У. Рассказы и повести

– Она крепкая? – поинтересовался я, нависая над прилавком.

Девушка замерла на секунду, покосилась на меня и опять кивнула.

Больше спрашивать было не о чем. Надо было решаться. Но я медлил, переминался с ноги на ногу, скользя взглядом по отверткам, выключателям, розеткам, лампочкам…

– Мужчина, через пять минут я закрываюсь на учет, – нетерпеливо произнесла продавщица.

– Пожалуй, я лучше в другой раз загляну, – сказал я, отрываясь от прилавка.

– Вам видней, – девушка пожала плечами, склонилась над кассой, в которой что-то щелкнуло, захрустело, и толчками полезла чековая лента, сворачиваясь в рулон.

«Неужели мне больше нечего желать? – думал я, бредя к выходу.– Неужели все кончено?» И вдруг, увидев в газетном киоске бульварное чтиво, я вспомнил о своей мечте. Мечте, которая не давала мне покоя долгие годы. Я схватил газету «Из первых рук», нашел рубрику «Сдаю», зажмурился и ткнул наугад пальцем.

4

Уверен, если бы я задался целью отыскать именно такую квартиру, никогда б не нашел… Дом был старый, кирпичный, располагался в самом центре города. Я долго ходил по квартире, из комнаты в комнату, пытаясь понять: в чем подвох? Почему хозяйка почти за даром сдает свои хоромы? Из окна гостиной можно было увидеть алые плакаты цирка, а за шторками на кухне прятался куб Сбербанка.

– Вам, Елизавета Дмитриевна, наверное, очень деньги нужны? – осторожно предположил я, глядя на полную пожилую женщину: белесое морщинистое лицо, мешковатое платье-туника.

– Что Вам еще показать? – хозяйка нахмурилась и резко задернула шторку на окне.

Из конторы я уволился. А жене сказал, что уезжаю в командировку.

– И надолго? – тихо спросила она, скрестив руки на груди и наблюдая, как я торопливо набиваю дорожную холщовую сумку вещами.

– Тебе-то что? – не глядя на жену, бросил я.

– Все-таки… – она, покраснев, запнулась и убежала на кухню.

– Я ушел! – крикнул с порога, и мне в ответ прозвенела то ли тарелка, то ли чашка, разбившись о стену.

И вот я брожу по своей новой берлоге, пытаясь привыкнуть к обстановке и сдружиться с тенями, запахами, звуками… В коридоре, напротив друг друга, висят два зеркала. То, что поменьше – овальное, очень старое. Узор на рамке этого зеркала представляет собой сплетение темно-коричневых цветов и веточек. Другое – прямоугольное, большое – разметалось на задней стенке шкафа, к зеркалу крепятся полочки, на которых лежат расчески, ручки, заколки, старые квитанции. Я стал всматриваться в эту зеркальную стену в глубине шкафа и увидел там бесконечное количество овальных зеркал; они подобно бусинам нанизывались друг на друга. Я попытался разглядеть самое последнее, крайнее отражение, или то отражение, которое обманчиво я посчитал за таковое. Это было то же самое, как смотреть в бездонную пропасть. У меня закружилась голова, я отступил от зеркала. По спине пробежал холодок, – я вдруг понял, о чем будет мой роман.

Все просто… Писатель пишет роман о писателе, который в свою очередь тоже пытается написать роман о писателе и так далее, до бесконечности. Дело оставалось за малым: найти стоящую историю, представить, что произошло с этим писателем. Но ничего интересного вспомнить я не мог, сочинить – тем более.

Я сидел на кухне и растерянно смотрел на белый лист, расстилавшийся передо мной. Но на нем ничего не разглядеть. Событийная канва романа ускользала, тонула в белой мгле.

К тому же что-то все время мешало сосредоточиться, угнетало. Я чувствовал себя несчастным аллергиком, который не в силах понять, что именно в окружающей обстановке вызывает у него мучительный зуд и асфиксию. Или вспомним про мелкий камешек, застрявший в ботинке; в дневной спешке этот камешек даже не заметишь, а когда придешь домой и снимешь ботинок, то увидишь, что в кровь разодрал ступню… Так что же меня так раздражало: клетчатая клеенка на столе, куб Сбербанка за окном, гудение холодильника, уличная сутолока, запах квашеной капусты?

…Был этот шум не то, чтобы очень громким, но настолько назойливым и липким, что к нему поневоле начнешь прислушиваться. Своими особыми обертонами он больше смахивал на голос человека, чем на шум унитазного бачка, пропускавшего воду. Словно кто-то пьяный вдрызг закрылся в туалете и разговаривал сам с собою… Такое странное впечатление, наверное, создается из-за своеобразной акустики в туалете. Там очень высокие потолки, ржавые трубы тянутся вверх, в сумрак и пропадают в черном провале, занавешенном паутиной.

Пытался не замечать бормотание У, так я окрестил забулдыгу-невидимку, застрявшего в туалете. Но это было уже невозможно. «У-у-у», – подвывали за спиной. Голодный, рокочущий голос подкрадывался, наваливался на меня и душил. Не выдержав, я выскочил из квартиры, чтобы успокоиться.

5

Я шел в одно одичалое кафе, которое пряталось в тихом сквере между Драмтеатром и автобусной остановкой. По дороге я продолжал ломать голову над романом, пытаясь выудить из нее хоть какой-нибудь мало-мальски путный сюжет, хоть что-то придумать. Но все было тщетно… К тому же гулкий голос… Он крался за мной следом. Глухо рычал. Конечно, это шумела улица у меня за спиной. Но мне казалось, что это был именно У.

Когда я открывал тугую пластиковую дверь в кафе, этот голос оглушил, – У бросился на меня и вот-вот растопчет. Я машинально оглянулся, втянув голову в плечи… И в этот самый момент сталкиваюсь с Настей.

Ей было около 25. Она работала в этом кафе. Когда ее светло-серые глаза останавливались на мне, я чувствовал себя пралине, которое облили вишневым сиропом… Считая деньги, она смешно морщила лоб и как ребенок, шевелила пухлыми губами; а потом, кивнув головой (как бы приободряя саму себя) отдавала сдачу, и тогда ее пальцы скользили по моей ладони. Обычно она была одета в светло-голубой халатик… Но в тот вечер была не ее смена. Настя просто зашла навестить подругу и купить мороженое… И тут я налетаю на нее…

Стаканчик с мороженым падает под стол.

– Вечно я куда-нибудь вляпаюсь! – в сердцах говорит Настя, тщетно пытаясь салфеткой вытереть розовое пятнышко на черной полупрозрачной блузке.

– Сегодня вы вляпались в меня – я комкаю в руках салфетки, порываясь помочь Насте. Она отталкивает мою руку, исподлобья смотрит на меня, укоризненно качая головой, и вдруг улыбается.

В знак примирения я заказал мороженое. Больше всего ей нравилось шоколадное. Объевшись мороженым, мы решили покинуть отшельника «Роббинса» и переметнуться в другое кафе… допустим, выпить вина.

На улице возникло странное чувство, что все вокруг переменилось. Это меня озадачило. Вроде бы все оставалось, как прежде. И все же, что-то было не так… А потом вдруг до меня дошло: я больше не слышал мистера У. Его надоедливый голос потерялся среди других уличных голосов.

В кофейне мы пили белое вино с персиковым привкусом, смотрели музыкальный канал, задрав голову под потолок, хаяли всех исполнителей подряд.

– Какие же они все уроды! – фыркала Настя.

– Да, но зато они в телевизоре, а мы нет, – вяло возражал я ей.

– В них есть что-то клоунское, скоморошье, что-то от цирка-шапито.

– Клоуны-клоны – пробормотал я.

– И в тебе есть что-то от клоуна. Наверное, потому что слишком пытаешься понравиться… – она умела говорить гадости, мило улыбаясь, словно проверяя: насколько далеко я позволю ей зайти.

– Понравиться? Ну, если только тебе и только чуть-чуть… – я шутливо сблизил большой и указательный палец правой руки, показывая, насколько я, хотел бы ей понравиться.

Я смотрел сквозь эту узкую щель между пальцами на ее припухшие губы, по которым она постоянно проводила кончиком языка (наверное, проверяя: не смазана ли помада). Она сказала, что ей надо припудрить носик. Когда она вставала, из-под джинсовых брючек сверкнула стразами очень узкая полоска черных трусиков.

Я понимал, что слишком тороплюсь и, скорее всего, все испорчу. Но я летел… Я стал уговаривать ее пойти ко мне.

– Тут совсем близко… На пол каких-нибудь часика – говорил я, думая про себя: «Идиот!»

– Ты что же вознамерился меня трахнуть? – насмешливо глядя на меня, спросила Настя.

– Нет, только посмотреть новую комедию – я окончательно смутился… У меня не было даже телевизора в берлоге.

– Ты и без комедии смешон, Саша, – она который раз за вечер назвала меня чужим именем.

Не знаю, кто это было, да и не очень то мне и хотелось знать. Чтобы не путаться я предложил ей называть меня по фамилии.

– Грибоедов… – задумчиво повторила за мной Настя, проводя кончиком языка по губам. – Наверное, тебя в школе дразнили Грибником или Грибоедом. У тебя действительно есть что-то общее с грибами. Такой же мягкий, вяловатый, безвкусный…

– Так мы идем или нет? – раздраженно спросил я, привставая с подушек.

– Не торопись, глупенький… – она положила свою теплую, влажную ладонь на мою руку. Глаза у Насти были грустные, с поволокой.

Самое примечательное, что Настя все-таки согласилась пойти ко мне на фильм. Перед этим она украдкой взглянула на часики и наверно решила, что все-таки может себе позволить немного расслабиться.

– Ну что ж веди меня, комедиант! – шутливо произнесла она.