У. Рассказы и повести

В общем, я так и не понял, почему она согласилась. Ведь упрашивал я ее так топорно, так неловко, что чем больше упрашивал, тем яснее осознавал, что она наверняка не согласится. И только из-за упрямства своего великого и продолжал упрашивать. Нет, это удивительно, почему она вот так вот быстро сдалась?

По дороге в берлогу я нес полную околесицу, совершенно отвязный бред. Я боялся, что если хоть на секунду остановлюсь, то Настя вдруг вспомнит о каком-нибудь важном, безотлагательном деле, развернется и уйдет… Настя шла, обхватив себя руками, поеживаясь (было по-вечернему зябко, к тому же стало накрапывать) и задумчиво улыбаясь, смотрела себе под ноги. Она, кажется, совершенно меня не слушала. Во всяком случае, я ее несколько раз о чем-то спрашивал, стараясь завлечь в пучину моего бреда, и она невпопад отвечала. «Да, конечно» – говорила она, или просто кивала. Между нами была какая-то недоговоренность, нервозное напряжение. Мы были похожи на двух злоумышленников, которые решились на преступление и теперь спешили, боясь передумать.

А в моем логове произошло вот что: меня растоптал гулкий, утробный голос. Звучал он до того глумливо, что всякое желание у меня пропало. Я, вымученно улыбаясь, смотрел на очаровательную Настю и с безысходной тоскою думал: зачем я ее сюда притащил! Может быть, наше пришествие в берлогу, громогласно озвученное глумом У, совпало для меня с протрезвлением. Так или иначе, но мне уже ничего не хотелось. А тут еще я стал опасаться, что Настя чего доброго решит остаться на ночь. А этого мне хотелось и того меньше.

А Настя ничего… Она, кажется, не очень-то и расстроилась, что у меня нет ни DVD, ни телевизора, ни гитары, ни даже FM – радио. В общем, ничего у меня не было. Все это ее даже позабавило. И, скорее всего, она ожидала нечто подобное. Удивил ее лишь масштаб моего вранья. Неприкрытая, так сказать, наглая ложь.

– Придется тебе самому меня развлекать! – всплеснув руками, сказала Настя и посмотрела на меня выжидающе, даже с вызовом.

Настя переменилась. Она стала капризной, взбалмошной. Она курила сигарету за сигаретой. Она требовала, чтобы я все время говорил, рассказывал ей «что-нибудь интересное». Потом перебивала меня с возгласом: «Ну и зануда же ты!» Я замолкал. Но через минуту она опять умоляла меня: «Только не молчи! Это невыносимо!» А еще через минуту она восклицала: «Ты невозможный человек!» – и размахивала сигаретой, роняя пепел на палас, на себя, на подлокотник кресла. И при этом обворожительно улыбалась, продолжая испытывать меня на прочность. А я делал все, что Настя требовала: говорил, молчал, курил, разливал шампанское в бокалы, опять говорил, – мысленно проклиная себя, ее, но особенно язвительного, ублюдочного У.

…Казалось, что она специально хочет все испортить. Каждым своим жестом, действием, высказанной ко мне претензией она как будто бы говорила: вот видишь, я какая, со мной лучше не связываться! К тому же все больше давил, напрягал шумливый, грохочущий голос. «Зачем все это? – растерянно спрашивал я себя. – Зачем эта Настя, эта квартира? Что я здесь делаю? Что я здесь забыл?»

И вот я стараюсь себя пересилить. Я целую Настю в шею, которая пахнет ванилью, в мягкий сливочный живот, трогаю ее маленькие мячики-груди, прижимаю к себе ее удобные бедра. Обнимая и целуя, я пытаюсь воскресить ту, прежнюю Настю, которую видел в «Баскин Роббинс» за прилавком. Ту веселую, наивную Настю. И, несмотря на стылый голос из туалета и сигаретный запах, мне, кажется, удается восстановить мягкий, пастельный образ мороженщицы. Но тут все окончательно рушится. Настя отталкивает меня, я открываю глаза и натыкаюсь на ее недоуменный, обиженный взгляд. Я пытаюсь ее поцеловать, но она отворачивается, кривя губы.

– Ты все время закрываешь глаза… Я тебе безразлична.

Тем временем моя рука скользит по ее животу, вниз…

– Не надо, – металлическим голосом произносит Настя и мотает головой.

Обескураженный, я валюсь на спину, заломив руки за голову.

– Стыдоба какая! – говорит Настя, растягивая слова. Она курит очередную сигарету, сбрасывая пепел в фужер, где на донышке плещется шампанское. – Ты не знаешь, кто я и чем живу. И что самое неприятное, совершенно не хочешь знать. Я для тебя всего лишь кусок мяса, который случайно подвернулся. Почему все мужики такие…

И тут же Настя начинает рассказывать о своем прежнем муже, тем самым, добивая меня.

Его звали Александр. Полный, кудрявый молодой человек с бакенбардами. Очень живой, душевный, все время шутил…

Он торговал свежемороженой рыбой. Мечтал накопить денег, эмигрировать на Мальдивы, купить яхту и рыбачить с утра до ночи. И вот он – на пол шага от своей мечты. Александр заключил крупный контракт. А потом, как всегда в таких случаях бывает, что-то не заладилось. Контрагенты обманули, секции с астраханской рыбой растаяли в воздухе… Александр стал приходить домой угрюмый и молчаливый.

Вскоре он и вовсе забросил бизнес. Пристрастился к рыбалке. Уйдет на озеро ранним утром и пропадает там до позднего вечера.

«Опомнись! Перестань заниматься чепухой!» – умоляла его Настя.

А он смотрел на нее стеклянным, мутным взглядом и цедил сквозь зубы: «Это не чепуха… Я так зарабатываю на жизнь».

– Странно все это было – Настя выдохнула в потолок синеватый дым. – Эти удочки, болотные сапоги, бушлат… Его словно заговорили… В конце – концов, я не выдержала, и когда он в очередной раз поперся на озеро, я собрала вещи и ушла.

Настя замолчала, прислушиваясь к шуму, доносившемуся из коридора.

– Как надрывается… Голосит прямо-таки… Сантехника что ли вызови, – она зевнула, выскользнула из-под пледа, зашуршала в сумраке, одеваясь.

У порога Настя обиженно выкрикнула:

– Можете меня не провожать, Грибоедов!

– Отлично… – пробормотал я, балансируя между бытием и забытьем. Но вот артиллерийской шрапнелью грохнула дверь и я, не удержавшись на невидимом канате, стал проваливаться в черную воронку…

Я услышал громкий, требовательный шепоток. Кто-то подкрадывался ко мне. «Наверное, Настя вернулась» – с досадой подумал я и с трудом разлепил глаза. Это была не Настя. Надо мной стояла, покачиваясь, высокая, как каланча, и очень худая незнакомка. Стало не по себе; я почувствовал, как стынет затылок.

Рассвет уже обжился в комнате, наполнив ее вещами и мебелью. Но лица незнакомки невозможно было разглядеть. Вся девушка была окутана струящейся сиреневой дымкой. Девушка пошатывалась и шептала что-то неразборчивое, то ли жалуясь, то ли рассказывая запутанную историю… И вдруг она стала заваливаться, падать на меня, издавая клокочущие, гортанные звуки. Я вскрикнул и приподнялся с дивана, окончательно пробудившись. Девушка тут же исчезла, растаяла в воздухе.

Огляделся. Было раннее, водянистое утро. Сердце пыталось выпрыгнуть из груди. И где-то очень далеко, за тысячи километров от меня, насмешливо клокотал У.

6

…В десять утра, прервав мои мучительные размышления над романом, в квартиру завалился сантехник с черным потертым дипломатом. Не разуваясь и разнося повсюду запах перегара, он протопал в туалет и радостно спросил:

– Ну и что у нас здесь?

Аккуратные черные усики придавали Василию сходство с известным голливудским актером. Мне чем-то сразу стал неприятен этот молодой мужчина с добродушным щенячьим взглядом. И дело было не столько в его приподнятом состоянии. Не так уж он был и пьян, чтобы встревожить, или вызвать к себе отвращение. Причина заключалась в чем-то другом. Так или иначе, мне захотелось поскорее от него избавиться. А тот, судя по всему, никуда не торопился.

– Между прочим, до Вас в этой квартире обитала одна молодая особа, – сняв крышку бачка, Василий осторожно прислонил ее к стене. После этого он извлек из дипломата разводной ключ и стал что-то подкручивать внутри бачка. – Девушка была похожа на баскетболистку и тоже жаловалась на унитаз. Она говорила, что этот шум по-настоящему ее пугал…

– Так что же там не так? – довольно грубо перебил я Василия и демонстративно зевнул.

– Между прочим, барышня эта была совсем не баскетболистка, – продолжил Василий, совершенно не обращая на мои слова внимания. – Она обучала студентов русской литературе и даже защитила диссертацию. Какие-то там тенденции в творчестве Ахматовой… Вы читали Ахматову?

– Не помню, – прислонившись к дверному косяку, процедил я. От сантехника исходила непонятная угроза. « Но этот парень даже мухи не сможет обидеть!» – мысленно уверял я себя, глядя на сгорбленную спину Василия. Я был сбит с толку: чем же он мне так насолил?

– Невыразимым горем звучала музыка в саду, – певучим голосом продекламировал Василий. – Невыразимое горе… – обернувшись и блаженно зажмурившись, повторил он. Вздохнул и опять погрузился в недра бачка. – Да… Такое не выдумаешь. Такое прокачивают через сердечный клапан и пишут собственной кровью.

– Может быть, хватит на сегодня лирических отступлений? – с глухим раздражением потребовал я. Но сантехник опять меня не услышал.

– А я ведь тоже балуюсь стихами, – Василий улыбнулся и подмигнул мне, как заговорщик заговорщику.

Внутри меня что-то оборвалось, и в голове зашумело, заклокотало.

– Иногда, знаете ли, нахлынет … – продолжал Василий. – Вот, например… Кап, кап… тяжкий удар. Рвет кран жизнь, словно нить…

– Что, в конце концов, произошло? – почти прокричал я.

Василий вытаращился на меня, хлопая длинными ресницами и подергивая черными усиками.

– С кем? С барышней что ли? – недоуменно переспросил он.

– Да причем здесь барышня! – меня передернуло. – Что случилось с этим… ну как его… – и тут я запнулся, стушевался, внезапно забыв, как называется то, что налаживал Василий. Такое со мной иногда случается, когда эмоции захлестывают. Впрочем, что греха таить, такое бывает и в спокойном, нормальном, так сказать, состоянии. Просто слово… Заурядное слово. Не имя актера, или название диковинного напитка, а вербальный ярлык обезличенной вещи вдруг вылетает из головы. Может быть, и писать то я начал только из-за того, чтобы преодолеть эти странные приступы забывчивости.

Василий, сжав в руке разводной ключ, боязливо уставился на меня, как на придурка, от которого можно ожидать всего.

– Ну, этот как его… мистер… – брякнул я и окончательно смутился, побагровел.

– Мистер? Какой еще такой мистер? – лицо Василия поглупело, вытянулось.

– Да не мистер… черт его возьми… а этот… – я отчаянным кивком указал на У.

– А-а, Вы об этом! Так бы сразу и сказали… – Василий, облегченно выдохнув, заулыбался; усики растянулись в тонкую черную черточку. – Это клапан полетел. Я, конечно, его подогнул, приладил. Но долго он не протянет, – констатировал Василий, убирая разводной ключ, кусачки, синюю изоленту, отвертку в дипломат. – Лучше купить новый. Хотя… – Василий задумчиво смолк, барабаня тонкими пальцами по вдавленной крышке дипломата.