Кремовый ручей

– Ну да, здесь основной вид досуга для мужиков – охота. В зимний сезон без снегохода далеко не уедешь, не поохотишься. А сопку Михаила хотят сделать закрытой, потому что она травмоопасная, скалистая и крутая очень местами. Раньше там стояла станция тропосферной связи. Огромные щиты такие. Она в советские годы обеспечивала связь с труднодоступными регионами страны – с Чукоткой, и с другими. Щиты спилили не так давно, но там до сих пор находятся заброшенные бараки со всякой аппаратурой и прочим. Вот там же и базу горнолыжную построили, но сейчас хотят закрыть.

– Лишают и без того не разнообразных развлечений.

– Это точно.

– Ещё насчёт дома культуры хотел спросить. Там мероприятия какие-то проходят?

– Конечно. У нас свой камерный оркестр был. Правда, его уже вроде нет. А так, и звёзды эстрады приезжают.

– Ого, это кто же, например?

– Ну… – задумался парень, – Дима Билан, например. Только он и не выступал почти что. Напился тут, да поехал. А так, часто бывает, что выступают не в ДК. Если большие праздники, то сцену строят прямо на площади перед ДК. Да её вот и сейчас ставят, – кивнул он в окно. – Из железных балок городят, вон.

Тут в кабинет зашёл мой товарищ и сказал, что мы выезжаем сегодня. Этой новости мы уже ждали несколько дней, и она не заставила нас медлить. Пора собираться в дорогу. Какую-то часть пути нам предстояло преодолеть на буханке, и затем продолжить свою поездку на гусеничном вездеходе. Мы вернулись в гараж и стали под завязку набивать УАЗ полевым барахлом: брезентовые палатки с каркасом, кое-что из провизии, выданные костюмы, пуховики, штаны и сапоги, да ещё и личные вещи. Весь этот скарб заполнил пространство небольшого микроавтобуса примерно на три четверти от его объёма. Оставшуюся четверть машины заполнили мы – пять человек. Нам с силой пришлось запихнуться сверху на мягкие вещи, сгорбившись под сводом низкого потолка, словно шпроты в банке. Даже дышать трудно. Следом за нами в гараж приехал и Лебедев, который лично поедет провожать нас в поля. Он полностью занял собой единственное оставшееся впереди, рядом с водителем, место. Участок называется Золотогорье, и находится он примерно в семидесяти километрах севернее Анадыря, по ту сторону лимана.

Пустынный причал. Дует ветер, и чайки парят над волнами. Мы уже около получаса сидим здесь в ожидании своего парома. Первый паром причалил к берегу как раз к моменту нашего приезда. Он был мал, на два-три легковых автомобиля. Шелестя массивными цепями, на галечный берег медленно опустились горизонтальные ворота и по ним выехали две легковые машины. Лебедев прошёл на корабль, переговорил с машинистом. Через пару минут он вышел, раздраженно развёл руками и крикнул:

– Паром не тот! Прозевали мы свой, уплыл!

Начальник стал оживлённо спорить с водителем, кому-то звонить. Затем они сели в буханку и уехали, предупредив нас о том, что скоро вернутся. Ожидание не тяготило. Мы сфотографировались на фоне голубых спокойных волн и зеленых холмов противоположного берега, полазили по палубам забытых ржавых посудин, наблюдали за плескающимися у берега белыми спинами и хвостами толстых белух. Я сидел на теплых камнях у воды и вспоминал слова геофизика Саши о том, что зимой воды залива замерзают, и по его льду прокладывают зимник – ледовую дорогу, по которой машины могут переезжать с одного берега на другой. В этих дельтах двух крупных рек, где концентрация соленой воды минимальна, лёд промерзает до трех метров в глубину, благодаря чему по нему может передвигаться абсолютно любая техника – от квадроциклов и легковых машин, до груженых гусеничных вездеходов и тяжелых бульдозеров. Эта сезонная дорога имеет статус трассы федерального значения, несмотря на то, что летом её просто не существует. В любое время года через лиман летают вертолёты, площадка для которых находится в четырех километрах от Анадыря. Наибольшим спросом они пользуются в те времена года, когда на лимане уже невозможно сообщение водного транспорта, а лёд ещё не промерз на столько, чтобы проложить по нему зимник. В таком случае воздушный транспорт перевозит в город пассажиров, товары, продукты первой необходимости. Пассажирский билет на вертолет стоит 4000 рублей на человека.

Покидая этот город, мне также хотелось бы написать небольшой вывод на основании тех немногих дней, которые я провёл здесь. Анадырь – город контрастный. Он встретил нас серой пристанью, многочисленными складами контейнеров и грудами металлолома на окраинах – довольно типичной обстановкой городов постсоветской России, но при этом приятно удивил своей внутренней чистотой и аккуратностью. Его улицы лишены деревьев и фонтанов, а панельные дома каких-либо архитектурных изысков, но при этом он оставляет приятные впечатления благодаря огромному разнообразию самых разных цветов, в которые выкрашены стены абсолютно любой панельки. Ещё этот город – яркий пример настоящей дружбы таких на вид совершенно разных народов, однако теперь таких родных душой. Треть населения здесь – люди европейской внешности, вторая треть – люди монголоидной расы, а остальные – метисы самых разнообразных фенотипов. Кто-то по внешности ближе к европейцам, а кто-то к чукчам. Я мало узнал о характере жителей этого города, но те люди, с которыми мне всё же довелось пообщаться, были очень добродушными, простыми и веселыми. Поэтому я хочу сказать, что город оставил в моей душе приятные впечатления.

Золотогорье

Вскоре со стороны залива стали обрисовываться очертания ещё одного парома, неспешно плывущего к нам с того берега. Через несколько минут вернулся и начальник. С нашего берега подъехал экскаватор. Он занял первый паром. На второй паром заехал наш микроавтобус, а вплотную к нам автобус инкассаторов. Сзади встал внедорожник. Переправившись, мы сразу же поехали дальше.

Наш путь лежал через рабочий посёлок Угольные Копи. Первые две его многоэтажки бросились в глаза своими ярко выкрашенными фасадами. Казалось, что сейчас здесь живет только лишь рабочий персонал аэропорта и шахтёры самих копей, где добывается не самого лучшего качества уголь для отопления жилищ большинства населенных пунктов Чукотки.

После этих двух домов начинался мёртвый город. Целые улицы, большая череда заброшенных бетонных коробок зияли разбитыми окнами. Поселение, рассчитанное на несколько тысяч человек, казалось пустым уже много лет. И всё же, кое-где нам ещё встретились пару панельных домов, серых и облупившихся, но с уцелевшими окнами, у подъезда которых стояла пара-тройка машин. Здесь же гаражный кооператив. Он тоже не казался заброшенным. Возле него курили два человека в военной форме и провожали нашу машину взглядами. В целом, поселение производило удручающее впечатление, и немного напоминало клишированную, полузаброшенную российскую глубинку из западных клюквенных фильмов.

Через километр езды поселок кончился. Машина уносила нас всё дальше от цивилизации. Мы проезжали по насыпной щебенчатой дороге мимо сопок и бескрайних степей. Если не считать протянутых коммуникаций – линий электропередач и наземному трубопроводу – перед нами всюду открывался живописный ландшафт дикой природы. Каких только ассоциаций у меня не возникало при виде окружающих красот. Это можно было принять и за туманные горы Шотландии, за горное ранчо в американских Андах, вечнозеленые холмы и луга Новой Зеландии. И всё же было в этих сопках, и в этой природе некое очарование; что-то самобытное, не похожее ни на одно живописное место мира.

То с одной, то с другой стороны от нас возвышались горы с так и не растаявшими за короткое лето снежными прожилками. Между гор простирались зеленые луга. Но рассматривать окружающий нас мир всё же тяжело. Я лежу у потолка, неудобное положение не позволяет как следует повернуться и осмотреться. Тело уже начало затекать. К счастью, ехали мы совсем недолго.

Где-то километров через двадцать въезжаем в ещё один город-призрак. В отличие от Угольных Копей, этот уже давно заброшен полностью и окончательно. Здесь меньше домов; с десяток панельных четырёхэтажек, примерно столько же длинных, деревянных одно- и двухэтажных бараков и множество мелких хозяйственных построек – например, большая оранжерея и длинный ремонтный амбар. У многих строений облупились крыши, частично выпали стены. Через проломы выглядывали так и оставшиеся не вывезенными большие станки, верстаки, какая-то убогая заводская мебель. Машина остановилась. Водитель вышел, Лебедев тоже. Он подошёл к двери и постучал:

– Вылезаем, перекур.

Все вылезли размяться и как следует осмотреться вокруг.

– Как вы думаете, для чего был предназначен этот город? – спросил вечно улыбающийся Лебедев.

– Наверное, уголь добывали, – предположил один из товарищей.

На его ответ Лебедев раскатисто и громко засмеялся:

– Какой уголь?! Разве эти шахты под горой похожи на угольные? – и, помолчав немного, продолжил. – Весь этот город – секретный военный объект. В больших подземных цехах под этими шахтами собирали ядерные баллистические ракеты, и отвозили их на стартовые точки пуска, стрелять по Америке. Эти шахты сотню метров в глубину, а протяженность их в несколько километров. Большой тоннель огибает всю эту огромную сопку и ведёт к другому городу, до которого тут недалеко. В том городе уже стояли пусковые шахты. Там было четыре вагонетки, по ним ракеты и возили. Вы представьте себе, целых два города, обслуживающие ядерные ракеты! А говорят, что сейчас на оборону огромные деньги тратят! Эти все масштабные проекты Москва финансировала. В основном москвичи тут и жили. Для них тут было всё, с максимальными удобствами: больница, детский сад, даже небольшой торговый центр, и школа. На дверях школы так и было написано: Московская школа номер такая-то. Не смейтесь, всё так и было, я вам серьёзно говорю. Всё якобы московское, потому что этого города официально просто не существовало. Поэтому в школе выдавали аттестаты о получении образования московского учебного заведения. Секретность была такая, что даже официального названия у этих городов не было. Только позывные Анадырь-1, Анадырь-2, либо Гудым-1 и Гудым-2.

Перекурив, мы снова утрамбовались в машину и двинулись дальше, однако путь наш оказался недолог. Уже через пару сотен метров наткнулись на препятствие. Щебенчатую дорогу впереди размыло бушевавшим весной горным потоком. По краям дороги резко вниз уходили провалы небольших крутых канав, глубиной около метра. В них беспорядочно навалены обломки строительного мусора: железные балки, пара шлакоблоков, несколько деревянных блоков и брусков. Немного задержавшись перед этим препятствием, буханка медленно двинулась вперёд. Под колёсами затрещали доски, машину сильно накренило вправо. Стало страшно. Казалось, что вся эта ветхая куча из канавы, поддерживающая дорожную насыпь, вот-вот развалится, и мы рухнем с этой хлипкой дороги прямо на торчащие из земли деревянные и железные обломки. Даже если бы нам и повезло не покалечиться об этот мусор извне, то нас бы точно придавило тяжелой кучей вещей, на которых мы сидели.

Едва мы преодолели этот опасный участок, как перед нами открылось новая канава, на этот раз непреодолимая. Здесь кусок дороги просто вымыло талым весенним потоком. Уцелела лишь небольшая её часть, с одной колеёй в метр шириной, по которой можно было пройтись только пешком. Внизу же, на глубине около трёх метров, протекал ручей. В ручье лежали вымытые брёвна, которые раньше были скреплены толстыми скобами и являлись туннелем для этого ручейка. Начальник вышел из машины, сказал нам ждать, а сам пошёл по дороге дальше и скоро скрылся за углом ветхой постройки. Водитель сел в машину и стал ждать. Мы решили не упускать шанса и немедленно побежали осматривать заброшенный посёлок.

В мертвом городе гудел резкий ветер. Мы вошли в самую крайнюю трёхэтажную панельную коробку. В каждой маленькой квартирке этого дома веяло советским бытом ушедшей эпохи. Облупившиеся массивные батареи под окнами, пружинные кровати, деревянные книжные серванты. В прихожей железные вешалки и обои, стилизованные под кирпичную кладку. В ванной комнате ржавый туалет с высоким бачком и болтающейся сбоку цепочкой для смыва. Тяжеленные и очень толстые чугунные ванные. На стенах краска болотного цвета с нарисованными ромашками. И такое почти в каждой квартире. Во дворах между домов – спортплощадки с покосившимися баскетбольными стойками для колец. Заросший травой бетон, на котором валялись наплечные аптечные сумки, обрывки гражданских противогазов, детский столик со стульчиком, выцветшие резиновые мячики. Прямо из окна, на асфальт, забавы ради, кто-то до нас выкинул чугунную ванную. Такое ощущение, будто мы попали в заброшенную Припять, либо в мир пост-апокалипсиса, и нам забыли сказать, что ядерная война всё-таки случилась.

Через тротуар, с бетонными коробками домов соседствовали деревянные бараки. Двухэтажные постройки безобразно перекошены. Они наклонились в стороны под большим углом и выглядели очень ненадежно. В один из таких, наиболее хорошо сохранившихся домов, мы всё-таки отважились зайти. Под ногами буквально ломался прогнивший пол. В большом облезлом зале стояли опрокинутые ряды деревянных сидений.

Из северного окна этого барака открывался живописный вид на горную долину, по дну которой тянулась дорога, ведущая ко второму заброшенному городу. Вдалеке мы увидели спешащий к нам навстречу вездеход и вернулись обратно к своей машине. Вездеход подъехал и развернулся с другой стороны ямы. Мы начали перегружать все вещи из буханки в его кабину. Из водительского отсека машины вылезли два чукчи и поздоровались с нами. Оба они невысокого роста, оба смуглые и черноволосые. Познакомились. Водителя звали Влад. Он был сухой и жилистый, с морщинистым лицом, немного сутулый. На вид лет шестидесяти. Его спутник представился Лёвой – более полный, с короткой стрижкой, лет сорока. После того как мы закончили загружать вещи, веселый начальник с водителем буханки стали с нами прощаться:

– Чтоб я на крыше вездехода ни одну падлу не видел! – сказал напоследок слова напутствия Лебедев. – Увижу, если будете ехать на крыше, я вам бошки всем поотстреляю! – закричал он, сперва вроде как серьёзно, но в конце не смог сдержаться и захохотал. После этого он сел в буханку и уехал.

Пассажирский и, по совместительству, грузовой отсек вездехода был такой же небольшой, как и салон нашего микроавтобуса. Его мы тоже забили очень плотно, и нам снова пришлось бы ехать на вещах, но только теперь практически в полной темноте, в душной кабине без окон. Осмотрев забитую доверху кабину, Влад задумчиво почесал голову, посмотрел вдаль стремительно удаляющейся от нас буханке и, наконец, произнёс:

– Начальник уехал уже… Полезайте на крышу!

Мы мигом водрузились наверх, и вездеход тронулся в путь.

Плоская крыша вездехода, размером где-то два на полтора метра, обрамлена невысокими железными бортами. В этом багажнике лежали катки, треки гусениц, деревянные пеньки, ещё какие-то запчасти и прочее. Сверху на эти вещи мы накинули наши спальные мешки, ехать на которых относительно удобно. Поначалу было страшно. Вездеход сильно трясло на любой кочке и ухабе, и я вцепился за борт невысокой оградки, боясь свалиться от малейшей тряски.

По пути нам ещё не раз встречались вымытые фрагменты дороги, которые приходилось объезжать. Дорожная насыпь здесь крутая, и чтобы съехать с неё в поле, вездеход не спеша сползал с обочины, сильно при этом накреняясь. В эти моменты было особенно страшно. Я боялся всё время, что машина вот-вот перевернётся.

В полях состояние почвы было близко к состоянию дорожного покрытия. Климат на Чукотке, как и во всём мире, меняется. Многолетняя мерзлота год от года тает, из-за чего почва проседает, проваливается. Всюду возникают небольшие крутые воронки и овраги, в которых журчит вода. Подобный участок почвы, столь сильно изъеденный эрозией, встретился нам лишь однажды, только здесь.

Вскоре мы подъехали ко второму заброшенному городу под названием Анадырь-2, либо Гудым-2. Он раза в два меньше первого. Издалека можно было рассмотреть несколько железобетонных ангаров и три жилых двухэтажных барака. Между серыми мертвыми домами находится внутренний дворик с покосившейся детской площадкой, которая придавала поселению особо зловещую атмосферу, навеянную фильмами ужасов. Рядом – большое здание, похожее, скорее, на административное. Дорога пошла дальше, непосредственно в сам город, а мы свернули в поля и поехали через болото, преодолевая частые горные речушки, ломая заросли мелких кустарников.

Здесь, среди этих карликовых кустов и высокой травы, недалеко от мертвого города лежали наваленные в длинные большие кучи деревянные ящики. Они были зеленого цвета, продолговатые, окованные железом. Своим внешним видом ящики ужасно напомнили те, которые мне доводилось видеть на военных сборах. В таких вояки хранили крупнокалиберные артиллерийские заряды для противотанковых пушек; в каждом из них были два длинных, тяжелых, сто миллиметровых снаряда.

Ящики, лежавшие здесь, предназначались для снарядов калибром поменьше, но было их не меньше полутысячи, и, скорее всего, это лишь одна из немногих таких свалок, которую нам вскользь довелось увидеть. Город был хорошо вооружен и милитаризирован, что неудивительно, если учитывать то, чем здесь занимались.

Вскоре все бетонные строения окончательно скрылись за вершиной холма, через который мы перевалили, и город остался одиноко стоять в безмолвной долине.

Вся поездка воспринималась мной как интересное приключение. Мы ехали и любовались окружающими нас красотами: чередой сопок и степей, голубым бездонным небом, с проплывающими большими облаками, которые парили здесь особенно низко к земле. Со временем, азарт немного утих. Страх езды на вездеходе притупился, а дерганая поездка постепенно переросла в постоянное ожидание скорейшего прибытия.

До пересадочного пункта 30 километров болот и камней. По хорошей дороге вездеход разгоняется до 15—20 километров, по бездорожью около пяти. Если учесть, что с более-менее хорошей дороги мы съехали очень быстро, то можно считать, что средняя скорость нашего вездехода около 6—7 км/ч. Тело начало затекать. Ни одна поза больше не казалась удобной, а ограниченность пространства на крыше напрягало. Из-за жесткой подвески большие камни, которые попадались под гусеницы, больно отдавались в заднице и в почках. Очень резко чувствовались перепады температур в низинах и на вершинах холмов. На возвышенности тело обдувало ледяным, пронизывающим ветром. Все накидывали бушлаты, пускали пар изо рта, прятали мерзнущие руки. В низинах было тепло и безветренно, однако там нас съедало огромные полчища мошки и комаров.

В перерывах между четырёхчасовой поездкой остановились у берега каменистой реки поесть, сходить в туалет. Реки в хорошую погоду тут небольшие, не более пяти метров в ширину и меньше полуметра в глубину. Вода в них чистая, прозрачная. На перекатах меж камней изредка плескается небольшая рыба. Кроме как у реки, тут нигде особо и не остановишься – в полях ноги сразу едва ли не по колено вязнут в мокрой болотистой жиже, которую скрывает высокая трава. Говорят, что при обильных дождях, или весной, когда с гор сходит снег, эти спокойные с виду речки превращаются в мощный ревущий поток.

Снова двинулись в путь. Пока мы ехали, я завязал диалог с моим однокурсником, которого звали Саша. У него уже имелся опыт работы геофизиком в Приморье, куда он дважды ездил на производственную практику в летний период, где проводил съёмку местности, перспективной на добычу золота. Ему нравится учеба и его будущая профессия. Он с большим энтузиазмом поглощает предоставляемые университетом знания, а также дополнительно занимается самообразованием, в результате чего к своим годам уже оброс приличным багажом знаний в области геологии.

Помимо этого, обладал он и такими полезными лично для него качествами, как умение подлизаться к начальству и преподавателям, с целью завоевания их расположения, что у него, зачастую, довольно успешно получалось. Некоторых же раздражала его навязчивость и излишняя пытливость, однако все признавали наличие у него хорошо работающей головы. Знания и опыт помогали ему найти общий язык со старшими и втереться к ним в доверие. Так произошло и в Анадыре. Его временно поставили начальником нашей маленькой партии, что ему, несомненно, очень льстило. Сейчас он полулёжа сидел на крыше, оперевшись локтем о пенёк, и часто курил. С видом бывалого геолога он осматривал окрестности и пребывал в отличном расположении духа.

Я же, как неопытный турист, впервые побывавший в подобных местах, то и дело крутил головой по сторонам, тщетно пытаясь найти в пустой голове ответы на многие интересующие меня вопросы, которые мне срочно хотелось почерпнуть из более осведомленной головы.

– Саша, можешь рассказать, откуда здесь так много сопок, и вообще, почему такая складчатость?

Саша оживленно принялся мне отвечать:

– Где-то семьдесят миллионов лет назад, в меловой период, здесь был вулканический пояс. Тут происходила активная вулканическая деятельность, поэтому почти все эти породы – это продукты извержения вулканов. Вулканическая деятельность сопровождалась тектоническими процессами, такими как субдукция, обдукция, и прочие. Океаническая литосферная плита погружалась под континентальную, и наоборот. Земная кора сминалась, образовывая обширную зону складчатости. Нечто подобное происходит и сейчас, но только теперь южнее, на Камчатке.