Пристанище пилигримов

Я буквально задохнулся от этой боли. Чтобы не упасть на пол, я вцепился руками в открытую фрамугу. Подставляя лицо ветру, я вдыхал летящую за тепловозом копоть, слушал фатальный стук колёс и грохот вагонов. Раскачиваясь на ватных ногах, с закрытыми глазами я летел куда-то в пропасть, вкручивался в пространство, ощущая каждой клеточкой разрушительную турбулентность…

– В купе проходим, билетики готовим на проверку…

Я открыл глаза и увидел прямо перед собой нечеловеческое мурло проводницы. Маленькие злобные глазки неопределённого цвета надменно глядели из-под шагреневых век. На бледно-жёлтые впалые щёки с ресниц осыпалась дешёвая тушь. Рубашка с эмблемой «РЖД» была неопрятная, засаленная на пологой груди. Узкая форменная юбка обтягивала широченный «кардан», при этом плечи были узенькие, как у балерины.

– Опять, что ли? – спросил я.

– Не опять, а снова… И деньги приготовь за бельё, – буркнула она и отправилась открывать туалет в конце вагона.

– Минотавр в юбке, – прошептал я с восхищением, провожая взглядом её необъятный зад.

– Ручаюсь, она будет мне чай приносить в постель каждое утро, – добавил я и отправился в своё купе.

Через пять минут она вновь появилась. В руках у неё была коричневая папка, гранёный стакан в классическом подстаканнике и постельное бельё. Она присела на соседнюю полку и посмотрела на меня осмысленным взглядом: сквозь маленькие цепкие глазки просачивалось любопытство. Она словно пыталась понять, что я за фрукт.

– Та-а-а-к, до конечной едешь, – констатировала она, глядя в мой билет; потом свернула его и положила в папочку.

– Водку пить будешь? – спросила она, и на её плоском бледном лице появилась хитроватая улыбка – всего лишь одно движение мимических мышц и образ кардинально изменился: кирпичная кладка превосходства и официоза от этого движения обвалилась, и я увидел живого человека, наделённого обаянием, чувством юмора и всяческими пороками.

– Это вопрос или предложение? – Я тоже улыбнулся ей в ответ.

– Это… коммерческое предложение… В том смысле что в ресторане – дорого, на перронах – в основном бодяга, а у меня – всё надёжно и для своих скидки…

– Сама крутишь?

– Какая тебе разница?

– Чтобы знать с кого спрашивать…

– С меня спросишь, если сможешь… – Хохотнула она эдаким баском.

– Ладно, пока не надо, но на заметку взял.

– По вагонам не шляйся… Закройся в купе и спи, – упредила она. – В поезде никого нет, сезон закончился, а у кого-то только начинаются гастроли. Таких артистов иногда заносит, мама не горюй!

– Что такое? Это ты о чём? – заинтересовался я.

Она почему-то посмотрела на дверь, словно за ней кто-то мог прятаться, и продолжила вкрадчивым голосом:

– В прошлом году, в это же самое время, коммерсанта убили… Ну, сперва ограбили, а потом выбросили с поезда.

– Так-так, и что же милиция? – спросил я с некоторой тревогой, состроив очень серьёзную физиономию.

– А милиция в это время пьяная спала… в обнимку с буфетчицей. – Она опять хохотнула, и у меня мурашки побежали по спине.

– Женщину насиловали в купе, – продолжала она нагнетать обстановку, – целую ночь… Ну, сперва напоили, как водится, а потом по кругу пустили…

– И что… их взяли? – спросил я с надеждой.

– Неа, в Волгограде сошли ночью…

– Да-а-а, весело тут у вас! – воскликнул я и на всякий случай проверил выкидной нож, похлопав себя по карманам, но его не было, – я обомлел и тут же вспомнил, что потерял его где-то в Небуге, а может, его вытащила из кармана Марго, а может быть, он сам выпал, в любом случае это был нехороший знак.

– Так что попей чайку и ложись спать. Только дверь закрой на задвижку. Куришь?

– Курю.

– Кури прямо здесь, в окно… И постарайся никуда не выходить. Шо ты скалишься? Ты думаешь, я шучу?

– Может, у тебя и ночной горшок найдется… за дополнительную плату?

– Ой, некогда мне с тобой… Пойду я.

– Не уходите, тётенька: мне страшно, – юродствовал я, складывая ладошки вместе.

– Между прочим, меня зовут Жанной.

– Как в песне? А меня – Эдичкой, как Лимонова.

– Очень приятно, – буркнула она, резко встала и ушла, крутанув своим огромным достоинством; я даже на секундочку представил её в колено-локтевом положении и тут же испугался собственных фантазии – чего только с голодухи не придумаешь!

Потом я сходил к «Титану» и заварил крепкий чай. Помню, как постепенно отпускала боль – с каждым горячим глотком, с каждой горькой затяжкой… «Тах-тах, тах-тах, тах-тах», – летело в открытую фрамугу, и ветер рывками приносил запах гари – запах сгоревшего лета.

– Ничего уже не изменить, – говорил я самому себе, тонкой струйкой выпуская дым. – Можно обманывать себя, можно её обманывать, чтобы всем было приятно, но наши счастливые дни сочтены. Хотя это было понятно с самого начала.

Сгущались сумерки. За окном плыли тёмные изломанные хребты. Звёздно-фиолетовое небо кружилось в окне, словно калейдоскоп. К ночи горы постепенно превратились в холмистую степь. Жёлтая пятнистая луна то догоняла поезд, то отставала от него. Её сияющая аура расползалась по всему небу. «Тах-тах, тах-тах, тах-тах», – громыхало в тамбуре, и меня бросало от стены к стене. Голубыми тонкими слоями висел сигаретный дым, словно загадочная фата-моргана.

– Все вопросы решены, и ты абсолютно спокоен. Тебе не нужны эти качели. Единственное твоё спасение – это одиночество.

Последнее время я всё чаще и чаще разговаривал с самим собой. По-другому у меня не получалось прийти к правильному решению: диалог позволял моему разуму абстрагироваться от происходящего и выступать в роли третейского судьи в бесконечных прениях моего Эго со своим главным оппонентом.

– Не звони. Не приходи. Не открывай дверь, если она придёт. Откажись от любых допингов, в том числе от алкоголя и секса. Ты никогда не поладишь с женщинами. Тебе никогда не избавиться от чувства вины. Научись жить трудовыми буднями. Праздники тебе не нужны.

Поезд начал потихоньку останавливаться – заскрипели тормозные колодки. В окне проплывали мрачные пакгаузы, товарные вагоны, тусклые фонари. Появилась привокзальная площадь – на перроне в разные стороны метнулись какие-то люди с котомками и чемоданами. Наконец наш вагон остановился напротив фасада с табличкой «Тихорецкая. СКЖД».

Арочные окна с лепниной, мезонин с механическими часами, красная кирпичная кладка – всё это подчёркивало особый архитектурный колорит вокзала. Я очень живо представил себе, как в Гражданскую войну приходили на этот перрон теплушки и бронепоезда и как их встречали с оркестром будёновцы в длинных шинелях, как уходили отсюда на фронт эшелоны под марш «Прощание славянки» в 1941 году.

Потом я вышел на платформу, закурил, прогулялся туда-сюда, втянув ноздрями тёплую южную ночь с нотками графитовой смазки и солидола. Вспомнил, что заканчиваются сигареты. Открыл пачку – три штуки.

– Сколько стоим? – спросил у Жанны.

– Двадцать пять минут. А ты куда собрался?

– За сигаретами. Вон туда… – Я ткнул пальцем в конец перрона, где светилась тусклая неоновая вывеска небольшого магазинчика.

– Только без канифоли, – сказала она строго. – Стоянку могут сократить. Слушай диктора.

– Хорошо, Жаннет. Если что, рви стоп-кран.