У. Рассказы и повести

Но бледное лицо Насти, но темные вьющиеся локоны…

– Придется меня выслушать. Хотя, тебе все равно… – глаза Насти наполнились слезами, почернели.

– Зачем ты так? – мой голос дрогнул.

– Это какое-то наваждение. Я так больше не могу. – Настя всхлипнула.

Уж, не втрескалась ли она в меня? Сердце сжалось, кольнуло. Но нет. Настя говорила не обо мне.

– Они повсюду, – пожаловалась она. – Вот сегодня опять… Иду в магазин, хотела посмотреть что-нибудь на осень. А навстречу топает мужик в сапожищах, заросший, с удочкой, будь она проклята, наперевес… Я даже не знаю: он это, или не он, – она шмыгнула носом, глядя в потолок. – Просто эти рыбаки – они, как тараканы. Повсюду. А потом я почему-то подумала о тебе… Ну вот… Это все… – Настя вздохнула. – Прощай.

– Пойдем в комнату, – вырвалось у меня, я неловко обнял ее.

– Ру-ру-рукопись, – грозно прорычали за спиной.

Настя, светло улыбнувшись, покачала головой, ее прохладные пальцы скользнули по моей колючей щеке.

– Оставайся, – прошептал я, наклонив голову и прикрыв глаза, совсем как пес, которого приласкали.

– Прощай, – шепнула Настя и хлопнула дверью.

Я угрюмо смотрел на входную дверь и думал, что Настя стоит за ней, на площадке, – испытывает меня. Я нетерпеливо ждал звонка, прислушиваясь. Но не услышал ничего, кроме монотонного голоса из уборной. Тогда я открыл дверь, высунулся в зябкий мрак.

– Настя! – неуверенно окликнул я.

Никто не отозвался.

– У-у-у… – насмешливо выли за спиной.

12

Под самодовольное, бархатное урчание из уборной я лихорадочно, на одном дыхании прочитал рукопись и понял, что лучше этого не напишу. Даже стараться не стоит.

Роман создавался на автопилоте, в подвешенном состоянии. Я вылавливал из головы журчащие слова и переносил на бумагу. Вот что я скажу редактору литературного журнала… Но в прокуренном, пропахшем пивом и соленой рыбой закутке, где нахохлился в кресле, схватившись за углы стола, словно намереваясь перевернуть его, седовласый, мрачный мужчина, я стушевался, положил роман на край стола и пробормотал:

– Пожалуйста…

– Зачем? – раздраженно, почти не разжимая рта, бросил Петр Иванович Дымов и скрипнул кожаным темно-коричневым пиджаком. Обрюзгшее лицо скривилось, мутные тяжелые глаза окатили холодом.

Я рухнул на стул, услужливо подвернувшийся у стены.

– Зачем вы все это, – Дымов брезгливо покосился на роман, – сюда носите? Хотите публиковаться, так езжайте в столицу. А лучше издайтесь за собственный счет. Могу посоветовать типографию. Возьмут недорого. А? Как вам такой коленкор?

Я растерянно пожал плечами, не зная, что ответить.

Он откинулся в кресле и, глядя на растопыренные желтоватые пальцы, которые заелозили по столу, горько вздохнул:

– Эх, любезнейший. Вы даже не представляете, какую погань приходится читать. Мозг так скукоживается, что даже водка не помогает, – у него были короткие, будто обрубленные пальцы, рыжела поросль на фалангах. Эти обрубки шевелились рядом с моим романом. – Ужас и бред. А вы все пишите и пишите. Все несете и несете. Имя Вам – легион, – и возложил свою лапу на роман. В середине титульного листа, где фамилия автора и чуть ниже название романа, проступило жирное пятно.

В голове зашумело. Темень застелила глаза. Я вскочил и стал что-то высказывать Дымову. Может быть, даже кричать. Я не слышал сам себя. Словно в меня вселился У. И громыхает, ревет. Когда же У стих, я увидел совсем другого Дымова. Он съежился, осунулся, поскучнел. И даже кожаный пиджак почти перестал поскрипывать. Редактор тщательно вытер руки о газету и придвинул к себе роман, осторожно касаясь его кончиками пальцев, словно боясь обжечься.

– «Рыбак», значит, – Дымов задумчиво пошевелил пальцами.– Хм… А где же золотая рыбка? – брякнул он с усмешкой, но, заметив, как мое лицо исказилось, окончательно скис и торопливо сказал:

– Рыбак, так рыбак. Навевает Хемингуэя и так далее. Что ж, оставьте телефон.

«Поскорей бы…» – раздраженно думал я, раздвижным ключом пытаясь придушить У, который капризно шипел и плевался. Пусть мне скажут, что роман никуда не годится, и я отсюда тут же съеду. Поскорей бы расплеваться с отвратной мечтой. Так она меня тяготила. Я ждал, жаждал этого звонка. И в тоже время боялся. До тошноты. Боялся остаться ни с чем. Один на один с пустотой.

Прошло два мучительных дня. Звонок прогремел около семи вечера. Я замер в коридоре, сжимая в правой руке телефон, а в левой – плоскогубцы. В тот вечер У разбушевался.

– Вы превзошли себя, – ввинчивался в ухо колкий голос. – Вещица получилась занимательная. Но надо доработать.

– Слишком много лирических отступлений, – продолжил Дымов в кабинете, где на окне чахла герань, отравленная запахом воблы. Скрипел огрызок красного карандаша, торопливо помечая последние листы романа. – Зачем размазывать сопли? Вы же не барышня. – Дымов оторвался от романа и подмигнул. – Короче, надо заострить. Крепкой прозе – крепкую интригу. И никаких соплей. Вы согласны?

– Еще бы!

– Тогда дерзайте, – и налил в стакан пиво. Белая пена, взметнувшись вверх, переползла через край бокала и залила стол. – Теплое… – с улыбкой промурлыкал Дымов. – Ничего. Бывает, – схватил бокал и воскликнул. – За творчество!

13

Из редакции я выскочил ошеломленный. Закружился в толпе, собираясь с мыслями. Ведь думал, что скажут, чепуха, что пора повзрослеть. Но оказалось, что роман – ничего. Надо только заострить. Поверить в себя надо.

Я закрылся на кухне и, затаив дыхание, нырнул в роман. За дверью возмущенно шумел, бился, клокотал У. Я все глубже погружался в рукопись, тщательно взвешивая каждое слово, оценивая каждую фразу. Но зацепиться было не за что. Меня сковал страх, разобрали сомнения. Казалось: вычеркни я хоть одно слово, и весь роман тут же рассыплется, обрушится. Вот она – оборотная сторона автопилота. Пишешь, пишешь под чью-то диктовку, а потом либо сжечь, либо публиковать с пылу с жару.

Царапая глаза о синие от сумерек страницы, я думал: «Лучше бы не было романа. Одно мучение и только…»

Может быть, вот эту фразу… Я заносил над жертвой шариковую ручку. Но У угрожающе начинал рычать, и рука немела. Или хотя бы вот это слово… Но У рявкал за спиной, ввергая в ступор.

Я выскочил из-за стола, – табурет кувыркнулся ножками вверх, объявляя о капитуляции. Я бросился в туалет и перекрыл воду в стояке. Меня окатила удивительная тишина.

– Молчишь? – я с улыбкой глядел сверху вниз на оцепеневшего, поверженного У.– Молчишь, молчишь…

Тихо насвистывая что-то веселое, я вернулся за стол, схватил ручку и бесстрашно вычеркнул первую, попавшуюся на глаза фразу.

Вдруг на кухню просочился страшно знакомый голос. Я замер, прислушиваясь. Голос тихо-тихо подкрадывался… Этого не может быть. Все это нервы, хронический недосып. На самом деле нет никакого голоса. Уверял я себя, покрываясь холодной испариной… Но вот за спиной забурлили, заклокотали. И это было уже невозможно не услышать.

Накатила волна удушливого, тошного страха, выбросила в коридор, зашвырнула в уборную. Зажмурившись, я нащупал продолговатый, приплюснутый, покрытый холодной испариной кран. Повернул и выскочил наружу, споткнувшись о порог. Лишь в коридоре открыл глаза, передохнул.

Поворотом крана я вернулся из кошмара в рамки реальности, где У шумит лишь, когда открыт кран на стояке.

Я закрылся на кухне. Меня знобило. Слова наплывали друг на друга. Ни строчки не разобрать. Заметался по квартире, поеживаясь от гулкого грохота. Вдруг пронзила мысль: а если он смолкнет? Что тогда? Опять стояк перекрывать, чтобы все казалось логичным? Я остановился, вслушиваясь. И вот голос из уборной стал вроде бы слабеть, затихать… Задыхаясь, я выскочил из квартиры.

Я блуждал по улочкам, пытаясь оторваться от У. Хотел позвонить Насте, но забыл ее номер. Может, – жене? Но не мог вспомнить, как ее зовут. Тамара? Таня? Может быть, Марина? Я понял, что попал. Потерялся в эдаком зазеркалье. Предметы потеряли названия. Слова обессмыслились. И в этом обезличенном, безымянном мире за мною крался У. Играл со мной в кошки-мышки. То приближался, оглушая. То отбегал, затихая. Вот он опять набросился, хрипя и фыркая. Я укрылся от него в очередном магазинчике. В стеклянной витрине на черном бархате соблазнительно лежали золотые цепочки и кольца. Передо мною возникла девушка в оранжевой майке и деловито спросила:

– Вам помочь?

Взглянув на витрину, я увидел, что вместо золота там теперь теснится шеренга сотовых телефонов. Нет, спасибо. Впрочем, подскажите, как избавиться от У? Но не успел, – телефоны исчезли, запахло кофе, пряностями. Меня окружили шкатулки, бусы, трубки, кальяны. А в углу за тамтамами скалился божок из черного дерева, буравя звериным оком.

Потом я наткнулся на объявление. Уже изрядно потрепанное, оно висело на фонарном столбе, что рядом с автобусной остановкой. Чуть ниже сулили много денег и карьерный рост. Но работа на дому была мне не нужна. А вот насчет порчи и сглаза… Чем черт не шутит… И вот вы здесь.