Текущая литература

Текущая литература
Дмитрий Васильевич Аверкиев

«“Петербургскiя трущобы” им?ютъ огромный усп?хъ: вс? жаждутъ прочесть этотъ дивный романъ, записываются за нед?лю въ библiотекахъ; вс? наконецъ очарованы, восхищены. Въ одномъ с?ренькомъ листк? – названiя мы не приводимъ собственно потому, что оно нав?рно неизв?стно нашимъ читателямъ – объявлено даже, что романъ г. Крестовскаго произведенiе высоко-художественное и умретъ единственно вм?ст? съ русской литературой. Н?тъ сомн?нiя, что это похвала ужь черезъ-чуръ усердная и что русской литератур? не грозитъ опасность умирать въ подобномъ сообществ?. Но какъ-бы то ни было, романъ читается, приводитъ въ восхищенiе столичныхъ, губернскихъ и у?здныхъ барынь и барышень и ихъ чиновныхъ обожателей и законныхъ супруговъ. Все это показываетъ, что романъ г. В. Крестовскаго явленiе если не зам?чательное, то знаменательное…» Произведение дается в дореформенном алфавите.

Дмитрий Васильевич Аверкиев

Текущая литература

I. Всякому по плечу

По Сеньк? и шапка.

    Пословица.

Петербургскiя трущобы. Романъ въ шести частяхъ. Соч. В. В. Крестовскаго. Отеч. Зап. Х, ХI, 64 и I, II, III, 65.

«Петербургскiя трущобы» им?ютъ огромный усп?хъ: вс? жаждутъ прочесть этотъ дивный романъ, записываются за нед?лю въ библiотекахъ; вс? наконецъ очарованы, восхищены. Въ одномъ с?ренькомъ листк? – названiя мы не приводимъ собственно потому, что оно нав?рно неизв?стно нашимъ читателямъ – объявлено даже, что романъ г. Крестовскаго произведенiе высоко-художественное и умретъ единственно вм?ст? съ русской литературой. Н?тъ сомн?нiя, что это похвала ужь черезъ-чуръ усердная и что русской литератур? не грозитъ опасность умирать въ подобномъ сообществ?. Но какъ-бы то ни было, романъ читается, приводитъ въ восхищенiе столичныхъ, губернскихъ и у?здныхъ барынь и барышень и ихъ чиновныхъ обожателей и законныхъ супруговъ. Все это показываетъ, что романъ г. В. Крестовскаго явленiе если не зам?чательное, то знаменательное.

Что до насъ, то намъ вся д?ятельность г. В. Крестовскаго постоянно казалась весьма знаменательной. Сей писатель переживаетъ, такъ сказать, уже второй перiодъ своей славы; первый онъ заключилъ своими великол?пными «Испанскими мотивами», второй начался съ появленiемъ его новаго романа. Особенность г. В. Крестовскаго состоитъ въ томъ, что онъ договаривается до точки; онъ, такъ сказать, довершитель стремленiй бол?е мелкихъ литературныхъ талантовъ. Этимъ мы вовсе не хотимъ сказать, что у г. Крестовскаго талантъ крупнаго разбора; но согласитесь сами, что онъ см?л?е въ картинахъ, остроумн?е въ подробностяхъ, что его стихъ отличается изв?стной степенью бойкости и юркости, – ну, что вообще г. Крестовскiй зам?чательн?е напр. хоть г. Минаева. Пояснимъ. Первое – наши самонов?йшiе поэты стараются перехитрить другъ друга на счотъ ри?мъ: у кого почудн?е будутъ. И въ этомъ отношенiи никто не превзошолъ г. В. Крестовскаго:

Эта ножка, эта н?га
Ихъ пл?няла съ давнихъ поръ:
И одинъ былъ – грандъ Рiега.
А другой – торреадоръ.

Каковы ри?мы? Что передъ этимъ «Камбекъ» и «В?къ», «аховъ» и «Страховъ», «городовъ» и «стадовъ», «поля» и «Поля» и т. п.? Ничтожество изъ ничтожествъ. Второе, кто изъ сей плеяды поэтовъ не рисовалъ грязныхъ и сальныхъ картинъ (подъ маской обличенiя порока)? Но что значатъ вс? «Проказы чорта на жел?зной дорог?» передъ описанiемъ ч?мъ занимались монахини въ горячую андалузскую ночь, или передъ образомъ поэта, лобзающаго трупъ? Ровно ничего. Тамъ несм?лость и лживая маска обличенiя, зд?сь кр?пко, какъ помада Мусатова, бьющiй въ носъ ароматъ. Мы могли-бы продолжить это сравненiе, но полагаемъ, что и вышеприведенныхъ двухъ прим?ровъ совершенно достаточно. Читателю очевидно, какое глубокое уваженiе питаемъ мы къ высокохудожественнымъ (по выраженiю с?раго листка) произведенiямъ разбираемаго нами писателя.

Слава «Петербургскихъ трущобъ» далеко разнеслась за долго передъ появленiемъ этого драгоц?ннаго памятника русскаго слова. Если не ошибаемся, то еще года два тому назадъ было объявлено въ «Indеpendance Belge», что вотъ-молъ пишется такой романъ. Да не подумаютъ читатели, что предъидущими словами мы намекаемъ на пословицу: добрая слава лежитъ, а худая б?житъ. Н?тъ, мы просто напоминаемъ фактъ, который н?которые можетъ быть запамятовали. Дал?е, чтобъ познакомить публику съ своимъ новымъ произведенiемъ, грозный каратель пороковъ города св. Петра напечаталъ небольшой отрывокъ «Ерши». Отрывокъ этотъ заключалъ въ себ? описанiе н?котораго мошенническаго притона; описанiе хотя часто вн?шнее, но небезъинтересное. Особаго изученiя въ немъ не было видно, но весь отрывокъ былъ зам?тно отд?ланъ. Не скроемъ отъ читателя, что если мудреныя выраженiя мошенническаго жаргона и придавали всей картин? вн?шнiй колоритъ правды, то французская постройка сцены ясно обличала въ автор? неспособность уловить м?стныя черты и особенности, которыя в?роятно существуютъ-же. Ибо странно предположить, что петербуржскiе мошенники до того начитались французскихъ романовъ, что и жизнь свою устроили по плану этихъ произведенiй. Правда также, что и въ «Ершахъ» встр?чались подробности вовсе неинтересныя, и какъ-бы заимствованныя изъ какого-нибудь фельетона. Таковы напр, старый плутъ извощикъ, обучающiй молодого какъ надувать хозяина, или б?дный мужичокъ, который гнилой холстины отъ хорошей отличить не можетъ. Но у какого-же современнаго романиста не прорывается, хоть противъ воли, фельетонный пошибъ? У людей истинно-талантливыхъ онъ проглядываетъ, и частенько даже. Зач?мъ-же быть особенно взыскательнымъ къ г. Крестовскому?

Но правда, но точность наблюденiй, разв? это не достоинство? Что это за правда и что это за точность – читатель увидитъ дальше. Предварительно зам?тимъ, что авторы, громогласно и широков?щательно объявляющiе читателямъ, что ихъ сочиненiя суть плоды долгол?тнихъ изученiй и наблюденiй, поступали-бы гораздо умн?е, если-бы обращали вящее вниманiе на д?ловую сторону и не старались придавать своимъ зам?ткамъ объ изв?стномъ быт? лжехудожественную ворму. Н?тъ сомн?нiя, что всякiй д?льный, безхитростный разсказъ гораздо лучше плохого романа и найдетъ не меньшiй кругъ читателей. Но – увы! – авторы чаще разсуждаютъ иначе. Причина этому – недостаточное изученiе даннаго предмета, которое легко маскируется романическими украшенiями, и нел?пое желанiе заинтересовать читателя. Читатель все еще является этимъ господамъ въ вид? глупаго ребенка, котораго они и думаютъ пот?шать всевозможными нел?постями.

Изобилуетъ-ли романъ г. В. Крестовскаго этими украшенiями, или это хорошая д?льная книга? Съ какой точки смотр?ть на нее? Что хот?лъ сказать ею авторъ? По счастiю намъ не придется разрывать всей сорной кучи романа, чтобы отъискать исходную точку автора. Намъ не нужно даже ожидать конца романа. Предупредительный сочинитель в?роятно не над?ялся, что по прочтенiи всего произведенiя, его высокiя ц?ли станутъ ясны для читателя, а потому посп?шилъ въ конц? первой части объяснить свои возвышенныя нам?ренiя. И прекрасно. Мы станемъ смотр?ть на «Петербургскiя трущобы» именно съ той точки, съ какой угодно г. автору.

Эпиграфомъ къ слову «Отъ автора къ читателю» стоитъ сл?дующее: «Не тотъ циникъ, который (почему не кто?) указываетъ на язвы грызущiя общество; но тотъ циникъ, который, зам?чая эти язвы, часто даже прикасаясь къ нимъ, остается хладнокровнымъ ихъ зрителемъ». Очевидно, что въ первой половин? эпиграфа авторъ намекаетъ на себя, т. е. не желаетъ, чтобы его за циника приняли. Другого толкованiя эпиграфу дать нельзя. Зам?тимъ только, что опред?ленiе: кто есть циникъ, сд?лано не совс?мъ в?рно, ибо «указывать на язвы грызущiя общество» можно совершенно цинически, напр. можно любоваться картиной разврата собственнаго произведенiя. И этотъ посл?днiй цинизмъ горше перваго.

Авторъ дал?е разсказываетъ, что многiе его друзья и знакомые, которымъ онъ читалъ свое сочиненiе въ рукописи, неоднократно спрашивали его: «неужели все это такъ, все это правда?» Немудрено, что такой вопросъ придетъ въ голову и читателямъ, и вотъ авторъ для того, чтобы ув?рить его «точно-ли это правда», разсказываетъ о томъ, какъ онъ задумалъ писать свой романъ. Оказывается, что признанiе свое г. В. Крестовскiй почувствовалъ всл?дствiе того необыкновеннаго происшествiя, что «шесть л?тъ тому назадъ, въ 1858 г. на С?нной площади, ражiй мущина, повидимому отставной солдатъ, билъ полупьяную женщину». Это служитъ новымъ подтвержденiемъ той великой истины, что малыя причины производятъ великiя сл?дствiя. Г. В. Крестовскiй, всл?дствiе вышеописаннаго происшествiя, попалъ въ одинъ изъ «отвратительныхъ прiютовъ», гд? и узналъ урывками кое-что изъ жизни побитой женщины и ея товарокъ, но «черезъ (т. е. в?роятно сквозь) эти урывки для него <нрзб> драма: – такая драма, въ которой «за челов?ка страшно становилось».

Какъ челов?къ просв?щонный, г. Крестовскiй задалъ себ? н?сколько важныхъ вопросовъ (вопросовъ впрочемъ неновыхъ); эти вопросы привели его къ порицанiю «нашего общества, столь щедраго на филантропическiе возгласы, об?ды и теорiи». Порицанiе впрочемъ н?сколько странное въ устахъ почтеннаго автора, потому что пришедшiе ему въ голову вопросы составляютъ только бл?дный отголосокъ «филантропическихъ возгласовъ, об?довъ и теорiй». Авторъ сознается впрочемъ, что вопросы эти не онъ самъ выдумалъ, но онъ над?ется, что авось найдутся такiе читатели, которымъ «и въ голову они не приходили». Да ув?нчаются усп?хомъ сiи возвышенныя надежды.

Вопросы задалъ себ? г. В. Крестовскiй въ качеств? челов?ка просв?щоннаго: – въ качеств? челов?ка литературнаго, онъ тотчасъ-же принялся за писанье и окрестилъ свое произведенiе Содержанкой. Но путнаго, по сознанiю самаго сочинителя, ничего не вышло, хоть онъ работалъ съ жаромъ. Т?мъ не мен?е онъ тотчасъ задумалъ романъ изъ жизни, которой еще не зналъ, ибо урывки страшной драмы не составляютъ знанiя.

Это признанiе автора весьма характерно: онъ не потому началъ писать романъ, что у него накопились матерiалы, но потому началъ собирать матерiалы, что ему вздумалось написать романъ. И вотъ онъ началъ изучать петербуржскую жизнь и ея типы «съ т?хъ сторонъ, которыя оказывались пригодными, подходящими для его идеи». Какова собственно эта «его идея» авторъ, в?роятно по скромности, не упоминаетъ, но надо подозр?вать это идея – «написать романъ». Изв?стно всякому, что изученiе жизни только тогда удается, когда оно производится свободно, безъ всякой предвзятой мысли; что смыслъ жизни долженъ быть выведенъ изъ нея самой, и т. д. Но эти «идеи», какъ оказывается, были неизв?стны г. Крестовскому. И мы вовсе не удивляемся, что «черезъ н?сколько л?тъ ?сподвольныхъ наблюденiй», г. авторъ увид?лъ ясно то, «что трущобы кроются не исключительно около С?нной, что он? весьма многообразны, и поэтому далъ своему роману его настоящее названiе». Въ самомъ д?л?, какое великое открытiе! Оно равноц?нно изв?стнымъ выраженiямъ «везд? есть добрые и злые люди», или «и черезъ золото льются слезы», и т. п.

Да не подумаетъ читатель, что мы съ какой-нибудь задней мыслью останавливаемся такъ долго на посл?словiи къ первой части романа г. Крестовскаго. Все это совершенно необходимо, чтобы по достоинству оц?нить новое произведенiе болотной музы; если-бы мы слегка отнеслись къ нему, то насъ нав?рно-бы укорили въ легкомыслiи, пристрастiи и, чего добраго, даже въ зависти.

«Считаю долгомъ предварить:» – пов?ствуетъ дал?е авторъ – «романъ этотъ отнюдь не обличенiе, или памфлетъ на личности; нить разсказа и большая часть событiй и эпизодовъ суть д?ло вымысла. Т? матерiалы, которые давала мн? жизнь, то есть все что я вид?лъ и слышалъ, послужили для меня только матерiалами (а ч?мъ-же еще матерiалы могутъ быть?); совокупность отд?льныхъ явленiй и фактовъ – жизненныхъ, юридическихъ и иныхъ – дала мн? возможность сд?лать н?сколько типовъ. Я заботился только о томъ, чтобы въ этихъ картинахъ и типахъ была общая в?рность нашей жизни. На сколько-же усп?ю (очевидно романъ еще не конченъ) я сладить съ такою задачею – будетъ судить читающая масса и критика, если только она соблагоизволитъ отнестись къ моему роману критически, и т. д.

    (От. Зап. Х, 64, стр. 854 и 855).»

И такъ г. Крестовскiй поставилъ себ? задачею изобразить во всей ужасающей нагот? порокъ, б?дность и прочiя несовершенства петербуржской жизни и для этого вымыслилъ большую часть событiй. Онъ опасался, чтобъ его романъ не былъ памфлетомъ, или в?рн?е сплетней. Посмотримъ, н?тъ-ли въ немъ сплетней. Матерiалы послужили для него только матерiалами. Посмотримъ, какое зданiе онъ построилъ и что за матерiалы собралъ. Совокупность отд?льныхъ явленiй и фактовъ дала ему возможность сд?лать, какъ онъ выражается, н?сколько типовъ. Сд?лать очевидно по скромности употреблено вм?сто создать; скромность странная у господина, который зав?ряетъ, что въ его произведенiи есть типы. А что если при пров?рк? ихъ не окажется?

Кром? этихъ об?щанiй и хвастливыхъ зав?ренiй, выписанное нами м?сто зам?чательно какъ обращикъ того, какъ наши такъ-называвемые реалисты понимаютъ художественное д?ло. Первое – они совершенно отрицаютъ или по крайней м?р? отодвигаютъ на самый заднiй планъ внутреннюю художественную силу. У нихъ главнымъ являются не художественныя силы, не влад?нiе ими, – а собранные матерiалы. Какъ-бы чувствуя свое артистическое безсилiе, они упираютъ на то, что они наблюдали, изучали, раскапывали. Не въ наблюдаемомъ, а въ наблюдател? сила. По невол? вспомнишь восклицанiе Карляйля: «для Ньютона и ньютоновой собаки Даймонда – какiя дв? различныя вселенныя! а между т?мъ на с?тчатой оболочк? ихъ глазъ он? отражались совершенно одинаково, тожественно!» «Помилуйте, я вид?лъ это своими собственными глазами! я самъ это слышалъ!» – вотъ аргументы нов?йшаго реализма. Они забываютъ, что смотр?ть и вид?ть, слушать и слышать – дв? вещи разныя. Для васъ это простой обломокъ кости, такого-то вида, такой-то длины и толщины, а для Кювье эта кость – ключъ къ ц?лымъ исчезнувшимъ м?рамъ. Для васъ она им?етъ изв?стное протяженiе и изв?стный в?сь, и больше ничего, а для великаго натуралиста она им?етъ еще изв?стный смыслъ. Этого-то внутренняго пониманiя, этого проникновенiя въ смыслъ и не достаетъ нашимъ реалистамъ (художникамъ и философствующимъ – безъ различiя). Художникъ калькируетъ природу и удивляется, какъ см?ютъ находить, что его изображенiе непохоже. Онъ зам?тилъ вс? мелочи: какiе у челов?ка глаза, и что онъ ходитъ слегка, почти незам?тно, прихрамывая на л?вую ногу и даже крошечный шрамъ на два съ половиной пальца выше праваго глаза, и даже то, что третья снизу пуговица на сюртук? немного криво пришита, – и думаетъ, что этихъ мелочей достаточно, что онъ нарисовалъ челов?ка съ такимъ совершенствомъ, какого не знали старинные художники. И находятся поклонники такого безобразiя, ув?ряющiе, что они видятъ не пародiю, а живого челов?ка. Живой челов?къ, у котораго не достаетъ безд?лицы – «духа жива». Въ сущности такiя изображенiя представляютъ большiя безпорядочныя кучи, гд? напичкано великое множество всякихъ ненужныхъ мелочей и подробностей; и въ этой куч? копошится до устали художникъ-муравей, перебирая и переставляя свое достоянiе; ужь онъ и такъ, и сякъ хлопочетъ, – а куча т?мъ не мен?е остается все-таки одной безобразной кучей. Н?тъ ничего мудренаго, что такой художникъ эту кучу считаетъ самымъ главнымъ; онъ со вс?ми своими наблюденiями и изученiями совершенно поглощается ею. И выходитъ, что не онъ влад?етъ матерiаломъ, а матерiалъ имъ влад?етъ. Н?которые, кажется, до того умилились передъ этимъ псевдореалистическимъ направленiемъ, что стали представлять публик? сырой матерiалъ. И диви это д?лали-бы люди бездарные, – а то такiя сильныя дарованiя, какъ г. Писемскiй, какъ-бы умышленно унижаютъ себя до званiя собирателей анекдотовъ и печатаютъ «Русскихъ Лгуновъ»!

Всякiй истинный художникъ прежде всего стремится выразить самого себя, святую святыхъ своей души. Если внутри челов?ка н?тъ ничего, что-бы онъ могъ сказать другимъ людямъ, если въ немъ не сосредоточены силы, а напротивъ онъ самъ свое достоинство полагаетъ въ томъ, что въ состоянiи зам?тить мелочи, и одн? только мелочи, и ч?мъ больше, т?мъ лучше, – то лучше такому челов?ку оставить въ поко? искусство. Матерiалъ такъ ничтоженъ передъ т?мъ, что поэтъ создаетъ изъ него. Сравните трагедiю о Гамлет? съ разсказомъ Саксона Грамматика! Шекспиръ вид?лъ въ немъ то, что скрыто отъ другихъ, – но то, что онъ вид?лъ, теперь ясно и открыто и понятно для вс?хъ, потому что въ поэт? была сосредоточена эта великая сила прозр?вать въглубь, вид?ть сокровенный смыслъ, – сила, которой въ изв?стной степени одарены вс? люди. Оттого-то и дорогъ людямъ этотъ великiй провидецъ. Не долженъ-ли всякiй художникъ, какъ-бы малы ни были сравнительно его силы, стремиться къ этому? Не долженъ-ли онъ, способный нарисовать только жанръ, изв?стнаго (и сравнительно ограниченнаго) рода картину, руководиться т?мъ-же стремленiемъ?

И что-же мы видимъ? Это-то именно спасительное стремленiе и осуждается. Ц?нятся вн?шнiя, несущественныя достоинства. Ц?нится то, что ч?лов?къ смотр?лъ, а не то: какъ и что онъ вид?лъ и есть-ли въ немъ сила вид?ть что-нибудь кром? наружных очертанiй и наростовъ?

Всего забавн?е, когда подобные собиратели матерiаловъ вздумаютъ втиснуть ихъ въ художественную форму. Это въ род? геометрiй и химiй въ стихахъ. Выходитъ н?что весьма безобразное, такъ-же относящееся къ искусству, какъ нел?пость къ здравой иде?.

И вотъ передъ нами опять вопросъ: отчего эти господа пишутъ безобразные пов?сти и романы, а не хорошiя д?льныя книги? Отв?тъ, кажется, долженъ быть такой: оттого, что д?льную книгу написать такъ-же трудно, какъ и художественное произведенiе. Талантъ всегда нападаетъ на истинную дорогу, разъяснитъ себ? къ чему онъ способенъ, – но не то съ посредственностью, которая составляетъ зерно нашей текущей литературы. Она никакъ не ум?етъ опред?литься, найти, какъ говорится, востокъ (орiентироваться). Оттого, вм?сто д?льныхъ учебниковъ, мы видимъ такое множество популярныхъ книжонокъ, гд? разныя присказки и побасенки составляютъ самую существенную часть. Оттого наши кропотливые наблюдатели никакъ не могутъ просто записать своихъ наблюденiй, а хотятъ, въ что-бы то ни стало, сд?лать изъ накопившихся матерiаловъ типы. Но – увы! – чтобы создать типъ, надо прежде всего им?ть способность къ этому. Наши реалисты сл?дуютъ мудрому изреченiю: «чтобъ сд?лать штуфатъ изъ зайца, надо сперва его поймать», забывая, что можно поймать зайца, но т?мъ не мен?е не ум?ть сд?лать изъ него штуфата. Никакiя старанiя не помогутъ этому, сколько-бы вы «ни заботились о томъ, чтобъ въ картинахъ и типахъ была общая в?рность нашей жизни», – отъ одной этой заботы путнаго ничего не произойдетъ. Синица также весьма большiя старанiя прилагала зажечь море, – да не зажгла.

И это называется правдой, реализмомъ? Если въ этомъ правда, то т?, кто ум?етъ передразнивать п?нiе птицъ и жужжанiе осъ, – великiе художники. Петербургскiй чиновникъ надулъ у?здныхъ взяточниковъ, – какой водевильный сюжетъ! Гд? тутъ долгол?тнiя наблюденiя, изысканiя, желанiе изобразить этотъ случай именно такъ, какъ онъ произошолъ? И изъ этого выходитъ безсмертная комедiя. Все общество узнаетъ себя въ этой генiальной картин?, общество, жившее ложью, забывшее внутреннюю правду, – и это все заключается въ этомъ водевильномъ сюжет?. Птицы строятъ какой-то небывалый городъ: Облакокукушкинъ – (Нефелококсигiю) – и заран?е торжествуютъ свою поб?ду надъ безсмертными и смертными. Что за нел?пость! И въ этомъ произведенiи божественнаго Аристофана люди узнаютъ себя! Должно быть есть правда выше фотографической правды; должно быть истинный реализмъ состоитъ въ в?рности челов?ческой природ?, а не въ томъ, чтобы зам?тить сколько прыщей на лиц? у Петра ?едоровича. Правда, у васъ будетъ въ выигрыш? фактъ, что прыщей д?йствительно столько-то, но только этотъ фактъ и будетъ въ выигрыш?, а бол?е ничего.

Теперь мы пригласимъ читателя полюбоваться на этотъ новый реализмъ. Въ роман? г. Крестовскаго онъ доведенъ до точки, до nec plus ultra. Мы принуждены будемъ спуститься въ очень низменную сферу; мы должны будемъ принимать во вниманiе самыя пошлыя, обыденныя и затасканныя истины, которыя такъ называются собственно потому, что въ нихъ н?тъ никакой истины; мы будемъ свид?телями самыхъ грязныхъ картинъ.

Весь романъ г. Крестовскаго состоитъ изъ премудрыхъ разсказовъ о томъ, какъ д?вица разр?шилась отъ бремени, какъ пала честная женщина всл?дствiе прiема изв?стнаго состава въ чашк? кофе, какъ мужъ засталъ свою жену въ объятiяхъ управляющаго, какъ мошенники надули iезуита и т. п. Происшествiя, какъ видите, необыкновенныя. И разсказаны они также необыкновенно и съ великими претензiями. Мы сд?лаемъ н?сколько выписокъ.

Князь Шадурскiй застаетъ свою супругу съ любовникомъ. Сцена.

«Онъ (князь) позабылъ себя отъ б?шенства и вдругъ, въ отв?тъ на укоризненное восклицанiе княгини, раздался хлесткiй звукъ пощочины.

Княгиня взвизгнула и навзничь грохнулась на полъ.

Шадурскiй съ минуту постоялъ надъ нею, молча и холодно глядя на ея рыданiя, и тихо вышелъ изъ будуара.

Онъ уже усп?лъ овлад?ть собою.

– Сними съ меня эту перчатку! спокойно и твердо сказалъ онъ лакею, войдя въ кабинетъ свой.

Тотъ акуратно исполнилъ это экстраординарное приказанiе.

– Брось ее въ огонь! сказалъ онъ еще бол?е равнодушнымъ тономъ – и лайка тотчасъ-же затл?лась въ пламени камина.

Князь чувствовалъ, что онъ «разыгралъ хорошо», что онъ долженъ быть необыкновенно эфектенъ и величественъ въ эту минуту.

Жалкiй челов?чишко!.. онъ рисовался передъ самимъ собою своимъ quasi-байроновскимъ демонизмомъ!..

    (О. З. Х, 64, 829)».

Наше сожал?нiе не къ князю, а къ автору, который такъ «разыгралъ хорошо» эту сцену и в?роятно полагаетъ, что она необыкновенна эфектна и величественна. Выдумать такую нечелов?ческую сцену, сочинить небывалую нел?пость, разсказать все это торжественнымъ слогомъ, гд? каждое слово отчеканено, и рисоваться своей наблюдательностiю и изученiемъ передъ читателями, – вотъ по истин? вещь достойная сожал?нiя. Намъ особенно нравится это quasi-байроновское негодованiе на эту выдуманную самимъ авторомъ небылицу.

Перейдемъ къ воспитанiю. Д?ло идетъ о сын? вышеназванной четы.

«Однажды на дач?, онъ далъ пощочину ровеснику своему, сыну садовника, за то, что тотъ не см?лъ по его приказанiю выдернуть изъ грядки какое-то растенiе. Княгин? Татьян? Львовн? (матери) это показалось ужь слишкомъ, и она пожелала внушить своему сыну прим?ръ (прим?ръ не внушаютъ, а показываютъ) христiанскаго смиренiя.

– Проси у него прощенiя! сказала она ему, подозвавъ обоихъ.

– У кого? съ удивленiемъ спросилъ маленькiй князекъ.