Пристанище пилигримов

– Где ты вчера был? Спрашиваю тебя в последний раз, – категорически заявила она, – а в противном случае ты будешь спать под дверью. Я хочу знать, что с тобой происходит.

– Лена, я что-то не пойму… Почему это для тебя так важно? – спросил я и добавил: – Потому что Калугин хочет сделать для себя какие-то выводы.

– Не приплетай сюда Андрея… Он тут ни при чём.

Она сделала глоток вина и продолжила меня нагибать:

– Пока ты мой муж, пока ты живешь в моём номере, я за тебя несу ответственность, и я хочу знать, что ты вчера натворил и чего мне ожидать в связи с этим.

– Я не стал его убивать, – вдруг выпалил я. – Мы разошлись мирно. С ним всё в порядке.

– Ты уверен?

– Я клянусь тебе здоровьем матери.

– Не клянись! – крикнула она. – У Людмилы Петровны и так нет здоровья!

– Ну тогда – своим, – прошептал я.

Я вышел покурить на балкон и мгновенно замёрз: ночь была очень холодной. Небо было чистым, прозрачным, а над головой висела бесконечная спираль Млечного Пути. Она словно затягивала меня в себя, и я даже почувствовал как отрываюсь от земли. В тот момент мне казалось, что меня здесь уже ничто не держит, а если быть более точным – меня здесь уже никто не любит.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Мансурова тоном терапевта.

– Слабость, – ответил я.

– Я могу поменять билет… Оклемаешься и поедешь через неделю, – сухо предложила она.

Я задумался, пожал плечами…

– Спасибо, конечно, за одолжение, но я уже настроился ехать завтра… Во сколько поезд?

– В 18:00 прибывает на вокзал в Туапсе. Стоянка – десять минут. Калугин тебя отвезёт и посадит на поезд.

– И на этом всё? – с лёгкой иронией спросил я.

– Нет, не всё, – ответила Мансурова. – Следующим летом я приеду в Тагил и мы разведёмся.

– Надеюсь, чайный сервиз останется за мной? – с кривой ухмылкой спросил я.

– Конечно, – ответила Лена. – А вот квартиру придётся разменять, или ты мне выплатишь отступные – половину рыночной стоимости.

– Это сколько бабла? Тысяч двести? Я где я такие деньги возьму?

– Возьмёшь кредит, – жёстко ответила Мансурова.

– Вот тебе и на… – опешил я, и тут мне вспомнился разговор со Славой Гордеевым, который предрекал мне, что я один из первых возьму кредит; твою же мать, как в воду смотрел.

И тут меня пробило на смех – я хохотал как сумасшедший. Мансурова, наверно, подумала, что я окончательно тронулся умом. Она смотрела на меня с глубоким сочувствием.

– У Бога прекрасное чувство юмора! – ревел я и хлопал себя по ляжкам; долго не мог успокоиться.

Только через некоторое время я понял, что у меня была истерика, и даже не из-за денег, – пришло осознание конца нашей семейной жизни, нашей любви, если она, конечно, была когда-нибудь. Девять лет – коту под хвост. За что боролись?!

.29.

25 сентября я проснулся рано – в девять утра. Ленка уже собиралась на шведскую линию. Я тоже сходил на завтрак. Мы практически не разговаривали. Она с некоторой ленцой размазывала овсяную кашу по тарелке и старалась не смотреть в мою сторону. Потом за наш столик подсела Анечка Лагодская и сказала только одну фразу:

– Он всё-таки собирает чемоданы.

Лицо Мансуровой превратилось в железную маску, а глаза стали стеклянными. Она произнесла сквозь зубы:

– Когда-нибудь он пожалеет об этом. – И они молча продолжили ковыряться в своих тарелках.

После завтрака я отправился к морю. Это был мой прощальный визит. Ярко светило солнце. Что-то нашёптывал ласковый прибой. Пустынный пляж осаждали стаи крикливых чаек. Тёплый ветерок обдувал лицо, и я с блаженством прикрыл глаза…

Пара рыбаков в нахлобученных плащ-палатках сидели с удочками на волноломе. Я подошёл к ним и задал стандартный вопрос… Один из них показал мне несколько окуней, бьющихся в сетчатом садке. «Нормально», – похвалил я и присел рядом на бетонную поверхность волнолома. Море было прозрачным, и было видно, как мелкая рыбёшка вьётся вокруг прикормки.

Настроение было радостным. В голове крутились какие-то планы на будущее, какие-то радужные мечты. «Всё будет хорошо. Всё будет просто замечательно», – повторял я про себя, и у меня в душе становилось легко и спокойно.

Я смотрел в будущее с оптимизмом: я не знал, что меня там ждёт, но, что бы там ни было, мне это нравилось. Я был готов к любым испытаниям. Мне хотелось жить, любить, работать, созидать, побеждать, и больше всего мне хотелось уничтожить демона пустыни и одиночества, а для этого нужно было всего лишь перестать кормить его порочными мыслями и поступками. Я долгие годы сам выращивал этого гомункулуса…

А ещё я был совершенно уверен, что никогда больше не буду пить. Впереди меня ждала новая жизнь, и она могла быть только трезвой. Слово «никогда» пугает в любом контексте, и я задумался: «Никогда больше не испытать эйфории первого стакана, и чувство глубокого удовлетворения – после пятого. Никогда не сидеть пьяным на берегу моря, провожая солнце и встречая луну. А трахаться как? Я уже долгие годы не занимался любовью на «чистом». Все мои дети сделаны по пьянке. А Новый год? С ледяных горок на трезвую кататься? А с друзьями как быть? Для них непьющий – что-то вроде засланного казачка. Как с ними горланить «по полю танки грохотали»? Во вменяемом состоянии? Как научиться жить без алкоголя? Тут не то что жизнь – тут мозги нужно перекраивать. Но самое страшное заключается не в этом, а в том что мне придётся перманентно быть самим собой, не подвергая свою личность химическим метаморфозам. Всю оставшуюся жизнь я буду обречённо смотреть в глаза своему Эго и буду понимать, кто я есть на самом деле. Это очень скучно. Обманывать себя можно только с помощью алкоголя или наркотиков, и другого способа нет».

Где-то через час я отправился в отель, чтобы собираться в дорогу. У самого входа стоял большой тёмно-синий «Икарус». Вокруг него толпились люди. Я подошёл ближе и понял, что это отъезжает съёмочная группа. Было много провожающих. То там то здесь в толпе мелькала седая голова Юрия Романовича Агасяна. Он пожимал на прощанье руки, улыбался, произносил обязательные в таких случаях слова, обнимал и целовал девчонок с ресепшена, подмигивал охранникам.

Я незаметно затесался в делегацию провожающих, огляделся по сторонам… У самого входа в автобус со скучающим видом стояла Лариса Литвинова, кутаясь в тёплый кардиган. Александр Валуев уже сидел в автобусе и равнодушно смотрел на этот бомонд через пыльное стекло. Мы встретились взглядами, и он отвернулся с каким-то брезгливым выражением лица. Дима Карапетян яростно тряс руку Владимиру Аркадьевичу, и при этом слегка потряхивал головой, – было совершенно ясно, что он пьян. Как мне показалось, Белогорский тоже был слегка выпивши, поскольку лицо у него было ярко-розовым, а чувственная комсомольская чёлка стояла перпендикулярно голове. Он довольно громко кричал:

– Приезжайте на следующий год! Забронируем вам лучшие номера! Организуем такую программу, что запомните на всю жизнь!

Дима кричал ему в ответ:

– Володя, золотой ты мой человек! Да куда ж нам ещё ехать, как не в «Югру»?! Лично мне здесь понравилось всё! Волшебной место! Просто волшебное!

На краю этого «звёздного парада», в десяти метрах от автобуса, стоял Андрей Григорьевич Калугин в перфорированной тени увядающей магнолии, и грязно-жёлтые листья осыпались ему под ноги. Он стоял практически на вытяжку, резко очерченный, в белой рубашке и в чёрном галстуке, в строгих солнцезащитных очках, и наведённые на брюках стрелки буквально звенели. Я махнул ему рукой, но не один мускул не дрогнул на его мужественном лице, – он прощался со своей богиней. Взять на караул! Раз-два!

Я наблюдал со стороны, как моя жена обнимается с Литвиновой и Корнеевой и как широко улыбается Карапетян, говоря ей на прощание какие-то милые глупости. А потом к ней подошёл Юрий Романович с виноватым лицом, и, в отличие от всех остальных, говорил ей что-то неформальное, что-то очень важное, потому что он ни разу не улыбнулся, как это бывает в подобных ситуациях. И выразительные армянские глаза, и чёрные сведённые брови, и плавно порхающие в воздухе ладошки – всё говорило о его озабоченности. Я не слышал, о чём они говорят, потому что беседа была приватной и они разговаривали очень тихо, но через минуту я увидел, как по ступенькам «Югры» к автобусу спускается Медведев с большой дорожной сумкой.

На нём были потёртые голубые джинсы, обтягивающие его узкие бёдра, белая ветровка с трилистником и ярко-красная бейсболка, глухо натянутая на глаза. Он шёл вразвалочку, с видом победителя, и задорная детская улыбка блуждала на его смуглом лице. Он подошёл к Елене Сергеевне и обнял её за плечи, трепетно, с уважением, а она посмотрела на него с болью, словно мать, провожающая сына на войну. Это длилось буквально секунду, и вот она уже улыбается и ему, и Агасяну самой очаровательной улыбкой на свете. Keep smiling. Keep smiling.

Медведев говорит ей что-то на прощание, и гримаса раскаяния появляется у него на лице, хотя фантом всё той же улыбки победителя блуждает где-то рядом. И вот к ним подлетают девчонки из балета, щебечут, хлопают крыльями… Андрей Варнава обнимает его и хлопает по спине на прощание.

Так постепенно начал разваливаться шоу-балет «Хаос».

Я не стал досматривать это представление и поднялся в номер. Тишина в коридорах отеля была настолько непривычной, что мне показалось, будто я оглох. Жизнь остановилась и замерло в сонной оторопи. Ещё какие-то парочки гуляли по осенним увядающим аллеям, ещё собирались какие-то люди на шведской линии, и даже микроавтобусы привозили к центральному входу каких-то постояльцев, но уже ощутимое уныние расползалось по всему побережью и было ясно, что лето закончилось и даже закончилось бабье лето, а впереди всех ждала промозглая тоскливая зима.

«Нет, надо ехать домой, – подумал я. – Хватит дурака валять. Надо работать. Надо зарабатывать. Надо жить дальше».

Я начал собираться в дорогу. Через некоторое время пришла Лена. Она закрылась в ванной и пустила воду, но я слышал, как она всхлипывает… В номере зазвонил телефон – я снял трубку и сказал: «Алло». На том конце провода молчали. «Вам кого?» – спросил я, и загадочный абонент повесил трубку. Я узнал его даже по молчанию… «Смотри-ка, прямо не терпится ему занять моё место, – подумал я, глядя на своё отражение в зеркале. – Ждёт не дождётся, когда отчалит мой вагон…»