Пристанище пилигримов

На этот раз я окончательно просыпаюсь, и стены дома содрогаются от душераздирающего крика. Бегу в полном смятении на кухню – подальше от этой странной комнаты с пучеглазыми соглядатаями. Первое, что я вижу, – это стоящая у плиты, полуобнажённая девушка, развёрнутая ко мне в профиль. Она медленно водит половником в эмалированной кастрюле. У неё – рельефные ноги, изумительный прогиб, плавно переходящий в упругие ягодицы. Через распахнутое окно врывается волна яркого света, и весь её абрис, с ног до головы, сияет золотистыми протуберанцами. Она витает в воздухе, расплывчатая и нереальная, словно приведение.

– Присаживайся, – говорит она будничным голосом, как будто ждала меня на этой кухне всю свою жизнь. – Сейчас будет готово, а пока выпей апельсиновый фреш. Это очень полезно.

Она выходит из облака света, и я вижу её смуглый рельефный живот с вывернутым наизнанку пупком и продетым в него колечком. Мой взгляд опускается ниже – шикарное оливковое лоно на границе кружевной резинки переходит в маленькие белые трусики, которые явно акцентируют её дерзко выпирающий лобок. Мой взгляд поднимается выше и охватывает с жадностью довольно увесистые чащи белого лифчика, из которых вырываются наружу большие неуёмные груди. Затем я вижу копну чёрных дредов – этакое воронье гнездо. Образ перестаёт быть дискретным и начинает собираться из отдельных деталей в единое целое, причём до боли знакомое. Окончательная сборка происходит, когда я вижу эти сарацинские глаза, подёрнутые вечной тревогой.

– Марго? – удивился я. – А ты что здесь делаешь?

– Готовлю тебе фреш и что-нибудь перекусить, – ответила она с игривой ноткой в голосе и поставила передо мной большой бокал, наполненный жидким «золотом».

– Андрей распорядился, – добавила она.

– Ты живёшь с ним?

– Ну-у-у, это громко сказано… точнее… снимаю угол. – Скромно улыбнулась она, но в глазах её по-прежнему таилась тревога. – Мы просто друзья.

– Друзья? – усомнился я. – Да вы в «Югре» почти не разговариваете.

– Нам вполне хватает дома, – кротко ответила она, а я подумал: «Что-то здесь не так».

Она стояла передо мной фертом, слегка изогнувшись и оттопырив животик, а я начал слегка волноваться.

– У меня такое чувство, – промямлил я в полной нерешительности, – как будто ты мираж.

– Ты угадал, – сказала она, выпучив свои карие глаза. – Я твоя белая горячка!

Я взялся двумя пальчиками за кольцо, продетое в пупок, и слегка потянул его на себя, – в этот момент она смотрела на меня снисходительно (да ещё сверху вниз), как мать смотрит на любопытного грудничка, который хватает её за соски или прядь волос.

– А что ты смеёшься? – обиделся я. – Ко мне только что явилась моя жена…

– Ты поэтому так орал?

– Я видел её, как тебя сейчас… Только у неё были копыта вместо ног.

– Знаешь, Эдуард, – молвила она задумчиво, с философским выражением лица, – когда у жены появляются копыта, то у мужа, как правило, растут рога.

– И тебя это касается напрямую, – добавила она с многозначительным видом.

Я посмотрел в открытое окно: двор был залит солнечным светом, а на детской площадке бегали разнокалиберные ребятишки и раздавались звонкие голоса.

– Самое страшное, – произнёс я, – заключается в том, что мне всё это до лампочки.

– Именно так и умирает любовь, – констатировала Марго с циничной ухмылкой.

Она вернулась к плите и склонилась над парящей кастрюлей, а я в этот момент не мог оторвать глаз от её восхитительных форм: эта женщина была настолько совершенна, что в это было трудно поверить. В отеле, когда она проходила мимо по коридору или встречалась мне на шведской линии, она почему-то не казалась мне столь привлекательной, и даже на сцене в первую очередь меня восхищали её хореографические данные, а потом уже – анатомические.

В «Югре» и без неё хватало красивых девушек, и я бы даже сказал, что в этом смысле там наступил самый настоящий дефолт, в котором совершенно обесценилась красота и нивелировалась отдельная женщина. Но в этой странной квартире мы были тет-а-тет, а если ещё учитывать моё абстинентное либидо, то я уже был готов накинуться на неё сзади и повалить на пол.

А пока я разглядывал её в упор, пожирая глазами каждый сантиметр её тела. Я видел совершенно отчётливо мелкую сыпь на её божественных ляжках, золотистый пушок на ягодицах, маленькую дырочку на трусиках и нежные розовые мозоли на пятках. Всё это являлось для меня в тот момент спасительной гаванью в коллапсирующем, расхлябанном, холодном пространстве зарождающегося шторма: там, внутри моего черепа, уже колыхалась боль и резкими порывами возникала тревога… Где-то была водка? Где-то была водка? Где-то была водка? Где-то была водка? Где-то была водка? Где-то была водка? Боже, какая попка! Боже, какая попка! Где-то была водка?

– Марго… А почему ты ходишь передо мной в таком виде?

Она ответила, даже не повернув головы:

– Поверь мне… без всякой задней мысли. Я не пытаюсь тебя соблазнить.

Я протянул руку, чтобы до неё дотронуться, чтобы окончательно развеять наваждение и убедиться в том, что в этой квартире я нахожусь не один, – присутствие Марго в этих стенах казалось мне продолжением того же самого делирия, который я наблюдал в спальне пять минут назад.

– Эти трусики я одела специально для тебя, – кокетливо заявила она, крутанув попкой вокруг собственной оси, и добавила доверительным тоном: – Обычно я хожу совершенно голая.

– А ты в принципе одежду не любишь? – спросил я и отдёрнул руку, когда она оглянулась.

– Не люблю. Не придумали ещё одежду красивее моего тела.

– Тебе, Марго, надо было жить в древней Греции. Там все ходили голышом.

– Кстати, я гречанка наполовину.

– Да ладно!

– У меня даже фамилия – Афанасиади.

– Шикарная фамилия, – похвалил я.

– Прикинь! Сегодня… весь вечер на столбе, – произнёс я поставленным голосом циркового шпрехшталмейстера. – Маргарита Афанасиади! Встречайте!

Марго рассмеялась от души. Она улыбалась-то редко, ни то что хохотать, поэтому я был слегка польщён произведённым на неё эффектом. Её никогда не отпускала скрытая душевная боль. В её поведении всегда чувствовалось напряжение, даже когда она выпивала и веселилась.

– Иди руки мой, – сказала она, и в голосе её прозвучала материнская нотка. – Балабол.

Только я достал из холодильника запотевшую бутылку водки, только я намерился сорвать с неё винтовую пробку, как в прихожей раздался звонок, словно кто-то вездесущий и страждущий не мог позволить, чтобы я пил в одиночку.

Мы переглянулись с Марго, и я пошёл посмотреть в глазок, кого там принесло.

– Не ходи, не надо, – прошептала она, округлив свои миндалевидные глаза. – Нормальные люди не приходят в гости без предупреждения.

Кто-то начал тарабанить. За дверью были слышны невнятные крики. Мы замерли и прислушались: «Григорич! Григорич! Открывай! Не еби мозг!»

– Это же дядя Ваня, – произнесла Маргарита и тут же нахмурилась.

– Дядя Ваня? А это что за крендель? – спросил я.

– Да сосед сверху! Достал уже! – прошипела Марго. – Каждый день с похмелья ломится. Жена ему на опохмелку не даёт, так он к Андрюхе бежит: «Григорич, выручай! Григорич, спасай!» Трясётся как лихорадочный, тельняшки на себе рвёт.

– Григорич! Ты человек или феномен?! Открывай! А то сдохну под дверями! – слышались с лестничной площадки утробные звуки.

– Ладно, пойду открою, – сказал я и улыбнулся. – Водки что ли жалко? Гости могли быть и похуже.

– Хуже Петровича только бубонная чума! – воскликнула Маргарита.