Слишком живые звёзды 2

Чувствуя аромат очищенной души, Алексей вдохнул его всей грудью. Улыбаясь, он прильнул к своей трапезе, начав с глаза – одними губами высосал его из повреждённой глазницы и начал пережёвывать.

Иногда он причмокивал как маленький мальчик.

Глава 23

Шанс всё исправить

– Доброе утро, солнышко.

Влада открыла глаза, но прежде чем веки поднялись, она почувствовала на своих губах нечто приятное – чужие губы, губы любимой девушки, лучшей женщины во всей галактике. Наверное, так и должно начинаться хорошее утро – с искреннего поцелуя. Влада только проснулась, а уже ощущала себя счастливой.

– Доброе утро, Алён. Как тебе спалось?

– Неплохо, но если бы ты не избивала меня всю ночь своими ногами, то, думаю, я бы поспала ещё. А вообще, подруга, скачу честно: у меня ещё никогда не было таких спокойных ночей. Нет, серьёзно, в детдоме я по несколько раз просыпалась за ночь, потому что то на соседней кровати кого-то режут, то в углу комнаты кто-то трахается, то всякие дебилы орут под окнами. Да и на душе, знаешь, стало как-то… – Алёна щёлкнула пальцами стараясь подобрать нужное слово. – Ну, полегче, что ли? Прости за такой бред, меня просто кошмарит.

Влада опёрлась на локоть, села. Одеяло соскользнуло с того места, где должна быть грудь, но здесь не от кого было это скрывать. Влада обнажила перед Алёной не только тело, но и душу, а именно наготу последнего так тяжело раскрывать. Но теперь страх исчез, будто его никогда и не было. Алёна что сияющая бабочка в тёмном лесу: сначала ты боишься следовать за ней, потому что шаг навстречу тьме вызывает ужас, потом ты потихонечку начинаешь доверять светлым крылышкам, и вот они уже приводят тебя к огромному коренастому дереву, которое называют Счастьем.

Любовь – очень сложная штука. Чем меньше о ней задумываешься, тем проще в ней жить.

Влада обняла Алёну. Прижавшись к ней, она почувствовала тепло своего тела и её. Господи, разве можно быть ещё счастливей?

– Я люблю тебя, Лёня. А ты любишь меня. Мы любим друг друга и поэтому нам так хорошо. Всё просто, чего тут возиться, м? – Влада слегка тряхнула Алёну и наклонила голову, чтобы заглянуть в опустившиеся глаза. – Мы счастливы, зай, а это самое главное. Давай лучше сменим тему, а то нам опять придётся успокаивать друг дружку.

Алёна хихикнула и подняла голову. Её светло-зелёные радужки блеснули, и Влада в какой уже раз поразилась красоте этих глаз. Эти кудрявые волосы, эти пухленькие щёчки и губы, эта аппетитная форма грудей и добрый, светлый характер. Кто бы мог подумать, что после апокалипсиса вновь захочется улыбаться и смеяться?

– Ладно, подруга, уговорила. Что-то я действительно сопли распустила. Со мной такое редко бывает, то есть никогда, так что если кому-нибудь проболтаешься, я сяду тебе на лицо и не встану, поняла? – Они обе рассмеялись, не сводя друг с друга взгляда. Алёна начала вставать с постели (с совмещённых односпальных кроватей), не стесняясь открытости каждой части тела.

Она вытянулась как струнка, сплетя ладони и пытаясь коснуться ими потолка. В нашей жизни бывают моменты, которые кажутся совсем обычными, даже незначительными, но почему-то они крепко застревают в нашей памяти на всю оставшуюся жизнь. В такие секунды чувствуешь момент, ощущаешь себя здесь и сейчас, живой и настоящей. Такие же чувства испытывала Влада, сидя на помятой простыни, смотря на вышедшую из детского дома богиню. Сияние ламп окутывало тело Алёны подобно выставленным в музее прожекторам, что указывают на шедевр искусства. Каждый изгиб на теле был прекрасен. Мышцы спины… резкий переход от талии к широким бёдрам… даже ноги, самые обыкновенные ноги смотрелись невероятно эстетично. Глядя на эту красоту, Влада впервые задала сама себе один простой и в то же время сложный вопрос: что такого женщины находят в мужчинах, если сами женщины – истинное воплощение красоты? Просто нужно увидеть это. Да и в отличии от страсти к мужчине, страсть к женщине совсем другая – безумная, сумасшедшая, буквально фонящая запретом и оттого такая сладкая. Может, когда-нибудь «слабый» пол поумнеет и найдёт в своих сестрах достойных партнёров.

Алёна перестала потягиваться. Она подошла к шкафу, открыла его и выбрала свою одежду (вся остальная, по большей части, была предоставлена Святцами): короткие шортики и простенькая блузка на голое тело. Бюстгальтер Алёна предпочитала не носить.

В отличие от Влады.

– Слушай, подруга, вот я думаю, думаю и никак не могу придумать: что мы с тобой будем делать после того, как эти святоши приведут город в порядок и спустят нас с небес на землю? Ну, не заставят ли нас быть рабынями как в древнем Египте?

Влада рассмеялась и убрала волосы назад, чтобы ничто от неё не скрывало эти светло-зелёные глаза.

– Почему ты так думаешь? И почему именно Египет?

– Да хрен его знает, зайчик ты мой. – Игривая улыбка, но лишь на пару секунд. Алёна вновь стала серьёзной. – Я просто хочу сказать, что мне не нравятся этот Алексей – Боженьки! – Царёв и приблудни, которыми он себя окружил. Причём, не у одной меня такое мнение. Думаю, половина Чистилища уже обсуждает план побега из этого обезьянника.

– Здесь хорошие условия.

– В тюрьмах тоже бывают хорошие условия. Иногда даже слишком хорошие для некоторых мерзавцев, у которых между ног болтается кое-что лишнее. Твари бессердечные. – Алёна попыталась застегнуть пуговицу, нота вырвалась из пальцев и упала на пол, укатившись куда-то под совмещённые кровати.

Влада быстро поднялась, и прежде чем Алёна успела что-то сказать, обняла её.

– Не вспоминай про них, не надо. Было и было, слышишь? Тогда ты ещё была маленькой, не могла дать сдачи, но теперь-то ты не позволишь сделать с собой то же самое? Я здесь, видишь? Рядышком, ты всегда можешь на меня положиться. Ни один мужчина не увидит тебя такой, какой тебя вижу я.

Они поцеловались. Медленно, нежно, как это умеют делать только женщины. В этом поцелуе, в этих плавных движениях губ не было страсти – только неподдельная искренность и доверие. Именно доверие кочевало из одного рта в другой. Наверное, вот почему именно при поцелуе возникает доверие – ты находишься в самом близком контакте с человеком, вы буквально заглядываете в тела друг друга. А открыться перед женщиной ещё легче, ведь она поймёт тебя лучше, чем любой другой мужчина.

Губы Влады отпустили губы Алёны – нехотя, с явным нежеланием. Вне комнаты, где-то в коридоре раздавалось множество голосов, сливающихся в один общий гомон. Но несмотря на этот шум Влад чувствовала, что они с Алёной будто окутаны непроницаемой звуками сферой, и единственным, что разбавляло тишину, было их общее дыхание. Может, кто-то назовёт это глупыми бреднями, может, кому-то это покажется чересчур «ванильным», но всё же есть что-то волшебное в моменте, когда стоишь вместе с любимым человеком и вдыхаешь с ним на пару воздух после медленного поцелуя. Именно ради таких эмоций хочется жить.

– Я боюсь мужчин. – Алёна взяла ладони Влады и накрыла ими свои щёки. – Я могу с ними общаться, но в глубине души я боюсь каждого из них. Подруга, ты единственный человек на всей планете, которому я говорю это. Ты понимаешь, как это важно для меня?

Она понимала. Вместо ответа Влада просто обняла Алёну. Когда их груди соприкоснулись, каждая почувствовала биение чужого, горячего сердца.

– Может я и выгляжу всегда уверенной в себе, но блин… ни у кого не получается скрывать свои страхи постоянно. Кому-то всё равно нужно их доверить или просто сойдёшь с ума. Мы же не роботы, верно? Невозможно всё это дерьмо всегда держать в себе.

– Надо поделиться им с другими. – Они обе улыбнулись. – Не бойся доверять мне. Может, мужики привыкли править миром, но теперь-то всё будет по-другому. Совсем по-другому, Алён. Как только нас выпустят из Чистилища, мы убежим куда-нибудь далеко-далеко – туда, где нас никто не достанет. Без приключений, конечно, не обойдётся, но оно же и к лучшему, правда? Нас с тобой ждёт шикарная, просто охренительная жизнь! Ты только представь: тёплые лучи летнего заката согревают нашу кожу, а мы сидим на капоте старого пикапа и обнимаем друг друга, пока на ближайшие десять – нет! – пятнадцать километров и не пахнет мужчиной.

– Пикап? – Алёна не сдержалась и пропустила смешок. – Ты что-то совсем замечталась, подруга. Никто ж из нас водить не умеет.

– Да не важно, просто представь эту картину: закат, мы вдвоём, никого больше. Где-то вдали воздух прорезают крылья птиц. Птиц, которые счастливы так же, как и мы. Они кружат под пушистыми облаками, на фоне багряного заката они кажутся нам простыми силуэтами, тенями, но на самом деле каждая из них наслаждается свободой. Как и мы. Свобода – вот что нас ждёт впереди. Подобно этим птицам мы будем пролетать над автострадами, не замечая их, будем жить и любить, слушать музыку, создавать музыку, создавать нечто прекрасное и беречь это как зеницу ока. Ветер, вечерний ветер будет ласкать наши волосы: твои и мои. Всё у нас будет хорошо, Лёня. Плохое осталось позади, может, оно поджидает нас и впереди, но теперь-то мы вместе. Мы, знаешь, как два непрошибаемых солдата, каждый из которых вернулся со своей войны и теперь ищет мира. Вдвоём мы его найдём. Я обещаю.

Алёна взяла ладонь Влады, накрыла ей часть своего лица. Соприкосновение кож… чуть наклонённая голова, чуть приоткрытые губы, чуть дрожащее сердце.

– У нас всё будет хорошо, подруга. Спасибо, что…вытираешь мне сопли. Мне не хватало такого человека.

И следующие несколько минут они простояли в полной тишине, смотря друг другу в глаза: Влада – полностью обнажённая, Алёна – с не застёгнутой на одну пуговицу блузкой. Стояли не произносили ни слова, уходя от реальности мира и предвкушая будущее.

Закат.

Старый пикап.

И летящие над горизонтом птицы, наслаждающиеся свободой.

* * *

Зелёный – грех, так ведь?

Жёлтый – искупление, прощение, начало новой жизни.

Но если Джонни всё делал правильно, почему тогда вокруг был только зелёный?! Светло-зелёные стены школьного коридора будто шептались за его спиной и незаметно приближались друг к другу, сдвигаясь на считанные сантиметры. Но сдвигались. Каждый шаг разрывал тишину на мелкие куски. Рубашка под пиджаком прилипла к телу и сковывала движения. Рубашка была зелёной. Стены были зелёными. Двери классов были зелёными. И только дверка в самом конце коридора оставалась белой.

Дверь в школьный туалет с пятью кабинками.

Джонни понимал, что находится во сне, но в СЛИШКОМ настоящем сне. Если человеку когда-нибудь и снятся такие сны, то раз или два за всю жизнь. Если нет, значит, Джонни сошёл с ума. Нельзя во сне ТАК чётко слышать гудение ламп. Казалось, оно не смело перебивать тишину, но всё равно давило на нервы своей монотонностью. Если бы преступников вели по этому коридору, под гудение ламп, они бы скоро раскололись и выложили всё, даже больше, лишь бы не слышать жужжание уходящего рассудка.

Но Джонни продолжал идти, утопая в зелёном. Светло-зелёном. Лаймовые цвета вгрызались в глаза и пытались добраться до самого мозга. И закрыть их было бесполезно – сквозь веки просвечивала отвратительная зелень, потому что веки тоже были зелёными. Всё было зелёным. По кистям Джонни тоненькими ручейками, впадающими друг в друга, лилась яркая кровь, конечно же, не красного цвета. Крупные капли падали на паркет одновременно с каждым шагом, впитываясь в него и растворяясь подобно водам моря в океане. Джонни медленно переставлял ноги, протискиваясь сквозь воздух, который будто бы не желал пускать его дальше. Дверь туалета – единственное светлое пятно в этом болотном мире – становилась ближе и ближе. За спиной начал раздаваться голос учительницы, спрашивающей детей таблицу умножения. Сколько будет трижды пять, Алиса? Просто представь три раза по пять. Ну, сколько? Правильно, пятнадцать! А вот скажи, Мишенька, сколько будет… Кто-нибудь знает, куда пропала Линда? Что она там так долго делает? Может, кто-нибудь сходит и проверит её?

Но одноклассники увидят Линду позже Джонни. Он это знал, потому что уже тогда, невесть откуда понимал, что сама Линда не вернётся в класс. Для отлучений по причине внезапных месячных было ещё рано, ей было всего восемь лет. Девочке восемь лет, а она вешается в школьном туалете! Так сказал Алексей и не погрешил против истины. Линда ещё не выучила таблицу умножения, но уже свела счёты с жизнью, проделав то, на что не решаются многие взрослые.

Джонни с трудом взялся за ручку. Буквально налёг на неё всем весом, но даже так дверь неохотно подалась, противно скрипя. Джонни помнил, что дверь не скрипела, но это был сон, и было кое-что пострашнее скрипучих дверей.

Абсолютно белый цвет.

Как только Джонни вошёл в туалет, весь мир за спиной исчез. Пропали оттенки зелёного, осталась только пустота. И она пугала. Никогда прежде белый цвет не внушал ТАКОЙ ужас. Это просто ничто, чистое полотно, на котором никогда не было и не будет ничего другого. Идеально чистые плитки, раковины, стены состояли из самой пустоты. Один неверный шаг, и она тебя поглотит. Один неверный шаг, и ты потеряешься, исчезнешь, будто никогда и не жил. Только чёртовы кабинки были замызганы чужими соплями, испачканы мальчишеской кровью и изрисованы маркерами.