Конченая луна

Никто прежде меня так не обнимал жадно; так раскалённо не целовал всё моё тело; не покусывал неистово и взволнованно частицы моей сущности; никто так не прошибал бесконечными разрядами накопленных чувств; не прикасался ко мне своим сгорающим сердцем; так не терялся в беспамятстве и безвременности со мной; не дрожал лихорадочно со мной; так взахлёб не поглощал меня; так сильно не любил за один вечер.. никто.. кроме неё тогда… Только стонала.. только ахала.. казалось, только и вмещала всё несказанное в прикосновения и движения.. в их остроту, силу, глубину, импульсность и ненасытность… Только мы, толпа поглядывающих на нас книжек и протяжённый флейтовый свисто-скрежет вокзала, доносящийся в тишине города…

У неё дома на полу блестел точно такой же стационарный телефон.. я поднял трубку, а там… Это случилось, когда я рассыпа??лся.. когда мы уже не могли продолжать… А там.. длинный гудок, тоже рассыпающийся по комнате…

…К кончине последнего летнего месяца насобиралась уже треть цепей от необходимого количества, или же, если быть точным в формулировке – от необходимой общей длины. Около двух суток заточали в себе около одной встречи, и из каждой такой встречи я старался извлечь максимум волшебного ресурса: на плохой конец – пара актов сброса оков, пара актов поглощения, и усилие совладать с ними: удобно, как это возможно, куда-нибудь к себе прикрепить…

Все эти встречи скомкались в некое однородное подобие близнецов, в кашу из тридцати трёх букв алфавита. А те, что мне припомнились отчётливее других, и те, что на сцене перед вами – лишь знаки препинания, и запечатлим мы лишь их. Точка, запятая, запятая, тире, многоточие… исключительно они в памяти отчетливы. Жизнь – маленький текст, запомнившийся символами разделяющими его.

Любительница ставить точку, однако добавляя к ней запятую после, и так по кругу, и по кругу; ночная компаньонка на телефонном проводе, что, растягиваясь между нами, то сближал, то отдалял нас.. гудки и длинный гудок в конце, словно многоточия, повисшее между диалогами… Непобедимая соперница в шахматы с дымящимся восклицательным знаком в левой руке, то и дело выкрикивающая позиции на поле… Шах! Мат! Шах и мат!.. А в будущем – и девушка-скобка на пару с девушкой-кавычкой, и мадмуазель с заготовкой нетипичных и часто затруднительных вопросов. Вот мои символы. В отдельной высшей категории заслуженно значились другие: солнце и Луна. И тех и других объединяло одно – отчаяние. Я забирал отчаяние через него же; и для того, чтобы от этого же отчаяния исцелить Её. И во всей этой феерии, мостом, везде и со всеми выступают именно цепи отчаяния.

Антракт

Осень подкралась. Эта приятная пора всегда приносила с холодами и что-то новое. Именно той осенью я познакомился с ангелом… Хотя.. быть может.. другие назвали бы её «слишком доброй», «наивной дурочкой» или даже «жалкой»… Однако, все эти словечки не про неё. Она, действительно, была ангелом. Таких, как она, я, признаюсь, не встречал никогда… Умная, но не занудная; хитрая, но не хитросделанная; простая, но не простодушная… Пахла светом и теплом.. а ещё земляникой.. быть может.. поэтому, её постоянно волилось съесть.. или на худой конец – откусить какой-нибудь её кусочек.. щёчки, например.

Дело было после театра: грязно и холодно валяться на земле в такой сезон, но только не в тот миг, когда она протянула ручку. Тоненькую хрупкую ручку жертва тогда подала охотнику.

После мы иногда выбирались совместно на премьеры; один раз засиделись в кофейном домике; но чаще списывались и общались онлайн; это я повадился заводить разговоры. Такие они были лёгкие и честные; а мы же в них растворялись и время не замечали; понимали друг дружку с полуслова, точь знали друг дружку сотни лет; она даже мысли мои вскоре читать научилась, и я не отставал. Так и взялся величать её солнцем или ангелом. Так и запретил себе аж думать о похищении её цепей. Клялся, что никогда не кольну её большое сердце…

…В те же дни настигли меня и неожиданности, неприятные и ошеломляющие – «Она поставила только точку…»

Дома уже горел свет, а я, покончив с отмоканием и часовым чтением завершающих глав «Волхва», разбирал сообщения: принимал эстафету взаимных вопросов и комплиментов; с кем-то лишь доводил связь; планировал, назначал и записывал встречи, дабы никакая не спуталась, никакая не запропастилась. Так и наткнулся на эту прискорбную весть:

«Это сообщение с отложенной отправкой. Я настроила на неделю. Если оно пришло – значит, что я это сделала. Сделала не только из-за тебя, разумеется.. скорее это комплекс проблем.. ты знаешь. Родным я тоже отправила сообщение.. но не такое, как тебе.. чтобы они не беспокоились.. хотя всё равно, конечно же, будут… Хотя.. я вообще не понимаю.. зачем тебе пишу об этом.. ты, наверняка, ничего и не узнал бы, если бы я не написала… Хотя.. знаю. Я всё же хотела бы, чтоб ты почувствовал хоть что-то из-за меня.. ведь.. больше всего меня убивало твоё безразличие. Но я и не могу сказать, что ты был полным говном.. не был… Поэтому, спасибо тебе за то малое, что мне досталось. Я ставлю точку.

Эти последние минуты я проведу в воспоминаниях с тобой. Вероятно, меня найдут раньше недельного срока.. скорее всего, это будет из-за моей знакомой.. мы с ней сдружились.. жаль мне её.. и тебя жаль… И правильно ты говорил. Жуткие мысли формируют жуткую реальность.. ну что ж теперь… Хотелось бы что-то ещё написать, но у меня начинает темнеть в глазах, да и руку уже не чувствую… Прощай».

Я перечитал его несколько раз. Сначала воспринял это за злую шутку и манипуляцию или месть.. на неё это могло походить.. однако…

Ворошились эти строчки, ворошились какое-то время и выползли бледнотой на моём лице. Был поздний вечер, был только он у меня, пока Она по темноте не начнёт понемногу забирать эти же строчки из моей головы и из моего телефона, а может и вовсе из реальности… Я рванул к ней…

И действительно.. простучавши о закрытую дверь порядком сорока минут, я так и не отворил её, а когда на грохот выходили соседи, один из них прискорбно доложил, что видел, как из квартиры, пять дней назад или около того, выносили разбухший от воды труп. Но даже после его слов я не перестал долбить в дверь; лишь через минут пятнадцать, медленно передвигая ноги, спустился по лестнице и тронулся восвояси. А пока спускался представил её: лежащую в тёплой ванне; набирающую влажными пальцами текст; поглядывающую, то на своё мрачно-милое личико в отражении, то на экран. Представил, как, надавливая, рассекает лезвием плоть в нескольких местах; и опускает руку в жидкость; как кровяной дым распространяется внутри купальни; и как Лунный серп через запотевшее оконце сначала наблюдает, затем спускается, и только убедившись в её смерти, ныряет в сполна насыщенный жизненным соком кипяток… Не привыкать Ей лицезреть смерть.

Не выкинуть мне было эти думки из своего вспененного сознания, а отозвать прилив могла лишь Она.. и всё же – не всегда… Связано было это с тем, что энергия воздействия всегда распространялась исключительно в Солнечных лучах. То есть, чем более освещено тело Луны, тем более Она могущественна; ближе к полноЛунию – эффективнее методы. Классика.

Вот и выпало это на двенадцатые сутки убывающего Волчьего солнышка, а сообщение прибыло на четвёртые растущие…

Вернувшись, места себе не находил, ведь только и сомневался – стоит ли игра свеч, стоит ли покой моего сердца сердец других?

Смотрел на руки, вымазанные кровью; на потолок, с него же кровь капала вместе с водой; а в зеркало и взглянуть боялся… Тогда же и решился написать солнцу на этот счёт; описал ей ситуацию, разумеется без подробностей; затем мы встретились, тогда же и обсудили ещё раз произошедшее…

Выслушивала она старательно и любовно, вглядываясь в мой бегающий союз радужки и зрачка, то в одном глазу, то в другом; в мои переживания; тем самым заполняя неопределённости, точь покрывая их веснушками-частичками себя…

…Эти же буравчики сменили цвет на электрический синий, отказавшись от серо-голубого, а значит – на улицы выпал январь.

После новогодних праздников дейтинг-просторы взбудоражила и увлекла некая парочка ищущих любви. Монозиготные близнецы, две девушки-восточных дракона нетривиально и точно каждый раз в новом обличии заводили интрижки с приглянувшимися им бедняжками… Их обсуждали в узких кругах весьма не однополярно: кто-то их выносить не мог, не понимая такое повышенное внимание к их персонам; кто-то считал их вовсе сказками, кем-то успешно спродюсированными; у кого-то голову сносило только при мысли о ночи с ними двумя наедине; а кто-то и вовсе рассказывал в комментариях, как знакомый его знакомого ходил с ними на свиданки, а потом лечился в дурке. То самое.. интернет-чудо! Я не погибал в соцсетях и видеохостингах; мне когда-то и кто-то это рассусоливал… Случилось, что и не зря…

После полуночи выскочил в круглосуточный, и пока смиренно поджидал своей очереди в завладении песочными палочками, моим же взором завладели две необычные белянки передо мной, спешно выбирающие между ментоловыми леденцами и леденцами со вкусом фруктов и ягод. Тут же Она и подёргала мой язык, а я как выдал чушь:

– О. О, и мне возьмите. И мне возьмите… – дремотно выразился я, скорчив физиономию.

Посмеиваясь, недолго спорили, дескать – купить, или оставить меня с носом. Похоже, одна из них была за, другая – против, и всё же, та, что расплачивалась, попросила мужичка достать ещё пачку, после передала мне, не поднимая глаз. И сразу убежала с союзницей, снова же мило хихикая.

На весах проявились цифры. Рассчитавшись за своё, не спеша покинул лавку с пакетиком в руках через тот же выход, что и бабочки. Они пыхтели у выхода, мерцающие в холодном свете ближайших фонарей, в кристалликах снега, в фиолетово-зелёных пятнах под собою. В шапках-ушанках, в пуховиках, в колготках и уггах с высокой подошвой. Во всём одинаковом, одинакового роста, с одинаковой манерой покуривания. И всё же.. мерцающих разными оттенками.

– Что смотришь? Поблагодари и иди куда шёл! – сказанула кавычка, швырнув ножкой чуть снега в сторону.

– Постой… – оспорила скобка и поманила ручкой к себе.

Разорваться, как ни пытался, не смог…

…За окном, под лоу-фай мелодии винилового проигрывателя танцевали маленькие одуванчики, пока кавычка вдруг не подняла иглу и не заговорила…

– Каждая снежинка за окном имеет свою неповторимую форму.. и каждая шепчет.. даже сейчас.. о том, о чём хочет… Я им даже немного завидую, правда; мы так.. ведь, не можем… А шепчутся они.. потому что их всё равно никто никогда не слушает, а только слышат.. например, их скрип под ногами ранним утром по дороге куда-нибудь.. куда, верно, не хочется… – сладко баюкала кавычка.

– И как с этим быть? – подключилась скобка.

– Надо прислушаться… – ответила кавычка максимально тихонько.

Я не встревал в разговор, и не прислушивался ни к чему.. просто, лёжа на матрасе, с выключенным светом в ночи наслаждался премягким постукиванием в комнате. Словно, как тогда.. зажатый сугробом.. разглядывая ветви деревьев, и думая о тенях – лежал, так же гипнотически, зажатый ими и высматривал уже собственные гнетущие ответвления. Так сжалось сердце, как давно не сжималось, словно переспал я не с дуэтом бидзё, а с квартетом. Скобочка-скобочка, кавычка-кавычка, скобочка-кавычка, кавычка-скобочка…

– Ты что-нибудь слышишь? – придвинулась ко мне одна из них.

– Только их стук о стекло.

– Он не исправим, – подвела другая.

– Ну ты ещё научишься, уверена. – успокоила та, что придвинулась поближе, и принялась наглаживать меня по соображалке. Это была мягкая, как её ладонь, скобочка. Сам изгиб этой самой ладони во время процесса напоминал скобочку, поэтому, отсюда и прозвище. Вторая – колючая, как её язык, кавычка.

Мы все, совершенно голые и остывшие, лежали рядом на трёх матрасах, сложенных вместе. Картина сделалась завершённой: они дополняли голую белую квартиру своими голыми белыми одинаковыми телами…

…Фарфоровые куколки были хафу, оставленными и покинутыми в городе вечных дождей своими родителями очень давно. Ныне живущими в небольшой чистой квартирке, такой же бледной и безжалостной, как и они. В квартире.. в которой ровным счётом ничего, кроме белого обогревателя, белого проигрывателя и трёх белых односпальных матрасов с белым бельём на белом полу. Ни столика, ни стульчика; лишь белая кухонная панель, белый холодильник и большой белый шкаф с одеждой; ещё белая стиральная машинка, белый унитаз и белая ванна. Из мелочей – диффузор на белом подоконнике, тоже белый. Чайник и микроволновка – других цветов.

Две уроженки Киото воплощали собою изящную простую красоту без изъянов: две чёрноокие и чёрноволосые балеринки с одним лишь внешним отличием… Две вьюги, забредшие в мои мысли; сковавшие мои серверные линии нейронов.

На первом свидании мы навострили лыжи в «Сайго», по настоятельной рекомендации обоих. Близ симпатичного украшенного входа притормозили: бабочки решили посмолить, хлюпая грязью под башмачками, переглядываясь и пошёптываясь.

– Тут классное саке подают! – сказанула скобочка и, смастерив рожки из указательного и мизинца, быстренько подвигала ими перед собой, вытянув руку. Сверкнули её серебрянные ноготки и подпрыгнувшие комиссуры овальных потресканных губ.

– Сейчас мы тебя проверять будем, дружочек, – так кавычка меня припугнула, пощёлкивая пальцами по воротнику, будто бы по шее. Нахмурились её редкие брови без единой морщинки меж собой.

Осадки отсутствовали; транспорт наматывал на колёса месиво из последствий утреннего недолгого снегопада, реагентов, выхлопов, пыли и резины; клубился пар, выбирающийся из канализации; равнодушие витало в начинающем темнеть городе. Простояли с минуту, подзамёрзли и зашли внутрь бар-ресторана с пятью звёздочками в поисковике.

Усадили нас за деревянный толстый столик для компании; кавычка забронировала его, соврав, что гостей будет семеро. Освободились от верхней одежды и сразу же заказали саке и моти. Я уселся сначала сбоку, но меня уговорили пересесть на стул посредине, а сами компаньонки, хихикая, приземлились справа и слева от меня. Оказался я точь между изумительных магнитов с противоположными полюсами в чёрных свитерах с идентичными рисунками вишнёвой грозди из двух обрамлённых огнём плодов на груди. Над нами расширялся кирпичный свод; снизу, сбоку сочились серые, приятные глазу, оттенки; рядышком пустовал бар; на стене позади – висели под разным наклоном светящиеся линии; а под ними тянулся заборчик, на котором скляночки-баночки с загадочными сухоцветами и всякая дивная посудина.

– И почему это он нам подходит? – спрашивала кавычка у сестры, прильнув ко мне. Я чуть отодвинулся назад, но был сразу же успешно возвращён обратно отлаженным синхронным движением их рук, подхватившими ножки стула с двух сторон. Левая, то есть кавычка, так она сидела слева от меня, снова прижалась ко мне и продолжала правой.

– Ты тогда сказала, что он сто процентов подходит. Вот этот вот… – закатив глазки в правый верхних уголок, не прекращала левая белянка. При этом голова её располагалась у моей груди, и видел я токмо её макушку.

– Я тебе говорю.. он.. особенный… – точно так же придвинулась правая и после этого ответила.