Каждый день

Но больше ему откровенно не нужно было говорить, иначе сейчас и правда сорвется. Побыстрее, я, дергая его за волосы сзади, делая попытку увезти со сцены.

– А что…что…ч–т–о–о–о я в конце концов стою молча как забитое чучело! – максимально противно кричу я на весь зал, уже стал забывать кто я. – Глен Петти! Немедленно замолчи, пока лишнего не наговорил! – кричу в уши своему другу я.

Это сработало быстро, и Глен покинул зал, предварительно со всеми попрощавшись. Так скоро, что даже про меня забыл, выскочил и побежал из зала прочь.

– Э–э–э–э–э–э! Куда так быстро!!! Про меня за… Ай ладно! – изображая своим голосом безысходность, упрекнул я Ена. – Черт побери… Вот и помогай после этого друзьям!

А на этом прогон номеров не закончился, пару словечек было сказано о Глене, после стали репетировать другие.

Тем временем Дебора и Уильям активно ведут беседу, что удивляет, если вспомнить, как не лестно отзывалась первая о последнем. А взглянешь сейчас – подозрительно легко общаются, девушка улыбается и как–то странно смотрит на Уильяма.

Все ясно. Уильям и правда сдался, если можно так сказать. Конечно, может надоесть играть роль парня, которому должна достаться только лучшая. Или он нашел родственную душу в подруге Анны-Марии и это искры хватило? Черт знает, но пока все хорошо. На фоне осени я как–то, даже не узнал Уильяма, он сделался более, тихим что–ли, с чего такие метаморфозы. С этим как–то связан отец…?

Но вообще, это было круто! Предельно доволен своим другом, кто бы мог подумать. Осталось только посмотреть, как он выступит. А после – он оставит школу, эх, придется снова читать, уже стал это занятие ненавидеть.

***

Глен вместе с Палмером отправился из школы, весь преисполненный решимости к свершению великих подвигов. Правда, его единственным подвигом будет переход через светофор, на красный свет максимум, или же в том, чтобы за руки с Анной Марией пройти. Да, да, да, еще такого жеста не попадалось мне на глаза. Забыл даже со мной попрощаться, светящийся, словно фонарь перед беседкой в школе, Ен, прихватив с собой друга, поспешил покинуть здание.

Вечер выдался довольно суетливый, некоторые прогоны затянулись до семи вечера, последние сумасшедшие активисты школы ушли еще через час, захватив с собой и шум, и смех и все прочее, включая Дебору с Уильямом. Сегодня, когда я сидел на ступеньках входа, я заметил, что они вышли вместе. Не совсем как пара, или как хорошие друзья, а просто – как первый раз, когда вы завязали разговор с человеком, он показался вам интересным и вы с ним прогуливаетесь после завершения всем дел, пытаясь найти еще что–то столь похожее на вас, любое качестве, интересы или черты характера.

Свет в школе, как по обычаю, выключался медленно, и небольшие острова света в здании, посреди темного города, начинают тонуть в тени. Корпус школы медленно погружается во мглу. Разве что площадка перед школой не отключается, свет здесь оставался всегда. Ну, без лишних слов, еще одно ночь, по счету, черт знает какая…

И без лишних слов, суббота и воскресенье для меня всегда проходят на улице, единственная альтернатива будним дням в каморке или смирением Глена. Плюс ночные прогулки, вдоль дорог и осмотр окон чужих домов в поисках чего–нибудь интересного.

Следующий декабрьский день по счету не был ослаблен подготовками, суетами, какими–то спешками и обострением «синдрома близкого Рождества» – когда преимущественно подростки, люди, бывшие моими ровесниками, любят заранее дарить подарки. Посему, я не сильно заморачиваюсь его проводить за наблюдением всей этой беготни. Каким–же он неудобным прошел для меня, даже с Гленом. Я уже и думаю, не зря ли я его на все это подначивал. Ходить теперь, с выражением лица, такое ощущение, что мир захватил, американский Наполеон, так бы я его описал. Мне кажется, он на какое–то время превратился в Уильяма, того самого парня, который ему очень сильно противен.

Ловкостью руки, я открестился от всего, и придется готовиться к целой недели, во время которой все это, так называемое торжество, будет расти по экспоненте.

Вдруг меня пнули. То есть, как пнули, коробку, на которой я присел, пнули со словами – а здесь должны быть гирлянды!

– Нет, там…шарики для пинг–понга, с датой изготовления 1957… – холодно, вяло, как будто сонно, прокомментировал я.

– Нет! Миссис…здесь какие–то старые шары для пинг–понга…

– Ну вот…что я говорил!

– Может быть, выкинуть это?

– Да ты что, это же школьное имущество!

– Что за…1957 год выпуска… Да эти шарики ровесники моемого папащи! – я сидя на фортепиано за всем этим наблюдал, пока трое подростков, лет по пятнадцать или чуть старше, пытались найти гирлянды и мишуру, но им путь преградила коробка с старыми шариками.

– Да они стерлись до дыр давно!

– Скажи спасибо, что не развалились в порошок, когда вы их в руку взяли!

– Тед…Хэнк…какого черта…вы застыли на этом мусоре, где гирлянды! Лучше скажите мне об этом! Я не…год выпуска шаров…

– Ох–ох–ох–ох… – вздыхаю я.

Мой безразличный взгляд пролетел сквозь все пространство каморки, от места, где были рассыпаны шарики, до старинного деревянного шкафа, под которым мы прятали украденные у отца Джо сигареты. На самом верхнем ярусе огромной коричневой махины из покрашенного обветшалым лаком дерева, стоял большой пластиковый пакет. И вот там, прятались гирлянды и мишура к Рождественскому украшению зала. Да ладно, серьезно? Они не смогли даже, приблизится к ним, чувствуется, что они вовсе не видели его. Конечно, крупный шкаф с огромным мешком очень незаметная фигура, такая же, как пианино.

Меня скрутила злоба, но не оставил холод взгляда. Я спрыгнул с фортепиано на одного из парней, кажется, на Теда и стал ползти к шкафу.

– АЙ! Что вы на меня уронили! – кричит парень.

– Ч–Е–Е–Г–О–О! Тебе что приснилось что ли?

– Я ничего не ронял, я шарики собираю…

– Но я клянусь, словно что–то тяжелое упало…

– Не знаею…

– Ударился! Вон глянь, контрабас стоит! Об него и стукнулся…

– Спиной?

– Да! А что нет!

Я подошел к шкафу, и небольшим движением руки, скинул пакет на пол, чтобы он упал четко перед этими горе уборщиками. Как было и считано, упавший мешок их тут же привлек их внимание незамедлительно.

– Ребят! Нашел! Они вот тут, в мешке!

– Что!? Где ты его нашел!?

– Из шкафа упало…Вон! Тут все, что мы искали! И гирлянды… И эта разноцветная фигня… Мишура!

– Наконец–то…Слава Богу! А поблагодарить за помощь, а?! – стоя в проеме, перед шкафом, иронизирую я.

Так и прошел еще один день, то гирлянду, то еще что–то, какой–то умник, чьего имени я не знаю, стащил контрабас и вернул его спустя час, но только с порванной струной, вот ведь вандал! На ум пришло – почему бы и не пройтись до нашего зала, поглядеть, как выглядит местная самодеятельность…еще раз.

Иду я уверенной походкой, руки в карманах, грудь колесом и задрав нос, играя роль высокопоставленного человека, например сенатора, или даже губернатора штата. А мимо меня проносятся дети, кто–то, как скалы сквозь волну, проходят сквозь мои плечи, а некоторые – сквозь всего меня. Самым смешным было то, когда я раскинул руки, как было бы, если хочу кого–то заключить в объятия, и все сквозь меня проходят. До чего меня это забавит, иду и смеюсь, как сумасшедший.

Дверь зал была открыта наполовину, из образовавшейся расщелины бил свет и доходили какие–то разговоры и крики. На сцене стоял Уильям со своим листочком, тем, с которым он в последнее время ходил, не выпуская из рук. По ней он пытался что–то выговорить, периодически отрывая глаза от текста. Но когда он бросил лист со сцены, неуклюже пытаясь попасть на стоящий рядом стул, Родс начал свой «номер», если это можно так назвать. Насколько мне известно, по списку, который я прочитал еще вчера, его не было в числе участников рождественского мероприятия. Скорее, это был театральный кружок, в который ходил Уильям. Надо признать, весьма неплохо играет, сцены из Шекспира я всегда узнаю, подолгу читал томики творений английского драматурга, сначала старые, а потом новые, с хорошими обложками. Уверенная речь Родса даже меня чуть–чуть заворожила. Я даже присяду и посмотрю на этого…Гамлета.

– …Вот мерзость! Сад, заросший без прополки

Травою сорной, той, что отравляет

Природу…До чего доходит жизнь!

Двух месяцев не минуло, как умер…

И кто? Гиперион, богоподобный

В сравненьи с нынешним сатиром; мать