Элизиум. Рассвет

– Чего? – не понял незнакомец.

– Where am I? – повторил Евгений.

Он вдруг понял самое важное. И это важное разразило его, как удар молнии в темя. С ним говорили по-русски!

Каким-то инстинктом Евгений тут же прикусил себе язык.

В дверь просунулось молодое обветренное лицо, с крупным носом.

– Лежит, глазами хлопает! – умильно промолвил железнозубый, указав на Евгения. – Ну че? Как вас? Шпрехен дойч?

– No, – выдохнул Евгений.

– Ты, дядь, лежи, не вставай! – весело сказал молодой матрос. – Это… в общем и целом… отдыхай пока! Щас капитан к тебе придет!

– Два дня продрых! – восхищенно усмехнулся старший, когда они уже скрылись за дверью.

Слабость и муторность сняло, как рукой.

«На каком языке я сказал первую фразу?» – тревожно подумал Евгений. – «На английском? Да-да-да… Все по-английски! А если я говорил по-русски в бреду?»

Он почуял сгущающийся страх.

Евгений уже позабыл, как сильно привык бояться соотечественников – тех, что в тельняшках. Не за то, что они сделают с ним что-то дурное (может, и ничего не сделают). Не потому что они плохие. Не за что-то конкретное. А просто… Как горожанин, попав в деревню, пугается до смерти бредущего навстречу быка.

Он помнил, что не имел при себе ни единого свидетельства, кто он такой на самом деле. Его документы, роман и прочие вещи остались в багаже. Возможно, Борис и Гроувс спасли их…

«Кстати! Где они сейчас? Живы ли?»

– Джек Саммер, – тихо сказал себе Евгений. – Теперь я Джек Саммер. И больше никто!

Он сел на кровати и закрыл лицо ладонями. Почувствовал, что небрит.

Начиналась какая-то новая глава… К которой он не был готов.

Ему хотелось только одного: укрыться где-то и спокойно дотянуть там до конца своих дней, каким бы скорым и мрачным он ни был.

Перед глазами стояло пережитое.

Евгений смахнул набежавшие слезы. Проклял шепотом всех, кого мог, и, от нечего делать, стал разглядывать потеки ржавчины, ползущие по металлической стене.

Шаги. Голоса. В каюту вошли семеро: уже знакомая парочка, еще двое матросов и трое офицеров, в мятых, расстегнутых кителях.

Таких апатично-серых, несмотря на тропический загар, сухих физиономий и блеклых, словно паутиной затянутых, глаз Евгений не видел уже очень давно.

Глядящий из-под козырька, с внушительной кокардой, грузный лысый капитан вынул папиросу из пожухлых усов и что-то буркнул нижестоящему.

– Велком ту… сухогруз «Моржовец»! – торжественно произнес тот, скалясь редкозубой улыбкой. – Гау ар ю?

Евгений промямлил:

– I’m fine.

– Вот из ёр нэм?

Евгений помянул своего героя.

– Вхер ар ю…

Товарищи разом сглотнули смешки, почуяв что-то фонетически близкое.

– Вхер ар ю фром?

Евгений принялся врать.

После того, как собеседник, не достроив слишком сложное предложение, запутался в порядке слов, настал долгожданный перерыв. Евгений попросил воды.

– Нам его че, в Америку везти? – хмыкнул капитан, указав тлеющим окурком на Евгения.

– Никак нет, Иван Григорич, – усмехнулся тот, который, кажется, был старпом.

– Или в Ленинград?

Капитан лукаво подмигнул, и Евгению на миг почудилось, что он все про него понял.

Но никаких страшных вопросов на русском не последовало, и сердце отпустило.

– Пусть этот мисьтер поспит еще. Ему щас лежать и пить надо! Потом Блохин его осмотрит. Если вечером оклемается, экскурсию ему проведем, – авторитетно распорядился капитан.

– Слип, мисьтер! Слип энд дриньк! Вери импортант! – поддакнул горе-переводчик.

Уснуть Евгений больше не смог.

Через пару часов к нему зашел врач. Смерил температуру, послушал сердце и, дав, на всякий случай, какой-то настойки, предложил сходить, помыться.

Евгений впервые увидел свою, уже давно высохшую, просоленную насквозь одежду.

В душевой (хоть вместо душа был просто бак с ковшом) на него из зеркала уставился краснолицый, осунувшийся некто, с пятнами седины в волосах и нездоровыми, заплывшими, полными старческой тоски глазами.

«Я выжатая тряпка…» – подумал Евгений. – «Что и кому от меня еще может быть нужно?»

«Моржовец» был сер и не нов, как и положено советскому кораблю. Евгению показали палубу, столовую, машинное отделение и даже капитанский мостик и радиорубку, со всеми приборами. Накормили, щедро промасленной, гречневой кашей.

– Ишь, жрет, буржуй! – фыркнул в усы Иван Григорич и обратился к переводчику:

– Ты ему скажи, мол, так и так, устриц в белом соусе у нас тут нету. А то щас закатит…

– Гуд, мисьтер, гуд! Ви хав нот… нот гуд американс фуд! Онли дис! – вкрадчиво-тихим тоном сказал переводчик (видимо, чтобы капитан не заметил неточности перевода).