Каждый день

– Эх…со всеми этими разговорами… – вновь выходя на крыльцо стал говорить сам себе в слух я. –…я чувствую себя каким–то стариком с лицо семнадцатилетнего парня! Любопытно только, у нас в городе, что есть театральный кружок? Невероятно, как наш город преобразился за все время, пока я просидел тут и составлял расписания каждого события в жизни школы, от уроков химии, до привоза воды в кабинет директора…

Глава X. Распевка

– Что же…мы можем начинать, присаживайся за это…аааа.... – запланированная с Гленом репетиция в коморке пока проходит хорошо, если не задумываться о таких мелочах, что я просто предлагаю ему сесть за стул, а он оказался грязным стоял и в другом конце каморки. – Вот…тьфу, чертова пыль, теперь садись пожалуйста…

– Так… Хорошо. Я усаживаюсь! – говорит Глен, мгновенно падая на старый табурет с мягкой сидушкой, поднимая еще больше пыли.

Он следить внимательно за всеми движениями, что я ему показываю. Видать его пугает наше занятие. Плюс, он пытается высказать недовольство, только делает это как всегда противным нудным тоном. Да, эта манера говорить ерунда, обычное дело для Ена, но с другой стороны, раздражает.

– И так, с чего начнем? – спрашивает мой первый и единственный ученик. – Как…и что…? Подвохи…?

– Для начала, покажи, что сам умеешь? – спокойно и размеренно указываю я на клавиши фортепиано. – Хотя я подозреваю, что ничего, но все же…

– Ну ладно…посмотрим…

Он подвинулся по ближе и не стесняясь, стал импровизировать. То есть, как импровизировать… Таким термином я называю беспорядок, который творит этот художник на моем (ладно, не моем) старом пианино. Глен лупит своими длинными пальцами по белым клавишам. Но не долго, а пока не понял, что мелодия, или то, что выходило, получается лучше, если ударять по черным. Быстрая хитрость со стороны Глена, ведь на расстроенном инструменте, зажав два басовых аккорда черных клавиш, можно без конца выдавливать звуки из верхних черных, двигая назад или вперед один басовый аккорд. Это я еще заприметил, когда от скуки, стал над фортепиано издеваться.  И над Эми.

Сначала, это было смешно, но потом становилось страшно неприятно. А вскоре стало невыносимо, Глен стал ускорять свои движения пальцев. Но стоит признать, у него весьма хорошие данные для игры на фортепиано, эх, мистер Браун бы оценил его пальцы. Раз так быстро он перемещается от одной октавы к другой, значит, обучение будет не таким сложным. Хотя нет, черт возьми, его надо остановить, он вошёл во вкус, сейчас сломает нафиг все…

– Глен…хватит… – резко прошу я прекратить.

Он не реагирует, а продолжает ускоряться. Соскальзывая, его руки создают очень неприятный звук, к которому принято предъявить термин "сфальшивил".

– Глен с–т–о–о–п! – во второй раз, я пытаюсь его остановить.

То ли я стал немым, то ли он меня больше не видит, но он не среагировал и упорно продолжает стучать по черным, словно молотом в парке аттракционов. С такой силой, что неприятные звуки усилились десятикратно.

– Да сколько можно! – не выдержав наконец, я засунул руку в затылок Глену, создавая ему короткую боль, пытаясь его окликнуть. – Глен Петти! Прекрати немедленно издеваться! Третий раз повторяю…

– Ай! Ч…черт…! – кричит от боли Глен. – Господи… Зачем же так? Можно же было просто попробовать попросить…

Да он издевается, подумал про себя я, закипая от раздражения. Размахивая руками, меня мучают желания его придушить или заставить вновь полетать. Но в силу того, что я добрый, я просто злобно таращусь на него, держа руки полусжатыми около горла на несколько секунд отвернувшегося Ена.

– А ты прав… Это оказывается просто! Мне даже понравилось! – ответил легко Глен, тихонько нажимая на клавиши.

– Да уж… Точно… – ворчу про себя я.

– Знаешь, а ведь ты прав, я могу!

Глен словно беседует со статуей, поскольку у меня, в данный момент, отнюдь не доброе выражение лица. Думаю, оно максимально похоже на иллюстрацию к Шекспировскому Гамлету, для описания призрака отца Гамлета.

– Заждались… – максимально неприятным тоном, я прокомментировал фразу своего друга и, к сожалению, ученика.

– Так что? – пожал плечами Глен.

– Прежде всего, тебе нужно запомнить, что ты играешь лирику. Там ничего сложного, смотри и повторяй за мной! – теперь наступает мой черед показывать и рассказывать. – С твоего позволения…

Да уж, а ведь я заточен в школе, дурной пример заразителен, стал превращаться в учителя. И в потоке мыслей мелькало не самое приятное – а вдруг, я стану похож на Брауна…ой гадость!

– Подвинуться не хочешь?! – без каких–либо норм этикета, я пытаюсь спихнуть Ена со стула, чтобы сесть самому.

– А тебе…разве…нужен…с…стул? – сопротивляясь, говорил Глен.

– Не смешно…

– Да вот там еще есть…! Своим телекинезом его сюда приведи…

– Опять сарказм!?

– Нет…возьми себе другой стул!

Как благородный человек, а вернее, то, что от него осталось, я решил уступить. Не спеша, я поставил второй стул слева от Глена, присел, состроил аристократичные манеры и стал показывать первые ноты.

– Все просто и ничего сложного… Кроме соло…(пауза) да! – рассказываю я. – Вот теперь, каждый день, вечером, будем это учить…

– Каждый…день??? – удивительно, а он этого не знал что ли, возмущается слегка.

– А я что, забыл сказать?

– Как бы…да…

– А мне кажется я упоминал… Но вот теперь ты в курсе. А чего ты хотел? Это требует усилий…

Я уже хотел начать играть, как Глен ударом среднего пальца по клавише до, меня слегка сбил. Ударил так сильно и громко, я удивился, как только струна выдержала.

– Чувствую, это будет долго и мучительно… – закатив глаза, сказал я низким тоном.

– Кажется это чувство взаимно… – согласился со мной Глен.

Невыносимо уже говорит об одном и том же, но приукрашивать я не буду, я честный. Моя жизнь, оговорки не будет, представляет из себя рутину, сплошную и нудную рутину. Это из серии "в голову пришел очередной нудный и грустный монолог о том, как мне тут плохо". Никаких приключений возникнуть просто не может; мой обычный день это простая формула: утренний кавардак, дневная работа, во время которой я прохожу весь школьный курс заново, из года в год и смело мог бы стать учителем…всего и конечно же, вечернее прощание. Но теперь, с появлением Глена все стало иначе, это точно, никаких сомнений. К сожалению, моя проблема никуда не делась. Поэтому я так часто думаю обо всем. Смерть отказывается мне объяснять, как мне выбраться отсюда, упорно отказывается, оставляя мне парочку фраз в духе тайн и загадок, его копия каждый раз затевает философский разговор и потом просто исчезает. Что поделать, работы у него может и много, но и со мной уже надо что–то сделать. Неужели так трудно назвать условие моего освобождения из школы, после чего я наконец обрету покой, свалив отсюда.

Один раз, я видел очередную несостоятельность слова "самоубийство", очередная девочка лет 15. Да, проблемы, да гнобят и да, это типичная история, доведение до отчаяния. Но ее вовремя, не без меня конечно и не без моего нажатия на кнопку пожарной сирены, вытащили. Так вот, женщина, тогда еще психолог школы, сказала, что все, кто пытаются убить себя автоматом садятся в поезд в один конец до Ада. Я как всегда это бесцеремонно комментирую – ада нет, есть только стены…! Да и странный психолог, говорить о том, что из-за этого в ад попадешь…

С тех пор ничего не изменилось, я могу бросить эту фразу без изменений, еще раз и могу продолжать…

Ох, как же я же устал! Мне кажется, если бы синяки на моих глазах на портрете Глена были бы настоящими, мои глаза давно бы в них утонули. Плюс, в эти две огромные черные дыры я бы смог уместить пару учебников по квантовой физике, математике, английскому и коробку с завтраками в придачу. А ботинки давно бы уже отсутствовали, по причине того, что они просто бы стерлись. Это невыносимо, иной раз хочется заглянуть в зеркало и сказать самому себе – ну вот посмотри, что ты наделал, сволочь ты этакая!

Как–то раз мы с друзьями поставили парочку автографов на своей беседке. Я видел этот участок на деревянной конструкции недавно, надпись еще сохранилась: Здесь были Милз, Гордон, Джозеф и Дэвид, будущие суперзвезды.

Я решил еще исправить. Огнем дополнил, поставил запятую и дописал: Остался только Дэвид… Вот пишу, эти маленькие и черные буковки и размышляю, а что было бы если…? Думаю, все любят этот ужасный вопрос. Не раз я его слышал, не раз произнёс.

– Что если я не сдам?

– Что будет, если он мне изменяет?

– А если все не так?

– Что если…что если…что если…