Александра

– Они разорвали человека! – Ирина Ильинична возразила. – Саша часто ходит в лес. Как теперь ее отпускать? А как не отпускать?

– Ир, хватит, – Николай Борисович неспеша жевала рукколу, брошенную горстью сверху салата, недоумевая про себя, зачем его супруга постоянно добавляет везде, где можно и нельзя целые стебли различной травы типа шпината, рукколы, кинзы, которая своим запахом клопов вызывает если не чувство тошноты, то отвращение точно! Сколько раз он уже говорил класть траву только в свою тарелку, если ей так нравится. Все бесполезно! Как клала ее везде, так и дальше кладет!

– Да что ты заладил-то! – Ирина Ильинична положила вилку и осуждающе уставилась на мужа, изучая его преспокойное выражение лица. – Тебе все равно? Это же твоя дочь!

Саша вжалась в стенку еще плотнее, стараясь не пропустить ни единого слова, сказанного родителями.

– Дело не в ней, – ответил Николай Борисович, – ты знаешь, что я люблю Сашу и не в коем случае не желаю ей зла. Она, конечно, доставляет нам хлопот сполна и доставит еще больше, помяни мое слово, но в данной ситуации речь не о Саше и ее любви к прогулкам по лесу.

– А о чем тогда? – Ирина Ильинична вопросительно посмотрела на мужа.

– Я считаю, что полиция не хочет расследовать это дело, просто решила закрыть его, – Николай Борисович прикурил сигарету со вкусом шоколада и тут же облизал губы, слизывая приторно-сладкий вкус, стараясь поскорее забыть послевкусие рукколы, испортившей весь салат. – Очевидно же, что это висяк, если дать делу ход.

– Что ты хочешь сказать?

– Я уверен больше, чем на 100%, что парня убили, а волки, скорее даже деревенские собаки, всего лишь следовали инстинкту и неутолимому чувству голода, поглодали мясо.

– Почему ты думаешь, что его убили? – Ирина Ильинична медленно насаживала на вилку тонко нарезанный кружочками огурец вперемешку с любимой ею рукколой.

– Первое, следователь вовремя нашего разговора сказал, что у жертвы были переломаны все кости, Ир. Все! – Николай Борисович вновь затянулся сигаретным шоколадным дымом, не спуская глаз с жены, переставшей жевать хрустящий огурец с рукколой. – Какое животное способно переломать все кости? Даже если слон наступит на человека, повреждения будут только в той области, куда наступил слон. То есть, животное должно быть сознательным, чтобы переломать все кости. В мире есть только одно животное, способное осознано что-то делать – человек. И когда человек совершает подобного рода действия, это называется преступление. Убийство в данном конкретном случае.

– Хорошо, – согласилась Ирина Ильинична, – что во-вторых?

– Во-вторых, следователь поделился еще кое-какой информацией. Почему чучело, которое было найдено на месте преступления, кстати, чучело с огорода бабы Нюры, было всё в крови жертвы? А также же была идентифицирована слюна жертвы на чучеле. Более того, губы жертвы повреждены многократными проколами и царапинами… соломой. – Николай Борисович улыбнулся и поднял палец вверх. Саша усмехнулась, продолжая бесстыдным образом подслушивать разговор родителей.

– В Смысле? – Ирина Ильинична удивилась, – он что целовался с чучелом?

– Я пришел к такому же выводу, Ир. Иначе появление остатков соломы, повредивших ротовую полость жертвы объяснить нельзя.

– Но зачем? – женщина посмотрела на столешницу на тарелку мужа с недоеденным салатом и вздохнула.

– Хороший вопрос, – пожал плечами мужчина, – но по крайней мере, ввиду того, что я тебе рассказал, мне кажется не стоит беспокоиться о волках. Все нормально.

– Все нормально? – удивилась женщина, даже немного отпрянув, уперевшись в спинку стула. – В смысле все нормально? У нас убили человека и, судя по всему, убил кто из местных, потому что никто не видел и не слышал ничего подозрительного, да и чужаки вряд ли бы пошли в ту рощу, о которой знают только местные, а ты говоришь, что все нормально! – возмутилась Ирина Ильинична. Она всегда возмущалась удивительным спокойствием своего мужа, независимо от ситуации. Она еще перед свадьбой заметила индифферентное отношение Николая Борисовича ко всему, что происходит вокруг него и с ним самим. Но в тот момент она списала его поведение на нежелание показывать свои истинные эмоции. С того самого дня ее муж других эмоций не показывал. Никогда. Всегда тотально трезвое спокойствие, о чем бы не шла речь. В какой-то момент ее начало раздражать то, что Николай Борисович никак не реагирует на жизнь и ее события.

– Кто кого убил? – Саша зашла в гостиную, решив покинуть свое убежище, так как дальше родители больше ничего интересного не скажут, да и скорее всего сейчас разразиться спектакль одного актера, потому что Ирина Ильинична начнет выговаривать мужу претензии, а он снова будет курить, расслабившись в кресле, выпуская дым к потолку и говорить, что жене надо успокоиться, ведь ничего страшного не происходит.

– Никто! – тут же огрызнулась Ирина Ильинична, окинув дочь взглядом и обрадовавшись, что Саша стоит обутая, а не босая, по обыкновению.

– Но я слышала, что ты говорила! – возразила девушка.

– Саш, – женщина смягчила тон, – не о чем беспокоиться.

– Вы говорили о трактористе, которого нашли в лесу? – не унималась Саша.

– Откуда ты знаешь, что он – тракторист? – отец поднял на дочь глаза.

– Люди в поселке гораздо словоохотнее, чем вы. Вся деревня шепчется об этом. Что я, по-вашему, глухая? – Саша уставилась на отца. Николай Борисович тут же нахмурился, поежился и сменив свою расслабленную позу, облокотился на стол, отвечая дочери взглядом, которого она явно ждала.

– Тебе надо быть аккуратнее, Саш, – сказал он, облизнув губы, – не ходи никуда по поселку, хотя бы пока не выяснятся обстоятельства смерти.

Девушка молча смотрела то на мать, которая поспешно принялась жевать салат, стараясь сохранять спокойствие и трезвость рассудка, чтобы дочь не заметила ее откровенного волнения и паники, то на отца, взгромоздившего большие локти на стол, отвернувшего глаза от дочери.

– Почему вы никогда мне ничего не рассказываете? – возмутилась Саша, раздражаясь. Оба родителя бегло посмотрели друг на друга, затем на дочь. Ну что тут сказать? Как сказать? Оба смотрели, намекая друг другу, мол ты начни! Нет, ты! Но так никто ничего и не говорил. Саша покачала головой и сделала уверенный шаг вперед, уселась за стол, сложив руки на груди и погрузилась своим самым мрачным взглядом в глаза отца. Почему именно на него, она не знала и специально жертвой его не выбирала, просто так почему-то вышло.

– Ну раз вы не хотите ничего мне рассказывать, значит я вам сама расскажу, – тихим, страшным голосом, абсолютно неестественным для нее, Саша бросила угрозу.

– Саш, – начала было Ирина Ильинична, но дочь не дала ей закончить фразу резким жестом руки, вперев в нее тот самый взгляд, от которого выступал полноценный мороз по коже, а сердце замирало.

– У тебя была возможность высказаться, теперь позволь, я продолжу, – Саша улыбнулась и несмотря на появление казалось бы улыбки, выражение ее лица все равно оставалось пронизывающе холодным, ледяным, словно руки, разгоряченные в деревенской бани, дотронулись до свежего, только выпавшего снега. – Я расскажу, что думаю о том, что случилось. Его скорее всего заставили целоваться с чучелом, а он, полностью поглощённый, съеденный своими эмоциями, даже не заметил, что обнимает ссохшуюся, старую солому, покрытую жирными, отъевшимися опарышами.

– Саша! – Ирина Ильинична бросила вилку, строго окидывая дочь взглядом Ареса. – Прекрати быстро! За столом такие вещи!

– А потом он, скорее всего, под воздействием чего-то очень тяжелого, монолитного, лишился целостности своих костей. Нет, папа, – девушка взглянула на отца, – нет, он не калечил себя. Не было и механического воздействия! Его просто скрутило, знаешь, как ржавый штопор вкручивается в пробку бутылки с выдержанным вином! Скрутило словно было оказано воздействие и после скручивания его кости вместе с телом заворачивалась в спираль, хрустя. Помнишь, когда у нас была собака? Помнишь, как она грызла кости, хрустя ими? Вот также хрустели и его кости до той поры, пока он не упал, пока его грязное, завистливое сердце не стукнуло последний раз. Нет, – Саша посмотрела на мать, – нет, оно не стукнуло. Оно трепыхнулось, чуть вздрогнув, чуть сжавшись, собралось вот-вот стукнуть, продолжить свою мерзкую, злую жизнь, но не смогло. И никогда больше не сможет. Зло не должно расти, – девушка снова улыбнулась, взгляд ее смягчился. – Неужели так трудно рассказать мне, чтобы я вот так вот не придумывала сама?

Она задвинула стул, еще раз окинула взглядом опешивших родителей и ушла к себе в комнату. Муж с женой уставились друг на друга в нерешительности. Хотелось многое сказать, но никто из них не решался начать. Ирина Ильинична испытывала чувство жалости к дочери, вновь и вновь называя ее бедной девочкой, которой не могла помочь современная медицина, то и дело спрашивая, за что их семье достались такие несчастья, грешным делом начиная думать, что может их кто проклял. Завистников всегда много. Завидуют всегда и всему, даже таким, казалось бы, незначительным вещам, о которых большинство даже не задумывается, пока их глаза не заметят тот ли иной объект. И их семья – первая причина для зависти. Сейчас у людей мало возможностей, да и желания, работать над собственной семьей. Сейчас можно развестись и послать все к черту и никому не стыдно. Семья Аблебиных была стабильна. Не идеальна, но стабильна. А замечали ли вы, что стабильность порой лучше, чем идеальность?

Второе – это финансовый статус. Будучи врачами, хорошими врачами, Ирина Ильинична и Николай Борисович неплохо зарабатывали. Могли позволить себе иметь три машины: две их и третья Святослава. Могли позволить себе путешествовать по всему миру, покупать вкусную качественную еду и дом за городом коттеджного типа. Хороший повод для зависти? Ирина Ильинична считала его потрясающим поводом.

Николай Борисович сохранял в себе больше скептицизма, чем его супруга, и ни во что потустороннее и какие-либо проклятья верить не собирался. Он вспоминал как 6 лет назад, когда они жили в 30 км севернее Москвы, в поселке произошла загадочная череда убийств и местные жители начали шептаться, что дочь его, Александра, не просто психопатка, а якшается с Дьяволом! Ведьма она, по меньшей мере! И все смерти идут от нее или так или иначе связаны с семьей Аблебиных. И как только не величали Сашу по поселку, угрожали ей, правда за спиной. В глаза боялись. И как он не выдержал в конце концов натиска жены, постоянно говорившей, что им надо переезжать, что их сожгут ночью вместе с домом, что весь поселок озлобился против них, а нет ничего страшнее, чем злость толпы. В итоге Николай Борисович выставил дом на продажу, лишь бы не слушать больше монотонного убийственного капания ему на мозги. Через месяц они уехали из поселка, а местные жители крестились и плакали от счастья.

А 12 лет назад, ему пришлось продавать квартиру в Москве. По той же самой причине. Весь дом боялся их семью из-за черных, пристальных глаз маленькой Саши. И хоть тогда, в 4 года, она еще не ходила, сидела в коляске, но стоило встретить на пути соседей, Саша показывала на них пальцем, смотрела своими черными глазами с золотистым отливом, и соседи тут же начинали креститься, шепча чур меня. Потом Ирина Ильинична стала находить землю под дверью квартиры, иголки, какой-то пепел, и тут же решила, что их хотят проклясть и тогда впервые речь зашла о смене места жительства. Но Николай Борисович, еще будучи молодым, отмахивался от жены, говорил стандартное все нормально. До первой смерти, случившейся в квартире напротив. Сосед, который громче всех выступал против Аблебиных, скончался при странных обстоятельствах: его обнаружили дома спустя неделю, когда чуткий нос Николая Борисовича, почуял знакомый запах. Трупный. Полиция сообщила, что соседа нашли дома с ожогами 4-ой степени. В квартире не было ни единого следа и очага возгорания. Следователи хотели притянуть версию, что с мужчиной расправились в другом месте, а в квартиру принесли его уже мертвым. Но запертые изнутри двери и окна, и 13 этаж свидетельствовали весьма сильно и громко против этой версии.

А сейчас, выслушав историю дочери, Николай Борисович думал и мечтал, чтобы эта смерть тракториста никак не отразилась и не повлияла на его семью и отношение к ней местных жителей.

Пока родители ломали голову над произошедшим, Саша в комнате двумя пальцами, брезгливо, потрясывая руками, стаскивала с себя одежду, покрытую засохшими слюнями Кирилла.

2

Николай Анатольевич пил крепкий, вчера только купленный коньяк. Воскресное утро началось с легкого чувства похмелья, потому что в субботу было много выпито разных крепких напитков, потому что в пятницу была зарплата. А так как Николай Анатольевич страдал алкоголизмом, хотя ему так не казалось, он, естественно, большую часть денег всадил в покупку алкоголя, тут же приступив к плотной дегустации.

За окном лежал февральский снег, сверкал на солнце также, как сверкал уже не первое тысячелетие. Просто снег, мягкий, пушистый и холодный. Самое лучше время для коньяка. Николай Анатольевич прикурил дешевые, дурно пахнущие сигареты, вкус которых действительно любил. Или просто верил в то, что любил. Когда ты преподаватель, твоя зарплата уже не кажется такой большой. Все что Николай Анатольевич мог делать на нее – это пить и курить дешевые сигареты.

Его старенький мобильный телефон издал едва живой звук и экран покрылся зеленым цветом, словно выцветшая зеленка, разбавленная водой.

Вот уже два месяца подряд ему написывал аноним. Обычно Николай Анатольевич игнорировал большую часть смс-сообщений, но стоило ему чуть выпить, язык развязывался сам собой, превращаясь в длинное, кургузое помело, а пальцы, отекшие от переизбытка задержавшейся в организме влаги, с ужасно неровно подстриженными ногтями, порой даже грязными, поспешно строчили ответ, путая буквы, потому что зрение уже было не то, а экран такой маленький, никчемный, а так много хочется сказать, рассказать, да просто выговориться! И сейчас он, прищурившись, как подслеповатый крот, обхаживающий Дюймовочку в своей жуткой норе, читал яркое «доброе утро». Николай Анатольевич отложил телефон в сторону. Он только налил себе стакан коньяка. Не сейчас. Сейчас надо поправить здоровье, после можно позавтракать. А чем? Мужчина посмотрел на дверь комнаты, ведущую в коридор. Как же лень ему было даже думать о том, что надо выйти из комнаты, пройти длинный коридор, который на тот момент казался ему путем, которым Моисей водил людей 40 лет по пустыне, не иначе и только потом попасть на кухню. А там, словно дно бермудского треугольника! Чего только не было! Египетская гробница и та меньше хлама имеет, чем кухня преподавателя анатомии. Холостяцкая жизнь, когда человек полностью разочарован в жизни, когда уже не видит ни смысла, ни цели, когда потерял желание, вкус к жизни, часто ищет утешения у спиритуоза. По-разному люди относятся к таким вот, утратившим жажду жизни. Кто-то считает, что они просто слабы морально или больны алкоголизмом и их лечить надо. В то время как они ищут поддержки среди алкогольного ряда, им некогда, да и не хотят они блюсти порядок в доме, ведь окружающая их жизнь мертва. Давно. Николай Анатольевич еще не потерял связь с реальностью и именно поэтому мысль о том, что надо выйти на кухню, окутывала каменными лианами, прибивая его к кровати своим весом.

Он допил стакан, налил еще, взял телефон в руки и ответил на смс в грубейшей форме, настолько грубой, насколько мог. Он сообщил, что чрезвычайно голоден и какое к черту доброе утро! «Если бы реальность была чуть милосерднее», – он получил ответ, опьяневшим, хмурым взглядом рассматривая буквы, пытаясь увидеть их целиком ввиду подсевшего зрения. Прочитав сообщение, Николай Анатольевич, вновь отложил телефон в сторону. Кто же ему пишет? Зачем? Какая нелепость! Еще 50 грамм…

Макс, несколько часов назад вернувшийся с суток, трупом лежал в кровати. За последние полгода он порядочно устал. Морально устал. Ранее, уставая физически как собака, ему казалось, что эта усталость жуткая и более обременительная. Как сильно болели мышцы по всему телу, спина в частности. Как же много времени он проводил в сидячем положении, урывками хватая сон рядом с водителем в скорой, или согнувшись над пациентом, лежавшим в кровати, или за столом в ординаторской, пытаясь отдохнуть и отвлечься от одинаковых дней, которые захватили его в свою власть после смерти Ани. Дело так и не раскрыли. Проведя бесчисленное количество часов у следователя, отвечая на одни и те же вопросы, слушая один и те же доводы, Макс перестал волноваться перед очередной встречей. В последнее время следственный комитет отстал от него. За неимением доказательств и наличием алиби, один только гипотетический мотив не мог упрятать мужчину в тюрьму. Но случившееся сыграло с ним злую шутку. Теперь, Максим встречая девушек, которые ему нравились, шарахался от них, уже подозревая в них зачатки сладострастия, которые потом непременно выльются в измены. А он больше не хотел чувствовать то, что он чувствовал, застав Аню за трогательным прощанием с господином Некто. Не проходило и дня, чтобы он не вспомнил тот день, 29 июня, улыбку Ани, обращенную не к нему, объятия, отдаваемые не ему. Как же мерзко и больно! Нет! Второй раз он не готов к такому. Не готов к отношениям! В одну секунду он потерял доверие к женщинам, навесив ярлык путаны на всех дам. Уйти в монастырь – так он мог бы описать свое состояние и удивительно затяжную меланхолию. Если бы Аня так трагично не завершила свое путешествие в жизни, может Макс бы и забыл быстрее то, что случилось. А сейчас он все еще переживал чувство недосказанности и незавершенности. Словно все еще хотел услышать объяснения с того света, понять причину произошедшего из первых уст, из уст Ани. Кто-то убил ее, заперев в нем отчаяние и разочарованность на железные засовы.

Макс редко виделся со Святославом, их дорожки немного разошлись после окончания университета. Святослав пошел в ординатуру, желая набраться опыта в сердечно-сосудистой хирургии, а Макс оставил надежду и мечту стать реаниматологом. Смерть любимой девушки серьезно повлияла на его выбор дальнейшего жизненного пути. Он подался в судебно-медицинскую экспертизу, определившись в резидентуре. Он был уверенным, что из-за халатности медиков, причина и детали смерти Ани были установлены в корне неверно, что привело к «висяку» и следователи мечтают закрыть дело, впаяв в причину самоубийство. Он не будет таким. Он будет делать все, что в его силах, чтобы люди не страдали от недостатка правильной информации и не жили годами в слепом и тленном ожидании, неизвестно на что надеясь.

В его комнате, такой пустой и безжизненной, похожей на убежище древних людей в скале, темные шторы опускались прямо до пола, скрывая время, в котором вращался мир на тот момент. Рядом с кроватью стоял ночник, испуская из себя слабое свечение, чтобы хоть как-то разбавить блеклыми красками ощущение пребывания в вековом склепе. Плавный свет, льющийся тихой заводью, чуть вздрогнул. Макс еще не спал. Думал о своем, устремив взор в потолок, подложив руки под подушку. Свет вздрогнул, погас на секунду и снова включился. Макс перевел взгляд на ночник. Свет продолжал дрожать, интенсивнее, словно ночник хотел сломаться от усталости, постоянно освещать столь минорную комнату, находящуюся в цепких лапах депрессии. Электричество потрескивало в такт мерцающему свету, как стрекочущие кузнечики, клацало, стараясь вырваться из черных проводов.

– К черту! – Макс выключил ночник и комната погрузилась в кромешную тьму. Он закрыл глаза, готовясь улечься спать, хотя почему-то именно в тот момент он не чувствовал себя сонным. В квартире послышались легкие шаги, чуть шаркающие. Макс нахмурился. Его родители уже как три дня проводят февральские деньки в Дубае и будут там еще неделю. Отец копил на эту путевку честных 5 лет, чтобы ко дню золотой свадьбы сделать подарок жене и его цель была достигнута. Не без помощи сына, конечно. Тогда что за тихая поступь слышится в коридоре? Макс оторвал голову от подушки и снова включил ночник, но лёгкий хлопок и маленькая яркая вспышка окончательно убила ночник. Свет так и не появился, а тьма горделиво распустила свои черные крылья, словно усмехаясь над волнением парня. Шаги стихли. Все стихло. Макс вздохнул и встал, включил большой свет и огляделся. В комнате, как в принципе и ожидалось, никого не было и быть не могло.

Макс осторожно открыл дверь. Чего он опасался – сам не понимал. Здравомыслие подсказывало, что ему мерещится, что потустороннего мира не существует, этому его научили в колледже, в университете и теперь в резидентуре. Все, что происходит в мире, происходит по причине воздействия непреодолимой силы или людей, ни больше, ни меньше. Но все равно, несмотря на устойчивое самовнушение, его сердце чуть замерло, по ногам промчалась едва заметная дрожь, на которую Макс не обратил никакого внимания.