Как жить с французом?

– Отпусти, – принялась я выдергивать руку. – Я просто искала билеты!

– Мадемуазель, может, и правда стоит вызвать полицию? – спросил второй контроллер.

– Спасибо, я справлюсь.

Гийом, наконец, отпустил мою руку и обмяк в кресле. Контроллеры ушли. Я, насупившись, уставилась в тёмное окно.

– Прости. Мне сквозь сон показалось, что меня собираются обворовать.

– Да что с тобой не так?! – взорвалась я. – То за нами следят, то поезд взрывают, то тебя обворовывают. Откуда такая мнительность?! Может, ты еще думаешь, что меня подослало КГБ?

Наши соседи по вагону тихонько вышли.

– Ну, так далеко, положим, моя мысль не простиралась, но…

– Но?

– Честно говоря, первые дни я был настороже, боялся, что ты можешь меня ограбить ночью или, того хуже, убить.

Я стала хватать ртом воздух от переполнявшего меня возмущения. Он подозревал меня в готовности совершить все смертные грехи, но при этом не брезговал долгими поцелуями перед сном! Может быть, все авансы, которые он мне раздавал в эти дни, были всего лишь попыткой заручиться моей симпатией и тем самым нейтрализовать мои коварные замыслы?

– Ты… Ты… Ты больной, вот что! Надо было тебя и убить, и ограбить.

Он рассмеялся и обнял меня за плечи.

– Но мысль, что ты агент КГБ, меня очень возбуждает.

***

В номере отеля, где мы оказались через час, эта мысль его по-прежнему возбуждала. И еще как! Очевидно, он лелеял фантазию по мотивам фильма «Никита?»[6 - «Никита» – фильм Люка Бессона, где Анн Парийо снялась в роли агента французских спецслужб] всё то время пути, что не спал, потому что, едва переступив порог комнаты, принялся страстно целовать меня в шею и срывать с меня одежду в поисках спрятанного на теле табельного оружия. Я увлеченно включилась в ролевую игру, предвкушая бессонную ночь, полную плотских восторгов… В тот самый момент, когда прелюдия должна была перейти в честный половой акт, ритм ласк вдруг подозрительно замедлился. И тональность многообещающих постанываний стала угасать… достигла нижнего регистра звуков… и перешла в храп. Совершенно ничего не обещающий храп. Тяжелое французское тело лежало на мне и храпело. Можно было придумать как минимум четыре объяснения, как я, молодая и красивая, оказалась в такой ситуации: тяжелый день, долгая дорога, хронический отпускной недосып, сочетание лёгких наркотиков с лёгким алкоголем… Но думалось почему-то только о том, что предыдущие сексуальные партнеры щадили мою самооценку.

Кряхтя, я сбросила спящее тело на его половину кровати. Похоже, за этот отпуск я заработаю не только язву, но и массу комплексов. И единственным утешением моему уничтоженному эго будет мелкая месть: я расскажу всем подругам, что любовные возможности французов в кино сильно преувеличены. Придумывая едкие характеристики для их слабого либидо, я заснула ближе к рассвету.

***

С утра Гийом всегда был настроен на основательное знакомство с Бельгией. К обеду его энтузиазм немного утихал, а после обеда он едва заставлял себя передвигаться. Поэтому подъём был бесчеловечно назначен на шесть утра – поезд на Турне отбывал без пятнадцати восемь. Расчёт был таким, что мы успеем осмотреть хотя бы кафедральный собор до того, как Гийома накроет волна послеобеденной лени. А уж в музей гобеленов я, так и быть, пойду одна.

Но мы не сели на первый поезд. Не сели и на второй. Мы были заняты. И пусть шесть утра не самое подходящее время для постельных сцен, медлить дольше было нельзя: практика показала, что к вечеру мы слишком устаём, и если не перенести секс на утренние часы, то велика вероятность обходиться поцелуями до отъезда. И что ещё страшнее, оставшиеся десятилетия я рискую прожить с подозрением, что мужчины спят со мной только потому, что я интересный собеседник.

Переворачивая страницу

Мы уписывали устриц во фритерии брюссельского пригорода Андерлект, когда мой телефон заерзал на столе от входящего вызова. Я едва успела зажать его в руке: экран взрывался сердечками и фейерверками, а внизу пульсировало «Маартен Уэнс».

– Привет, дорогая! Я вернулся!

– Привет, – радостно воскликнула я.

– Прости, что так глупо получилось с этой командировкой, я постараюсь загладить вину.

– Ничего, мне было чем заняться, – я подмигнула Гийому, который выжидающе смотрел на меня.

– Где ты сейчас? Может, я подъеду?

– Э-э-э… я ем устриц. То есть уже почти доела. То есть уже почти сплю. Давай всё-таки завтра.

– Нуу, если хочешь, давай завтра. Но я бы с удовольствием приехал и на ночь глядя, – тон его голоса многообещающе потеплел.

– Не сомневаюсь. Но у меня ночь уже как бы наступила. Давай всё-таки завтра. Только у меня в пять вечера самолет.

– О'кей. Приеду в Брюссель рано утром.

– Давай в одиннадцать на Гран-Плас? – предложила я, подсчитав, что мне понадобится примерно час, чтобы привести себя в порядок после отъезда Гийома – сделать компресс из спитого чая на заплаканные глаза, помыть и уложить голову, выбрать наряд, накраситься, привнеся в лёгкий утренний макияж драматические оттенки соблазнения.

– Отлично, до встречи, – отрапортовал Маартен. – И… я очень рад, что мы увидимся.

Я положила телефон на клетчатую скатерть, медля поднимать глаза. Пальцы мелкими движениями пристраивали пластиковый корпус между двумя красными клетками на скатерти. Щёки горели, на висках от возбуждения бились венки. Я чувствовала, как вопросительный взгляд скользит по моим волосам. Я посмотрела на Гийома с выражением фальшивого энтузиазма:

– Это один мой приятель, помнишь, с которым я хотела повидаться в Бельгии. Он приедет завтра днем, представляешь, как удачно! Так я не буду слишком сильно тосковать из-за твоего отъезда.

– Да, я вижу, ты не будешь слишком сильно тосковать.

Я улыбнулась и торопливо накрыла его ладонь своей. И хотя в этом жесте было больше притворства, чем искреннего сожаления, мысль о том, что завтра он уедет, и на этом всё закончится, впервые пришла мне в голову. До сих пор я думала только о том, что остается всё меньше дней до встречи с Маартеном.

***

В тот вечер Гийом был молчаливее обычного. Никаких романтических обещаний, которыми обычно обмениваются напоследок герои курортного романа. Мы вернулись в Брюссель на автобусе, прошлись немного по влажным от дождя улицам для пущей меланхолии, поднялись в нашу комнатушку. Гийом принялся собираться вещи, и с каждой уложенной рубашкой ком в моём горле становился все острее и горче. Ничего, так всегда бывает, надо просто пережить слезовыжимательный момент расставания, понятно ведь, что у нас нет и не может быть никакого будущего: он не знает, кто такой Ремарк…

– Можешь сделать мне одолжение? – спросил он вдруг.

Я с готовностью кивнула.

– Я так и не успел подписать открытки друзьям и знакомым. Сделаю это сейчас. Бросишь их завтра в почтовый ящик?

– Конечно!

Он высыпал на кровать два десятка почтовых карточек с классическими видами Брюсселя. Мы покупали их вместе в сувенирном ларьке, куда зашли однажды погреться. Вот заснеженная Гран-Плас, ощерившаяся фасадами пламенной готики. Вот сверкающие на солнце шары Атомиума, который мы так и не увидели. Вот Писающий Мальчик, снятый в три четверти и снизу – самый популярный ракурс. Я тогда еще подумала, как это глупо – и как это мило – рассылать безвкусные открытки типа «Привет из Брюсселя» по двадцати адресам. Все-таки они сделаны из другого теста, эти европейцы.

Гийом сосредоточенно подписывал карточки, одну за другой. Я незаметно заглядывала через плечо, надеясь распознать сочетание букв, похожее на Daria, желательно в сочетании со словами amour или хотя бы belle. Ничего подобного. «Папа, мама, у меня все ок, привет из Брюсселя. Дата и подпись». Сухарь!

Завтра он уедет и всё закончится. Больше мы не сорвемся в Амстердам от нечего делать. Больше не побежим через полстраны в бар на выступление джаз-квинтета. Больше не будет спазмов под ложечкой при виде ресторанного счета. Не влюблена ли я? – спрашивала я себя, заглядывая в тайники девичьей души. Нет – находила неизменный ответ.

Утром я проводила его до выхода из отеля. Мы поцеловались на прощанье, пообещали друг другу держать связь. Я посмотрела, как он пересекает площадь, увлекая за собой маленький чёрный чемоданчик, будто собаку на поводке, и уныло побрела в отель. Хорошо, что я предусмотрительно оставила себе пару часов на то, чтобы дать слабинку. Слабинка могла и затянуться. Увидев моё выражение лица, хозяин отеля – он же ресепшионист, он же официант за завтраком – спросил, не подать ли чего-нибудь покрепче к утреннему кофе. Я покачала головой, а он отечески похлопал меня по плечу. Держу пари, в тот момент он сам себя расхваливал за то, что не поселил нас в номер с раздельными кроватями.

***

Первое, что я заметила, – твидовый пиджак в мелкую коричневую клеточку с кожаными нашивками на локтях. Второе – наметившийся второй подбородок. Но в остальном нельзя было отрицать, что мужчина, пересекающий Гран-Плас решительными шагами, – Маартен Уэнс, которого мое воображение законсервировало загорелым и подтянутым, в узких плавках, в его идеальные двадцать шесть.

Я даже не успела разнервничаться или задаться вопросом, в какое место его правильней поцеловать – в губы или все-таки в щёку: он сгреб меня в охапку и закружил. Замелькали перед глазами стрельчатые фасады домов гильдий, торговцы горячими вафлями, японские туристы, наводившие на нас дула-объективы, дети в разноцветных дождевиках…