Егор посмотрел на всю свою жизнь со стороны и даже улыбнулся, но улыбка тут же погасла. «Бог ты мой, кого я вижу!», – с этих слов начался кошмар. На лестнице, среди монотонно-серых стен. И самое забавное заключалось в том, что они с Владом сами решили припереться к Алексею, даже не подозревая, что идут в логово настоящего монстра.

А потом…

Потом было это сияние, этот яркий красный свет с очагом крови по центру. В глазах Алексея клубилась алая звезда, которая расцвела на небе ещё до прибытия на Чистилище Егора с Владом и которую они заметили незадолго до этого. – Только Вика не увидела её. Хотя, должно быть, перед смертью она предпочла бы ослепнуть, потому что его глаза… глаза Дьявола… после них с каждым днём улыбаться становится всё тяжелее и тяжелее.

И ещё они подавляют волю. Вспомни, как обмякли все мышцы, когда в кабинете на тебя посмотрел Алексей.

Да, красное сияние подавляет волю. Буквально пожирает её подобно злобному монстру, что ночью прячется в шкафу и ждёт, пока малыш сомкнёт глазки, чтобы сожрать его по кусочкам. Егор мог бы поторговаться с Алексеем, ответь ему хоть что-нибудь!.. но он и не пытался. Так же как и Влад – его воля тоже разом притупилась и покорно опустилась на колени перед клубами алого дыма в зловещих, лишённых всего человеческого глазах. И лёгкий шёпот кровавого сияния преследовал Егора даже после выхода из кабинета: он протискивался во сны, щебетал в голове, когда вокруг было совсем тихо, и никогда, никогда не исчезал.

А теперь исчезнет. Исчезнет навсегда и больше не будет его мучить.

Холодный свет, льющийся из столовой, красиво очерчивал эту часть кухни. Егор видел контуры стоящей в углу раковины и разглядел на её поверхности несколько капелек. Зрение обострилось, теперь были видны даже крохотные частички тьмы, медленно пожирающие свет. Казалось, дышит вся кухня: при вдохе её стены расширяются, при выдохе – сужаются. И в какой-то момент, совсем скоро, стены остановятся и перестанут дышать. Лучи света ускользнут обратно в столовую, и тогда тьма полностью поглотит всё вокруг.

Табуретка нетерпеливо шаталась под ногами, будто ей самой хотелось поскорее покончить с этим и снова встать в конце кухни бесполезным куском дерева. Егор подвёл бляшку ещё ближе к горлу и моментально почувствовал, как глаза собираются выпрыгнуть из орбит. Не позволяя себе медлить, он поднял ногу и…

Ты же знаешь, куда после этого попадёшь? Куда попадают все самоубийцы?

– Насрать. Я всё равно не смогу здесь жить с мыслью о том, что отправил в ад человека, которого так любил. Пусть… – Егор глубоко вдохнул, стены кухни расширились. – Пусть уж мы там будем вдвоём: я и Вика. Самые грешные из грешных.

Егор опустил руки, сделал небольшой шажочек назад и… замер. Раньше он встречал в книжках выражение «вся жизнь перед глазами пролетела», но всегда считал её лишь выразительным средством (причём довольно жалким). Он не верил, что жизнь и вправду может «пролететь перед глазами» за пару секунд.

До этого момента.

В сознании промелькнули все яркие моменты жизни – разом, смешавшись друг с другом в одну непонятную картину. Егор вспомнил испуганные глаза Вики, смотревшие на него с неподдельным ужасом, когда он закончил избивать её отца. Вспомнил тот вечер и то, как Вика целовала костяшки его пальцев после очередной драки. Вспомнил слабую тревогу перед выходом на сцену захудалого ресторанчика. Наверное, именно тогда всё и началось. Светлячки – они заполонили собой, своим сиянием небо над Петербургом за несколько дней до апокалипсиса. Все они до единого взирали на Егора маленькими, но очень умными глазками. Взирали и будто бы изучали, оглядывая его с ног до головы как сомневающийся работодатель. Жёлтый свет… свет солнца… оказался предвестником апокалипсиса.

– Откуда ж вы взялись, твари? И почему не убили меня, раз забрали всю семью?

Полутьма сменилась ярким светом, и теперь Егор стоял не на шатающейся табуретке в углу пустой кухни, а на рыхлой почве клумбы во дворе их дома. Мир молчит, нет даже намёков на какие-то звуки – только собственное дыхание и стук лопаты о землю. Егор хоронит своих родителей (остатки, жалкие остатки), не замечает скатывающиеся по лицу капли пота, слёз и боли. С каждой минутой мозг кипит сильнее, сильнее, сильнее, сильнее! Мышцы продолжают работу, пока под метрами земли в пустых глазницах валяются лапки и…

– Хватит. – Егор выпрямил дрожащие ноги, выпрямился сам. – Я похоронил их, я освободил их души от ада. Я сделал всё, чтобы они были счастливы. Теперь, думаю, могу и я стать счастливым.

Странно, но глаза не затуманились слезами. Всё происходило спокойно, будто не в первый да и не в последний раз. Это, наверное, к лучшему. Хотя бы к подножию чёртовой горы Егор подойдёт достойно, без слёз на щеках, с расправленными плечами, чтобы наконец встретиться с Викой. Они будут вместе. Мучиться вместе. Ненавидеть друг друга вместе. Главное – вместе. Из ада-то никуда не убежишь.

– Внимание, дамы и господа, прошу вас поднять свои бокалы. – Егор оглядел кухню и улыбнулся. Стоящий на табуретке недалеко от дверного проёма, он напоминал призрака, контуры которого очерчивал бледный лунный свет. – Прошу вас поднять бокалы и разбить об свои тупые головы, чтобы вы почувствовали, что такое боль. Я желаю этому миру не сдохнуть и как можно дольше оставаться не похожим на преисподнюю. Пусть у кого-то на свете будет настоящая любовь. Настоящая, сука, слышишь, Господь?! Притащил бы сюда свою задницу, раз Дьявол соизволил! Просто взял и свалил как последняя шавка! – Гнев. Чёрт, нет, нет, нет, надо успокоиться. Егор сделал глубокий вдох (насколько это позволяло пережимаемое ремнём горло) и медленно-медленно выдохнул. – Пусть у кого-нибудь правда сложится любовь в этом мире… например у Жени с Катей. Помоги хотя бы им, засранец на небесах. Я надеюсь, иногда ты будешь спускаться к нам с Викой, чтобы мы смогли плюнуть тебе в рожу.

Егор сошёл с табуретки.

Ремень тут же натянулся и перекрыл все дыхательные пути. Руки инстинктивно метнулись вверх, к горлу, пальцы пытались протиснуться меж кожей и ремнём, но безрезультатно. Егор задрыгал ногами, начал раскачиваться, чувствуя, как ужасно горит лицо.

Вот и всё. Я умираю! Умираю!

Он даже попытался улыбнуться несмотря на попытки тела спасти жизнь, но уголки его губ лишь слегка дрогнули.

Из темноты раздался знакомый голос:

– Я ни на секунду не сомневался, что ты решишь насрать себе в штаны, повесившись на ремне.

На слабый свет вышел Алексей, до этого стоявший в углу кухни. Полы его пальто немного не доставали до кафеля – почему-то именно эта деталь бросилась Егору в глаза. Он попытался что-то произнести, но лишь выдавил из себя воздух и ещё отчаяннее вцепился в горло. При виде тёмно-карих глаз – глаз Дьявола – спокойствие разом пропало. Страх ворвался в сознание подобно шторму.

Алексей медленно зашагал к Егору, держа руки в карманах, с улыбкой смотря на дрыгающееся тело.

– Я погляжу, ты так и не научился контролировать свои эмоции, да? Ни гнев, ни страх, ничего ты не можешь контролировать. Даже зная, куда попадёшь, ты всё равно выбрал самоубийство. Мда, Егорушка, о каком льве тут может идти речь? О какой внутренней силе мы можем с тобой говорить, если ты накинул на шею ремень, а? Ответишь?