Амброзия

«Ну то-то. Сказочник блин.»

Дверь квартиры, открытая настежь соболезнующими, да так и оставленная, вжалась в стену и жалобно заскрипела. Выносили гроб. Теща, с сурово сдвинутыми бровями даже в смерти, блеклыми щеками и повязанным по-деревенски платком, которых сроду не носила, поплыла вниз по лестнице, величавая и монументальная. Мужики торопливо домусолили бычки и спустились следом.

Гроб уже стоял внизу у подъезда на двух табуретках, чтобы соседи и все прочие, не планирующие ехать на кладбище, могли попрощаться. Какие-то тетки, притворно сокрушаясь, по очереди подходили поглазеть на покойницу и сложить свои гвоздички в гроб. Одна из них, трагически вздыхая, как раз потянулась чмокнуть усопшую в лоб, как покойница вдруг громко чихнула. При этом вишневая косточка из варенья, которой Алевтина Ивановна и подавилась насмерть, поедая собственноручно приготовленные блинчики, вылетела изо рта и, с силой стукнув по лбу скорбящую, прыгнула в сторону. Покойница открыла глаза и в полном недоумении уставилась на нависшее над ней лицо.

Лицо отчего-то покрылось смертельной бледностью, местами с зеленцой, открыло напомаженный узкий рот, с жадностью хватая воздух, потом закатило глаза и повалилось куда вбок, шумно всхлипнув. Над Алевтиной Ивановной засияло небо, пока еще голубое и ясное, но с низко скользящими ласточками. «К дождю,» – подумала она и только чуть погодя сообразила. – «Я что, на улице лежу? Почему это, собственно?» Попытавшись встать, Алевтина Ивановна обнаружила, что локти упираются во что тесное и неудобное. Ухватившись за это что-то ладонями, она села в гробу и с недоумением обвела глазами собравшуюся вокруг толпу. Толпа, в свою очередь, ахнула и в едином порыве отпрянула назад со смесью ужаса и изумления на лицах. Скорбные гвоздики посыпались на асфальт. Алевтина Ивановна оглядела себя и вдруг все поняла.

«Это чего же? Чего же это такое делается? Вы что удумали, ироды? Живого человека хоронить?»

«Это ты, нехристь, закопать меня решил? Я вот тебе сейчас, собака,» – нащупав гневным взглядом обмершего зятя, грозно пообещала она и неловко принялась выбираться из гроба. Шаткая конструкция из ящика и двух табуретов, не рассчитанная на столь беспокойных покойников, повалилась на бок и мнимоусопшая вывалилась на лежащую без чувств на асфальте соболезнующую. Сверху ее накрыл, зловеще громыхнув, перевернувшийся гроб.

Толпа, истошно взвизгнув, начала стремительно растекаться в разные стороны.

«Мама?» – робко спросила Севина супруга, не решаясь подойти.

«Да вы очумели совсем?» – копошилась Алевтина Ивановна. – «Помоги мне, дура!»

Женщина послушно бросилась поднимать мать. Это совершенно точно была она, в здравом уме и твердой памяти.

Всеволод и Василий с места происшествия позорно бежали вместе с толпой.

***

Алевтина Ивановна негодовала уже битый час и не могла угомониться. Шутка ли, чуть не похоронили! Ну и родственнички, будь они не ладны!

«Как так можно было ошибиться? Уму непостижимо! Живого человека зарыть собирались,» – бушевала она. Воображение ее живо нарисовало в голове картину как приходит она в себя на двухметровой глубине в полной темноте и начинает колотить в забитую и насмерть присыпанную землей крышку гроба. Тут ее обуял такой ужас, что Алевтина Ивановна стремительно отогнала от себя жуткое видение и принялась ругаться с удвоенной силой.

«Но ведь врач сказал …,» – робко пыталась оправдаться дочь.

В этот момент позвонили в дверь.

«Где больная?» – устало осведомились приехавшие на скорой помощи медики, сторонкой обходя стоящий в коридоре гроб. Что с ним делать, еще предстояло решить.

«Какая больная? Это я больная?» – громко возмутилась воскресшая. – «Я Вас всех переживу.»

«Понимаете, мама немного не в себе. Мы ее сегодня хоронить должны были. А у нее давление и …,» – лепетала несчастная женщина.

«Про хоронить не понял. А Вы сами то себя хорошо чувствуете? Присядьте-ка на стул. Настя, измерьте давление,» – скомандовал фельдшер.

«Это мне надо давление мерить,» – оповестила врачей выпавшая на минутку из центра внимания недоусопшая. – «Это я тут пострадавшая. Чуть не похоронили заживо.»

«И Вы присаживайтесь,» – миролюбиво предложил фельдшер. – «Всем все измерим, всех похороним и дальше поедем.»

Последняя фраза явно была лишней. Алевтина Ивановна взорвалась: «Шуточки шутить изволите? Такой вот – юморист хренов меня мертвой и признал.»

«Николай Петрович, 180*140. Нитратиков?» – перебила ее мед. сестра. Фельдшер на секунду отвлекся: «Да, да, конечно.»

«Я с тобой разговариваю,» – взвыла воскресшая и вцепилась двумя руками в белый халат медика, мощным рывком отодрав пуговицу на груди.

Через полчаса от дома отъезжало уже две машины скорой помощи. Одна увозила Севину супругу с гипертоническим кризом, вторая – Алевтину Ивановну, накачанную успокоительным по самую макушку, с нервным срывом. Шутка ли, пережить воскрешение? Тут у любого крышу снесет.

***

Николай Петрович и Нина за полгода совместной работы начали понимать друг друга с полуслова.

Николай к своей работе относился философски, приобретя с годами свойственный медикам цинизм и специфическое чувство юмора. Отработав суточную смену (добросовестно, но без фанатизма), отправлялся в деревню в 20-ти километрах от города, где имел дом-развалюшку, доставшуюся от бабушки. Дом он ремонтировал своими руками уже третий год, получая от процесса превеликое удовольствие. Заодно доводил до ума старый сад и облагораживал участок. Многие яблони он помнил еще ребенком, поэтому срубить их рука не поднималась. Женат Николай Петрович в свои сорок лет никогда не был, а потому имел редкую для взрослого мужчины возможность своим свободным временем, как, впрочем, и финансами, располагать по собственному усмотрению. Сухощавый, жилистый, с отчетливой проплешиной на макушке, едкий в своей иронии, точно соляная кислота, если его задеть, и невозмутимый, будто стоячее болото, ежели не трогать, Николай никогда не был душой компании, скорее тем хозяйственным парнем, который озаботится закуской к столу.

Определенный уровень черствости и пофигизма для медика вообще предмет первой необходимости. Что-то вроде панциря для черепахи. Невозможно сопереживать и сочувствовать пациентам в режиме сутки через трое или по любому другому графику. Так и с ума сойти недолго. Цинизм – просто защитная реакция организма. После двенадцати лет работы на скорой ничего уже Николай Петровича не удивляло. Насмотрелся всякого. Упахавшихся на дачах до потери пульса пенсионеров, в любое другое время, кроме летнего сезона, мнящими себя глубокими инвалидами; безмятежно спящих на лавочках бомжей и алкашей, которым сердобольные прохожие вызвали скорую (матерятся они знатно, когда их пытаются разбудить и куда то уволочь); пулей выскакивающих на свет божий младенцев, если их мамаши припозднились с вызовом скорой; месиво из костей, мозгов и мяса, в которое превращаются головы и тела отчаянных мотоциклистов, попавших в дорожно-транспортные происшествия.

Работа Николая устраивала. Сутки через трое или двое и отпуск 45 дней оставляли время для жизни. С пациентами он предпочитал не спорить. Если скандальная бабулька, вызвавшая бригаду с температурой 37,5 и небольшим кашлем, требовала поставить какой-нибудь укол, то он и ставил. Какой-нибудь. Это было проще, чем отписываться и оправдываться после с азартом накатанной пациенткой жалобы.

«Ну что, Нина, успеем перекусить, пока вызовов нет?» – спросил он после успешной доставки то ли умершей, то ли воскресшей пациентки в больницу.

«Хорошо бы,» – вздохнула та. Последние восемь месяцев Нина пребывала в статусе разведенки с прицепом и на скорую подалась не от хорошей жизни. Мечтала она, когда дочка подрастет и перестанет болеть в режиме неделя через две, отправиться на заработки в Москву. Платили там на скорой в разы больше, а работа – та же самая. А что придется по два часа на электричке туда-сюда мотаться, так это ничего. Справится. Многие так работают. На сильное мужское плечо она уже не надеялась. Поначалу казалось, что бывший муж, скандальный развод с которым с дележом гнутых ложек и застиранных половичков, выработал у нее стойкую аллергию ко всему мужскому полу скопом. Но по мере того, как эйфория обретенной свободы улетучивалась, Нина грустнела. Ей почти тридцатник. Кому она нужна с ребенком на шее? Какие у нее перспективы, кроме как пахать, словно ломовая лошадь до пенсии? Да никаких, собственно. Хорошо хоть профессия есть.

«Твою ж мать!» – резко ударил по тормозам водитель Костик. «Соболь» нырнул носом вниз и остановился.

«Задавили?» – охнула Нина.

«Если нет, я его сейчас додавлю,» – сурово пообещал Костик, вываливаясь из машины. – «Будет знать, как под машины кидаться. Суицидник.»

«Нина, останься в машине. Чую, опять псих. Нам на них сегодня везет,» – предложил Николай Петрович. Последняя пациентка, в запале дравшая пуговицы халата, была свежа в памяти. Но она не усидела, выскочила следом.

На капоте машины, обнимая его двумя широко раскинутыми руками, заливался горючими слезами мужик. Второй, испуганный и растерянный, стоял рядом. Оба средних лет, побитые молью, ханурики, одним словом. Слова Николая, похоже, оказались пророческими. Рыдающий точно был не в себе, потому что нес сущую околесицу: «Я не хотел. У-у-у. Уйди, Васька. Я только подумал. Я совсем не думал. А она …, а я … . Заберите меня в психушку. Там мне и место.» Сивушный выхлоп от страдальца был таким, что сшибал с ног. Второй пытался стащить его с капота, но как-то нерешительно, словно раздумывая: «А стоит ли?»

Костик одним махом сдернул пьяницу с капота и швырнул в траву на обочине. После чего принялся деловито осматривать автомобиль. Николай Петрович потоптался в раздумьях, потом вздохнул и присел рядом со страдальцем: «Вы пострадали? Что болит?» Не оставлять же было бедолагу в таком состоянии. Он мог броситься под следующую машину и куда менее удачно.

«У него душа болит,» – пафосно пояснил второй мужик.

«Нина, давай успокоим товарища. Принеси-ка чемоданчик,» – скомандовал фельдшер.

Минут через пятнадцать клиент затих и сел на травке. Осмысленности в его взгляде было не больше, чем у стухшей селедки, но и суицидных порывов не наблюдалось.

«Где товарищ живет?» – спросил Николай Петрович у Василия. – «Ну надо же, опять этот дом. Грузитесь, подкинем.»

«Вот еще,» – недовольно бурчал Костик. – «Может этим алкашам еще цветомузыку включить? У нас, вон, следующий вызов. Семейный мордобой. Менты вызвали.»

«Ничего успеем. Это совсем рядом,» – примирительно заметил Николай Петрович. Больше всего обрадовался почему-то Василий: «Вот и хорошо, вот и славненько. А то я уже совсем испугался. Спасибочки Вам, товарищ доктор. Чтобы Вас жена дома не пилила. А Вам, девушка, мужа хорошего.»

Нина прыснула в кулак, Николай с силой захлопнул дверь за высадившимися пассажирами, Костик аккуратно выруливал с хорошо знакомого двора, усыпанного подавленными гвоздиками.

«Этот дом, как Бермудский треугольник,» – заметил Николай. – «Целый день вокруг кружим, выбраться не можем.»

«Какая у него улыбка красивая,» – неожиданно заметила Нина. – «И добрая. Сразу видно милый, интеллигентный человек. Такой подлянки не сделает и ложки делить не будет.» Опять вспомнился не к ночи будь упомянутым бывший муж.

«Почему я раньше не обращала на него внимания?» – присматривалась к напарнику девушка, точно видела его впервые. – «Он ведь не женат. И кажется, никогда не был. Вот же я лохушка! Не накрашена даже. И у волос корни давно отросли.»

Не переставая мысленно ругать себя, Нина предложила: «Может быть перекусим, пока едем? У меня сегодня пирожки домашние с яблоками. Попробуете?»