Подмастерья бога

С этого дня Глеб стал отключать телефон и убирать его в нижний ящик своего стола, когда приходил на работу. И если на следующий день ему предстояла сложная операция, он отказывался от встречи с Кариной, неизменно натыкаясь на вспышку раздражения.

Июль пришёл на берега Балтики в плохом настроении. Он то хныкал мелким, сереньким, почти осенним дождиком, то закатывал истерику, обрушивая на город шумные ливни под аккомпанемент сердитых грозовых раскатов. В редкие сухие дни было прохладно и ветрено. И лёгкие, летние платья и сарафаны питерских модниц так и пылились в шкафах за ненадобностью. А в середине дня по улицам и площадям снова рассыпались разноцветным конфетти купола зонтов.

Карина с раздражением бросила трубку. Глеб в очередной раз сорвал свидание, заявив без тени раскаяния, что устал после тяжёлого дежурства и хочет выспаться. Вот наглец! А между тем не виделись они уже три дня. Тяга к этому странному типу и бесила и удивляла Карину. Ну что она в нём нашла? Ни кола, ни двора, нищий, как церковная мышь, да и красавцем в общепринятом смысле слова назвать трудно.

Она вспомнила, как впервые увидела его в больнице, в тот день, когда сопровождала отца на госпитализацию. Астахов вышел из оперблока в зелёной хирургической робе, в такой же шапочке и, усталым жестом сняв с лица маску, прошёл мимо неё по коридору, даже не заметив, словно она была прозрачной. Может это его безразличие так задело за живое, может что-то ещё, но в тот момент он показался ей таким невероятно красивым, сосредоточенным, целеустремлённым, значительным, словно был облачён не в мешковатую бесформенную робу, а в космический скафандр, и шёл по больничному коридору твёрдым, уверенным шагом, как космонавт по космодрому.

Острое желание заполучить этого космического пришельца иглой пронзило сердце и не оставляло до сих пор. Заполучить то заполучила, но не было ощущения безграничной власти над ним. Всё время казалось, что если она психанет из-за его упёртости и упрямства, развернётся и уйдёт, то он забудет о ней уже на следующий день. А если не забудет, то будет помнить, как незначительный эпизод в своей жизни. А она, Карина, не могла быть незначительным эпизодом ни в чьей жизни!

Глеб Астахов совсем не походил на тех, с кем ей приходилось общаться всю жизнь. Богатые, красивые, холёные, избалованные мальчики, которые и в двадцать пять и в тридцать, и в сорок лет всё равно оставались мальчиками, приелись и раздражали своей капризной инфантильностью. Глеб в свои 26 хорошо знал, чего хочет в жизни, у него была четко очерченная, глубоко осознанная цель, к которой он шёл спокойно и уверенно. И это чувствовалось на расстоянии! В нём была какая-то цельность личности, какое-то ядро, словно золотой самородок, скрытый в куске простенькой, невзрачной на вид породы. И это ядро притягивало, как магнит.

Подавив в зародыше вспышку раздражения и злости, Карина быстро собралась, и сама поехала к Глебу домой. Она не любила оставаться в его квартире, слишком скромной, аскетичной, если не сказать нищенской, казалась её обстановка: диван, шкаф, письменный стол, да два стеллажа с книгами. Но если гора не идёт к Магомеду…

Карина заехала в магазин и купила торт и бутылку шампанского. Он устал, значит сладкое и алкоголь помогут расслабиться.

На звонок долго никто не откликался, так, что она уже собралась уходить, совершенно расстроившись. Наконец щёлкнул замок и дверь открылась. Глеб стоял на пороге полуголый, в одних спортивных штанах, сонный и растрёпанный. Карина окинула его оценивающим взглядом. Ей нравилось его тело – сухое, поджарое, без единой капли лишнего жира, тело марафонца, способное вынести неимоверные нагрузки, но не бросающееся в глаза гипертрофированной мускулатурой.

– Привет, дорогой! – улыбнулась тепло и радостно.

– Привет. Всё-таки приехала?

– А ты думал я брошу тебя одного замученного, усталого, после этого твоего дежурства?

Она прошла в квартиру, так и не дождавшись приглашения, и сразу на кухню, шурша пакетом с угощением.

– Смотри, что я принесла! Твой любимый шоколадный торт. И шампанское.

Глеб вздохнул и потёр лицо обеими ладонями, отгоняя сонливость.

– Карин, я же сказал, что чертовски устал и хочу спать.

– Миленький мой, а кто тебе спать не даёт? Вот сейчас выпьем шампанского, съешь кусочек торта – и спи себе на здоровье.

Она суетилась на кухне возле плиты, готовя чай и нарезая торт. Глеб сидел, устало прислонившись к стене и прикрыв глаза, словно спал сидя. Нет, она не могла позволить ему вот так заснуть.

Карина заварила чай покрепче, чтобы он проснулся, стряхнул с себя сонную дрёму. А после чая приступила к главному.

– Правда вкусно, Глеб?

– Правда, – кивнул он и посмотрел на неё тусклым, сонным взглядом, – пойду я спать, ладно?

– Ну какое спать, солнышко? – не могла она допустить, чтобы он спал в её присутствии! Это оскорбляло, задевало что-то в глубине души.

Карина гибким кошачьим движением села к нему на колени и впилась поцелуем в губы. Она целовала долго, страстно, глубоко. Она прижималась к нему объёмной грудью, поёрзала на его коленях для пущей убедительности. И он, конечно, не смог остаться равнодушным. Никто, никогда не мог остаться к ней равнодушным! Зарычав то ли с досадой, то ли с раздражением, Глеб не выдержал, подхватил её на руки и понёс в комнату…

Карина торжествовала победу! Она чувствовала себя Дианой-охотницей, загнавшей зверя в хитрую ловушку. Вот так вот, Глебушка, ни куда ты от меня не денешься! Она провела острыми, покрытыми красным лаком ноготками по его груди и прислушалась: в сумрачной тишине комнаты раздавалось спокойное сонное дыхание.

– Глеб, ты что спишь? – удивилась Карина и подняла голову от его плеча.

Глеб спал, блаженно смежив веки и расслабленно откинувшись на подушку. Какое хамство! Карина решительно потрясла его за плечо:

– Глеб, проснись немедленно! Я хочу продолжения! Мне одного раза мало.

Ресницы дрогнули, но глаза он не открыл. Сонно вздохнул и пообещал вялым голосом:

– Я сейчас посплю немного, Карин, а потом будет тебе продолжение.

– Немного, это сколько? Часика три-четыре? А мне что прикажешь делать, пока ты спишь?

Глеб не реагировал, провалившись в глубокий сон. И это вконец взбесило Диану-охотницу. Она вскочила с постели и стала нервно натягивать на себя одежду. Выскочила в кухню, схватила со стола так и не открытую бутылку шампанского. Долго мучилась с пробкой, теряя терпение. Наконец откупорила и поднесла горлышко к губам. Пенная жидкость плеснула мимо рта, залив липкой, сладкой пеной подбородок и шею.

– Тьфу ты, чёрт!! —девушка злобно выругалась, проклиная незадачливого любовника. – Всё из-за тебя, Астахов!

Пришлось идти в ванную и умываться. Но красивая модная блузка оказалась безнадёжно испорчена, заляпанная мокрыми жёлтыми пятнами. В душе бурлила злость и обида. Завела себе любовничка! То он устал после дежурства, то ему завтра на дежурство и будет сложная операция. Никаких тебе ресторанов, никаких ночных клубов и дорогих подарков. Да и в постели – одно разочарование. Отвалился и вырубился после первого же раза и спит, как сурок. Какого чёрта она за него цепляется?! Ему же кроме хирургии ничего в жизни не нужно. Вот и пусть трахается со своей хирургией! А с неё хватит!

Она решительно направилась в комнату, склонилась над спящим и стала грубо трясти его за плечо.

– Глеб, проснись, немедленно!

Он проснулся и обречённо вздохнул, приоткрыв левый глаз:

– Ну что ещё, Карина?

– Я ухожу от тебя! С меня хватит! Больше не звони мне и не приезжай. Понял?

Глеб ленивым движением повернулся на другой бок, к ней спиной и пробурчал:

– Угу. Дверь за собой захлопни.

Карина сжала кулак, еле сдержав себя, чтобы не ударить по этой наглой сонной роже, развернулась и ушла. А дверью хлопнула так, что со стены посыпалась штукатурка.

Глеб открыл глаза, уставившись немигающим взглядом в комнатный сумрак. Спать совершенно расхотелось. За окном мелькали, чередуясь, полосы света и тени. «Деревянный…» – подумал про себя Глеб и вспомнил, как несколько дней назад вернувшаяся из лагеря Зойка с видом победителя школьной олимпиады заявила ему по секрету, что переспала с каким-то парнем.

– И что? – хмыкнул Глеб. – Я тебя поздравить должен или посочувствовать? Что-то я не понял по выражению твоего лица.

Девчонка сверкнула на него острыми голубыми глазами и сказала:

– Ты совсем деревянный, Склифосовский, просто напрочь, – и ушла.

Глеб лежал на диване, закутавшись в одеяло и думал о том, что, видимо Зойка права, он и правда деревянный, потому что ничего не чувствует. От него ушла любимая женщина, а он ничего не чувствует, совершенно ничего, ни боли, ни обиды, ни раскаяния. Или вместо сердца у него кусок дерева или эта женщина никогда и не была любимой?.. А Зойка дура, невероятна дура всё-таки!..

Глава 8

Вестник смерти

Сева Ярцев вернулся поздней осенью. В отделении кардиохирургии сразу заметили заграничный лоск, появившийся на их молодом коллеге. Сева задрал нос и смотрел на всех свысока, постоянно давая советы, даже если никто его об этом не просил, и в своей речи всё время использовал присказку: «а вот в Америке…» Из-за этого за глаза его стали шутливо называть «мистер». И короткое, но ёмкое словечко так подошло к нему, что кликуха приклеилась намертво.

Юный ординатор Лёня Рыбаков смотрел на счастливчика, побывавшего у самого легендарного Хармонда, с открытым ртом. Старшие коллеги посмеивались про себя и пропускали мимо ушей Севкину напыщенную болтовню, а некоторые раздражались. Глеб слушал избирательно, стараясь вычленить из потока бахвальства и откровенного хвастовства что-то важное, связанное с профессией. А Станислав Геннадьевич Разгуляев, отвечавший за составление графика дежурств, однажды схлестнулся с Ярцевым.