Продается дом

Арсений часто вспоминает один вечер. Это было давно, лет сорок пять назад. Они возвращаются домой, падает снег. Долгий – долгий снег. Пушистый и мягкий, он укрывает улицы, дома и фонари.

Арсений видит очень ясно: она – под этим снегом. В вязаной шапочке и коротком пальто. Такая близкая и понятная. Он держит ее за теплую ладошку и не понимает, что же это творится с ним. И с ней. И со всем белым светом. Лишь смотрит на нее и улыбается, просто не может сдержать улыбки. А она улыбается в ответ. И они болтают о чем-то, смеются, и уже вроде не домой идут, а просто бредут черт знает куда. Вокруг ни души, никого – только снег. Снежинки тают на ее щеках и губах.

Тихо и спокойно. Кошка в освещенном окне, старый «москвичонок» под белой периной – наверно именно такое и помнят вечно.

Случайные обрывки, несложившегося, недожитого, наивного, но всегда светлого прошлого. Может быть, вся наша жизнь и состоит именно из таких обрывков. И они ценнее всех важных событий, глобальных поступков и решений. Важнее торжественных моментов и серьезных дат.

Тысячи и миллионы эпизодов нашего существования: встречи, разговоры, поездки – стираются навечно, и их не вспомнить, как ни старайся. Но не зря память хранит то, что угодно ей. Может быть для того, чтобы в конце нашей жизни мы оглянулись, и увидели не те события, что остались на бумагах с гербовыми печатями и на пленках видеокассет с неправильно установленными датами. А увидели те мгновения, когда мы были счастливы, и о которых бы ни осталось ни малейшего следа, если бы не загадочная избирательность нашей памяти.

Как же часто он вспоминает именно этот вечер…

…А после инсульта Насте парализовало левый бок. Почти не двигалась рука, нога отказывалась держать, уголок рта уполз вниз и застыл нелепой гримасой. Она совсем одряхлела, не могла встать с постели и почти ничего не говорила.

Арсений выполнял свой долг. Когда-то он поклялся быть с этой женщиной и в болезни и в беде. И теперь держал слово. Но он уже не понимал – любит ли ее до сих пор. Или же просто жалеет. А может уже и не жаль ему, должен ухаживать – должен, и всё тут. Нельзя в жизни делать, что хочется. Нужно делать то, что должен. Так его учили.

И только иногда, он садился рядом с Настей, и так щемило душу, что едва ли ни слезы на глазах выступали. Он вспоминал, какой она была когда-то, сорок лет назад… Вечно смеющиеся глаза, литые кудри, крепко сбитое, но такое нежное тело… Куда всё уходит? Красота… Молодость… И так больно становилось, что этого не вернуть.

Никак не вернуть. Никогда. Ни за какие деньги. Жизнь одна. Она безвозвратна и неумолима.

И в эти моменты Настя смотрела на него. Взгляд ее прояснялся, или, может быть, это лишь казалось Арсению.

А перед той ночью, после которой она не проснулась – смогла поднять руку, поманить к себе. Арсений встал на колени у кровати. Наклонился. Она что-то пыталась сказать ему. Но он так и не смог разобрать ни слова.

V

Толя и Тео перезванивают уже следующим утром. Они вдвоем, разговаривают по громкой связи. Арсений отвечает на их приветствия, ощущая, как сердце ухает в груди.

– Арсений Иванович… Мы с Тео все обдумали… Да. У вас чудесный дом. Правда. Нам все очень понравилось.

– Это хорошо. Ну, что решили? – волнуется Арсений.

– Ну… мы не будем покупать.

– Почему? – у Арсения неприятно холодеет внутри.

– Просто это немного не для нас, – вступает Теодора. – Понимаете, деревня, деревянные дома, куры, пауки в углах… Это все забавно, но… Покупать дом, жить в нем подолгу… Без удобств. Мы не готовы на такой экстрим.

– Да, – это уже Толик. – Я-то житель деревенский, я-то привычный. А для Тео это в новинку. В диковинку так сказать. Я ее соблазнял как мог, Арсений Иваныч. Даю вам честное пионерское. Но не удалось. А мы все решаем вместе. Мы же семья!

– Ну да. Ну да, – бормочет Арсений.

– Вы расстроены? – заботливо спрашивает Толик. – Я уверен, вы найдете покупателя! И дом отличный, и цена невысокая. Все шансы!

– Просто понимаете, деньги эти очень мне нужны… – каждый раз Арсений ругает себя, и каждый раз начинает жаловаться на свои финансовые проблемы чужим людям. Горбатого могила исправит! – Такое существо человек. Я уж стал надеяться на эту сумму… И вот…

– Что-то случилось у вас Арсений Иванович? Вы говорили, что просто в город собираетесь переезжать, – это Теодора спрашивает. Надо же, тоже озаботилась.

– Без этих денег… Один человек… Ну практически может умереть. Понимаете? Там все сложно. Долго объяснять, но дело важное. Да зачем я вас гружу этим всем! Извините, не слушайте мня, право слово. Не слушайте.

– Это очень плохая ситуация, – соглашается Теодора.

– Вы держитесь, – практически перебивает ее Толя. – Если нужна какая-то помощь, говорите. Но я думаю, вы сможете быстро продать дом. Я уверен.

– Спасибо, Толя. Спасибо, Теодора, – говорит Арсений. – Ну, бывайте здоровы.

– До свидания, – в голос прощаются Колывановы и кладут трубку.

Прокол. Провал. Арсений нервно ходит по комнате, жует губами и повторяет «так-так-так». А что «так»? Делать нечего. Только ждать следующих заинтересованных в покупке. А ведь больше по объявлению никто не звонил.

Нужно как-то отвлечься. Арсений звонит Ефимычу. Тот сегодня не занят.

– А что, денек теплый. Можно и порыбалить, – соглашается он. – Чего покупашки твои? Прокатили?

– По полной.

– Не дрейфь, Иваныч. Прорвемся. Не сорок первый, – Фима не унывает никогда. – Давай вечерком до нашей заимки доберемся. Пивка берем?

– А чего там… Бери, – вздыхает Арсений.

Жизнь продолжается.

Арсений несет пиво, а Ефимыч – удочки. Разделил поклажу по справедливости. Солнце уже опускается за горизонт – как блестящая монета в копилку дней. Впереди маячит хмурый сосняк, с реки тянет зябким ветром.

Долго идти молча Ефимыч не может.

– 

И что ты ползешь, как улитка разбитая радикулезом. Пошевеливайся давай. Резвее, резвее! Какие наши годы, Сеня.

– 

Радикулитом.

– 

Чего?

– 

Радикулитом. А не радикулезом. Говорю. Пошевеливайся! Мы уже поди километров десять отмахали.

– 

Радикулитом. Я так и сказал. Думаешь, я не знаю как болезнь правильно называется? А про десять километров – ну ты загнул, товарищ! Едва от села отошли. Вон еще зареченские крыши видно.

Сосновый бор встречает сырой тенью. Качает лапами и шумит, точно недоволен, что его покой потревожили. Здесь тропка теряется под прелыми листьями, тает среди зарослей бледной крапивы. Хрустит под ногами хвойный наст, топырят голые сучья буреломины.

Бор посадили пятьдесят лет назад. Деревья стоят ровными, как по струнке, рядами со строго заданным интервалом.