Пристанище пилигримов

В этот момент из ванной выскочила Марго. Она была в чёрных кружевных шортиках, а лифчик она сменила на белую маячку, – тонкую хлопчатобумажную ткань протыкали насквозь её безобразно торчащие соски, ко всему прочему, майка была короткая и только-только прикрывала грудь, которая тяжело вздрагивала при каждом её движении.

– Что, ребята, всё бухаете? И радости вам другой нет! – игриво воскликнула она, но в голосе её прозвучала нотка раздражения.

– Да где ж мы пьём-то, Ритуля? – возмутился дядя Ваня. – Мы только опохмеляемся, да разговоры умные ведём.

– Ага, слышала я ваши разговоры из ванной, – подхватила Марго. – Вы только на словах такие герои, а как до дела дойдёт, так в бутылку прячетесь как страусы. Как только в жизни что-то не клеится, сразу же начинаете бухать! Страусы жопаголовые!

– Ритуля, ну что ты такая злая, вечно недовольная? – начал её успокаивать дядя Ваня и даже хотел положить ей руку на бедро, но она оттолкнула его с такой силой, что он чуть не рухнул с табуретки.

Я покатился со смеху, представив себе страуса с лицом Петровича, в семейных труселях и с волосатыми длинными ногами.

– Знаете, сколько у меня было мужиков, которые упивались в уматину, прежде чем доползали до моего тела? Их даже это не прельщает! – орала Марго, грубо хватая себя за лобковую кость.

– Ты, Маргарита, мужиков стервозным характером отпугиваешь. Подавляешь ты мужское начало, а стало быть и желание к тебе. Тут, говорят психологи, всё взаимосвязано. У мужиков вообще всё от мозгов идёт. Так оно, Эдуард? – Он косил на меня рыбьим глазом в поисках поддержки, ёрзал на табурете, натянуто улыбался, а я с удовольствием наблюдал за их перепалкой.

– А ещё эти жилы по всему телу… – продолжал дядя Ваня с благостным видом, словно давал ей путёвку в жизнь. – Баба… она гладкая должна быть, как налим, с жирком, а ты себя диетами извела. Одни бицепсы да трицепсы по всему телу, да мордочка с кулачок. У тебя ноги не ноги, а колотушки какие-то, и вообще…

– Знаешь что, дядя Ваня?! – рубанула она с плеча. – А вали-ка ты, бродяга по жизни, к этой свой Матрёне Сергеевне кондовой… С-сука, шифоньер, обтянутый ситчиком! И никогда здесь больше не появляйся! Подыхать будешь под дверями – не открою!

Петрович, смущённо улыбаясь, встал с табурета и начал пятиться к выходу. Марго налетала на него, как разъярённая чёрная птица, и всё норовила куда-нибудь клюнуть.

Она шипела и свистела, как прохудившийся шланг, и всё никак не могла успокоиться – билась и билась от злости.

В последний момент, перед тем как пулей вылететь на лестничную площадку, Иван Петрович всё-таки успел крикнуть мне, зацепившись ручонками за дверной проём:

– Эдуард! Выходи во двор! Всё будет ништяк – догонимся! – И тут же получил пинка под зад, дверь с шумом захлопнулась.

– Никуда не пойдешь, – прошептала она, закрывая дверь на нижний замок.

– Маргарита. Золотце. Ну что случилось? Что ты так разошлась? – спросил я, выходя в прихожую. – Неужели мнение этого человека так важно?

Она измождено опустилась на тумбочку, рядом с телефоном, – отскочила трубка и послышался длинный гудок.

– Никуда не пойдешь, – прошептала она ещё тише. – Ты сегодня мой.

От этих слов я не испытал никакого душевного подъёма, а напротив – сердце сжалось от предчувствия беды, и в этот момент у меня перед глазами мелькнула сцена, как Калугин покоряет горный перевал: идёт тяжело, спотыкаясь о камни, в пыльном бушлате, за спиной РД, на плече АКС; слегка прикрыв морщинистые веки, любуется белыми сверкающими вершинами, – а я в это время на «гражданке» развлекаюсь с его девочкой: нагло целую её в губы и подливаю в бокал игристого вина. Тьфу! Что за наваждение?

А ведь такое уже случилось однажды со мной и моим другом Сашкой Мартыновым. В 1987 году он отправился в далёкий Афганистан выполнять свой интернациональный долг, а мне доверил присматривать за своей любимой девушкой и ограждать её от всяческих поползновений дворовой босоты. У неё было кошачье имя – Эля, и она была удивительной милашкой.

Я действительно присматривал за ней и помогал ей нести тяжкое бремя ожидания. Мы ходили друг к другу в гости. Мы вместе читали его письма, которые он писал нам как будто под копирку. Мы прогуливались по вечерам под жёлтыми фонарями. Мы ходили в кино, в театр, на дискотеку в ЦПКиО; на прощание обнимались как кровные родственники и она подставляла для поцелуя свою холодную упругую щёку.

Я ограждал её от соблазнов и при этом постоянно находился под прицелом её дьявольских глаз. Каждый день я убеждал себя в том, что девушка моего друга для меня – бесполое существо. Изо всех сил я сопротивлялся этому искушению, но с каждым днём оно становилось всё более контагиозным. Молодому человеку очень трудно бороться с похотью, потому что иммунитет приходит с годами и напрямую зависит от количества женщин, но я продержался от осеннего призыва до весны, и вот случился май…

Эля расшатывала твёрдость моего духа довольно методично, но я держался, крепко держался, хотя это было нелегко, поскольку девчонка была потрясающе красива. Однажды в конце мая она напоила меня 96% этиловым спиртом и воспользовалась ситуацией, – я пришёл в себя, когда она уже сидела на мне сверху и дико вращала бёдрами. Я пытался её скинуть, но это было бесполезно: она лишь поглубже воткнула в меня свои «шпоры». Эля, конечно, была уверенной наездницей, и после этого ночного родео она оправдалась следующим образом: «А ты думал, что Мартынов оставил тебя только за тем, чтобы ты выгуливал меня как собачку?» – я не мог поверить своим ушам.

На следующий день Эллочка отписала своему возлюбленному: «Переспала с Эдуардом. Так себе – на троечку. Ты по сравнению с ним настоящий жеребец. Но главное заключается не в этом, а в том что этот сукин сын не прошёл моего испытания. Теперь выходит, что у тебя нет друга и девушки у тебя тоже нет. И всё это благодаря Мансурову. Вот такое он мерзавец». И постскриптум: «Прости, Сашенька, я тебя больше не жду. Забудь меня».

Я только одного не мог понять: зачем она написала ему об этом? Конечно, она была чокнутая и совершенно непредсказуемая, но писать такие вещи парню, который находится на войне, – это бессмысленная жестокость. По-моему, у неё была шизофрения, которая обострялась с годами, потому что эта удивительная девушка постепенно превратилась в конченную шлюху, а потом ещё в качестве оптимизации своей жизни выбрала самое древнее ремесло. В 90-е годы она уехала работать в Москву и там потерялась.

После этого наша дружба с Мартыновым закончилась, как и закончились письма из армии. Как говорится, чёрная кошка пробежала между нами. После дембеля он приехал ко мне только один раз. Мы сидели на кухне, давились «Столичной», которая не лезла нам в глотку, разговаривали очень мало, беспрестанно курили, слушали «Grave Digger» c фирменного пласта, а я всё надеялся, что он ни о чём не будет спрашивать, но он всё-таки спросил:

– Расскажи, как всё было.

Мой взгляд стыдливо пополз в угол под раковину, словно нашкодивший котяра, но Мартынов выудил меня оттуда и установил статус-кво:

– Я хочу знать! Я имею право!

– В деталях?

– В мельчайших.

– Ох, не люблю я эти детали. От них крыша может поехать.

– У меня башка уже давно набекрень… с Кандагара ещё. Так что валяй!

– Ну-у-у, в этот день мы пошли с Эллочкой в кино. Во всех кинотеатрах крутили «АССУ»…

– Это опускаем.

Его взгляд становился всё жёстче и жёстче. Он словно затягивал стальную нить у меня на горле. Я знаю, зачем он это делал. Он пытался убить двух зайцев в своём сердце, а для этого ему нужно было опять пройти сквозь огонь, только уже сквозь горнило правды, чтобы ни у кого не осталось шансов, чтобы только пепел по ветру.

– Итак, ты проводил её на Рудник. Почему сразу же не поехал домой? Почему задержался у неё? – крутил он меня чисто по-ментовски.

– Мы приехали на последнем автобусе. Денег на такси у меня не было, и Элька предложила остаться, точнее попросила… Скажу честно, я хотел уйти, но она закрыла дверь на ключ. Я мог настоять на своём, мог вырваться, но сам знаешь, сколько идти пешком с Рудника до города.

– А я ходил… Я ходил! – закричал Сашка и ударил кулаком по столу.

Я подумал, что он начнёт драться, поскольку парень он был очень крепкий и занимался боксом в «Локомотиве». Он даже был КМС, и я бы отхватил от него по полной программе. Тем более очень тяжело отстаивать достоинство, когда оно совершенно утрачено.

– А мне-то какая надобность?! – тоже заорал я. – Я никогда её не любил!

– Ладно, это всё эмоции. Дальше.

Он успокоился, налил водки (только себе) и с фанатизмом закурил. Я посмотрел на него внимательно и понял, что за два года службы человек буквально состарился: всё его лицо было покрыто мельчайшими морщинами и странным жёлтым загаром. На войне люди очень быстро стареют.

Я рассказал ему практически всё, но он продолжал выдавливать из меня всё более скабрёзные подробности, – казалось, что он, как мазохист, получает от этого особое наслаждение. Я упирался как мог, отлынивал от разговора, прятался от него в туалете, ссылаясь на диарею, сидел там до тех пор, пока он не начинал легонько постукивать в дверь и спрашивать меня: «Эдуард, ты ещё жив?»

В какой-то момент он рубанул наотмашь:

– Элька брала у тебя в рот?

Наверно, это был для него очень важный нюанс, то ли оставляющий шанс ей в какой-то степени, то ли не оставляющий шанса ему.

– Что? – От таких вопросов я неминуемо краснею.

– Да ладно, не строй из себя девственника! Она сосала у тебя или нет?

– Да, – сказал я практически шёпотом.