Сможешь и ты

Точно зная, что именно сейчас увидит…

Тамлин вскочил на постели, сгреб простынь в кулаки.

Со спальней творилось неладное – все в ней шевелилось и пульсировало; стены содрогались, предметы двоились, исчезали со своих мест и беспорядочно проявлялись то тут, то там. Лицо Иффэн в раме над зеркалом подергивалось, как будто сквозь один ее портрет проступал другой, с небольшими и оттого сводящими с ума отличиями; сквозь другой – третий, сквозь третий – четвертый, и так до бесконечности.

В веренице ликов Иффиндеи вот-вот мог потеряться изначальный.

Тамлин скривился, выхватил из-под подушки кинжал и со всего маху всадил его в шелковую наволочку.

Долгая судорога прошла по его телу. Под веками поплыли разноцветные пятна, вспыхивали и гасли болезненно яркие звезды. Рот наполнился слюной с привкусом крови; тело онемело, сознание отслоилось от него, готовое воспарить к потолку сквозь кисею балдахина.

Король уткнулся лбом в подушку. За триста лет тренировок он успел хорошо познакомиться с незваной гостьей, приходящей вслед за кошмарами. И научился подавлять ее проявления. Хотя уже давно не понимал, зачем это делает.

– Пятьсот сорок пять, – выдавил он сквозь зубы. – Пятьсот. Сорок. Пять. Хаос.

Нечто тяжелое и неотвратимое накатило, вцепилось в него и потащило на дно холодной бездны. Пронзило иглами каждый нерв, тщетно ища в нем брешь. Разъярившись, бросило в пучину беспамятства, пугающего своей кратковременностью. И медленно отхлынуло куда-то за пределы реальности, обещая однажды вернуться.

Мышцы постепенно расслабились, пульс замедлился, дыхание восстановилось. Тамлин лежал без движения, пока мир вокруг не перестал дрожать, затем выдернул кинжал из подушки и отшвырнул ее прочь.

Стайка перьев вспорхнула из рваной раны на шелке и осела на полу, трепеща от дыхания сквозняка.

В животе заурчало. Вчера король ничего не ел, занятый диадемой, ночное приключение отбило у него охоту ужинать, а завтрак он проспал.

Тамлин опустил ступни на пол. Пол был теплым. Свет, что лился из окон спальни – розоватым; судя по углу его падения, король проспал около трех часов. Иффиндея улыбалась ему с портрета. Шелк простыней электризовался под пальцами. Ярусом ниже кто-то играл на скрипке. Органы чувств прощупывали реальность и собирали информацию, но полученные данные оставались без оценки. Свет просто светил, пол под ногами просто был, скрипка просто звучала, организм просто требовал еды.

Заказывать обед в королевские покои и есть его в одиночестве не хотелось. Тамлин поднялся, пошатнулся и схватился за прикроватный столб. Вспомнил, как не единожды калибровал ветхие ювелирные весы в ученических – весы эти могли разладиться от того, что кто-то рядом чихнул или хлопнул дверью двумя этажами выше. Скривился от сравнения и принялся разминаться, обретая все больше власти над телом. После чего переоделся и спустился на второй ярус в поисках еды.

Выбранная кухня оказалась занята детьми. Они полдничали – то есть ерзали на лавках, роняли приборы, лезли за ними под стол, размазывали кашу по тарелке, надеясь таким образом уменьшить ее количество, и кидались друг в друга шариками из хлебного мякиша. Тамлин услыхал их голоса сквозь приоткрытую дверь и собрался было пойти в другой сектор, чтобы не волновать их понапрасну, но из-за двери донесся знакомый голос.

– …ему до сих пор снятся кошмары, – сказала Шаниэ под звон ложек о тарелки. – Назначенные седативные или не работают, или он только делает вид, что принимает их. Ума не приложу, что с этим делать.

– Мда, понимаю, – Тамлин узнал голос Майенаэт, мастерицы гончарного дела рода Илуфер и танцовщицы светлой линии ’наэт. – И восхищаюсь твоим терпением, характер-то у него не сахар.

– Ему просто одиноко, – спокойно возразила Шан. – Не каждый может в таком признаться, Майя. Нас с детства учат ни к чему не привязываться, но это удается не всем.

Король шевельнул ухом. И остался у дверей недвижим.

– Повезло ему с тобой, – ответила Майя. – Хотя бы раз наберись храбрости и откажи ему. Чтоб он понял ценность твоего внимания.

– Дело в другом, – Шаниэ понизила голос и зашуршала бумагой – видимо, вытирала салфеткой стол. – Мне кажется, он что-то скрывает. Что-то посерьезней тоски, и я могла бы с этим ему помочь. Но диалога у нас не получается, не знаю, почему. Ассея говорит, что это не моего ума дело и велит потакать любым его капризам. Его одаренность, видите ли, бесценное наследие Аэд элле. А мне его жаль.

Тамлин скривился и шагнул в сторону кухни, намереваясь прекратить разговор, но замер, услышав ответ Майенаэт.

– Сочувствую. Ты ведь с ним была этой ночью?

– Пришлось оторваться от работы, так он был настойчив! Я не закончила сортировать семена, привезенные из Наэтлиэ, теперь вот не знаю, как Минне в глаза смотреть.

Послышался двойной вздох – суровость и требовательность кроткой с виду Миннаэты Аоэт давно стала нарицательной.

Девушки заговорили о работе, а Тамлин прошел мимо кухни в сторону балкона. Балкон располагался под королевскими гостевыми, куда поселили Деаэлру, и выходил в сад, где за облетевшими сливами просматривалась тренировочная площадка для воинов.

Король не посещал площадку три дня, не желая повредить поджившее запястье, и сегодня занятия с молодежью проводил Виэттар. Вышколенный воин и отличный учитель, Виэт мог чрезмерно увлечься делом, если видел неподдельный интерес к нему со стороны хотя бы одного ученика. Воины знали об этой его слабости. И сейчас большая их часть сидела, поджав ноги, на песке и играла в кости. Некоторые и вовсе дремали, облокотившись о стойку, пока Виэт на другом конце площадки с упоением обучал горстку волонтеров тонкостям работы с ловчей сетью. И не обращал внимания ни на что другое.

Тамлин вцепился в балконный бортик с такой силой, что тот скрипнул. За несколько мгновений, проведенных у кухонной двери, гнев и досада трижды сменили в нем вектор. И с каждым разом только набирали силы. Ему нестерпимо захотелось есть. Голод, ревность и злость захлестывали разум, в то время как мир вокруг обретал назойливую, разноцветную глубину.

Воины на площадке вдруг стали просвечивать насквозь, как прошедшие предогранку самоцветы в капле масла.

Внутри тел бились элементарные частицы их естества – как дикие животные, будучи пойманными, бьются о барьеры клетки, не в состоянии уразуметь принципа ограниченности пространства. Чувства, мысли, страхи, одержимости, самые светлые мечты и темные желания… Во вспышке телепатической синестезии Тамлин видел каждого до дна, легко угадывал их таланты и слабости, но не оценивал. Как теплый пол, розоватый свет, наэлектризованный шелк и звуки скрипки, эти элле просто – были.

Имели право быть какими угодно.

Злость из-за проигрыша пульсировала в них пятнами цвета темной крови, радость из-за выигрыша искрилась перламутровым золотом, как летний рассвет. Элле, увлеченный азартом и уповающий на милость хаоса, был похож на траченный охрой осенний лист, который вот-вот унесет ветер. Сидящий напротив жулик доверял только ловкости своих рук и мерцал металлическим серебром, как капля ртути.

О том, чтобы вернуться к тренировке, не думал никто из них.

Тамлин зло прищурился и обернулся.

У окон гостевых покоев на древке копья трепетал флаг Мирисгаэ: алое сердце, сквозь которое проросло дерево с могучими корнями и густой кроной.

Таэм подпрыгнул, ухватился за подоконник, подтянулся и сел. Мимоходом заглянул в окно. Эльне-горничная замерла, увидав его. И как ни в чем не бывало продолжила уборку, подчиняясь принятому в Мирисгаэ правилу не обращать внимания на короля, если тот скачет по стенам как безумный. Или занимается другими вещами, которые нормальному элле в голову не придут. Ну и что, пошалит немного и успокоится, у каждого свои странности. Однако господину Эмре весточку отправить не помешает.

Тамлин встал на подоконнике в полный рост, схватил оружие за древко и выдернул из крепления. Благородное дерево завибрировало и приятной тяжестью легло в ладонь.

Спрыгнув на балкон, элле в два шага разогнался, размахнулся и что есть силы метнул копье в сторону тренировочной площадки.

Копье полетело по идеальной параболе, на подлете к цели набрало мощи, прошило воздух над головой одного из игроков, задев кончиком флага его ухо, и с треском врезалось в стойку для подвешивания боксерских груш.

Стойка раскололась на две части. Воины с руганью вскочили на ноги, быстро разобрались, что к чему, и отследили исходную точку броска. После чего бросились к Виэттару и выстроились образцовыми шеренгами позади учителя.

Некоторое время Тамлин следил за ними, переполненными страхом до краев. Наблюдал, как ужас сменяется интересом к занятию, храбрыми попытками узнать предел возможностей своего тела. И чистым, ни с чем не сравнимым счастьем, когда с помощью упражнений удавалось этот предел преодолеть.

В эти моменты Тамлину казалось: он понимает, для чего им дана жизнь. Затем он вспоминал тень своего отражения в глазах Деаэлру – и осознавал, почему их настолько пугает смерть.

Вспышка синепатии иссякла после полудня, когда король, заложив приличный крюк через репарационные и лаборатории, вышел к кухне юго-восточного сектора, но обедать там не стал, а свернул к кладовой. Он толкнул дверь сильнее, чем это было нужно, снял с крючка копченые ребра, отрезал сыра, прихватил бутыль с вином и вышел в сад.

День выдался теплым для поры перед Йолле. Осеннее солнце разогнало туман и растопило снег, на лесных тропках образовалась непроходимая грязь. Внутри Сферы было уютнее, чем снаружи; сквозь ажурную крышу беседки проникали солнечные лучи и расписывали узорами теней гладкий мрамор стола.

Аппетит снова пропал. Вино казалось кислым, сыр – сухим. Тамлин покачивал бутыль за горлышко и наблюдал, как свет преломляется на поверхности жидкости. За этим занятием его застал Эмриат.

– Чем занято его величество? Кроме порчи своего же имущества, – ремесленник подошел к воину, заглянул через плечо.

– Ем, – буркнул тот. – Не видно, бездна?

– С чего вдруг столько желчи? – Эмриат взошел по ступеням, отбросив полы мантии присел и закинул ногу на ногу.

Тамлин не ответил.

– Опять кошмары? – предположил управляющий.